Путевые заметки лекаря Посоха из его юношеских дневников.
Когда мне говорят, что “кто-то уже не тот”, я представляю не старость и
слабость, не потерю, а приобретение.
Это когда ты смотришь в лицо, которым восхищался, в глаза, от которых
ждал одобрения, и не видишь там больше ничего человеческого. Ты видишь
там только существо, которое, скорее всего, можно назвать чудовищем.
Когда Сумрак начал медленно, но верно превращаться в подобие жерла
вулкана, кипящего вместо лавы яростью Властелина, всем стало не до
смеха, особенно тем, кому было что терять. Нам было что. Мы называли
себя Охмеленной компанией; много не пили, но любили собраться в кабачке
за каким-нибудь сладким хмельным напитком послабее, чтобы выдохнуть
после длинного дня. Я всегда мечтал стать лекарем, но родители считали,
что тот, кто не умеет сражаться, не умеет и жить, поэтому мы, 17 юнцов,
вместе учились обращению с оружием у престарелого, но еще крепкого
Палицы. Он был настоящий теллекурре, носил металлический нагрудник с
кабаньей мордой, окруженной узором, и постоянно ругал нас за вялость и
чрезмерную осторожность. Он внушал нам, что города берет смелость, а не
тактика, и тот, кто “жует сопли”, закончит свой воинский путь жалко,
будь он трижды ловким, сильным и сообразительным.
Я пропускал занятия, когда инкогнито ходил в подмастерья в госпиталь,
называясь там прозвищем своего друга Хвороста. Если бы я честно назвался
Нежданом, родители бы скоро об этом прознали. Впрочем, они и так могли
прознать, и…
И мне никогда не узнать, что было бы. Однажды вечером за ними пришли, и,
когда я вернулся с попойки, обнаружил, что дом выглядит так, будто по
нему прошел ураган, родителей нет, домочадцы напуганы, привратник избит.
Он умер через несколько дней.
Я не мог поверить, что люди Властелина забрали моих родных, тех, кто
воспитал меня в почитании к нему. Тех, чьи деды сражались с ним плечом к
плечу, чтобы следующие поколения жили лучше…
У других из Охмеленной компании дела были столь же плохи. Мать Хвороста,
жрица-бессеребренница, просто пропала вместе со своими единоверцами,
оставив лишь обугленный алтарь на месте их былого скромного храма. Отца
и двух дядь Стрелы, самой боевой из девиц, забрали так же, как и моих
родителей, только она была дома. Ее бабка заперла ее в подвале, поняв,
куда ветер дует, чтобы девчонка не нарывалась. С тех пор Стрела не
ночевала дома. Она первая и заговорила о том, что надо бежать из города.
Кроме того, она считала, что кого-то из наших пропавших родичей могли не
убить и не заточить, а изгнать, и самый быстрый способ их найти -
отправиться за ними, не рискуя из-за расспросов стать следующими
жертвами вечерних визитеров от Властелина.
Я принял ее сторону в тот момент, когда подмастерьям в госпитале
объясняли на трупе, как правильно ампутировать пальцы, и трупом
висельника, доставленным из казематов для тренировки, оказался отец еще
одного из наших парней, Пшемысла. Он был куда ближе к Властелину, чем
дома большинства из нас. Еще несколько месяцев назад он был политически
и фактически неуязвим, всегда окружен стеной той самой стражи, что,
видимо, за ним и явилась совсем недавно; труп был свежим. Если все
настолько плохо, оставаться было нельзя.
Когда компания послушала про труп - все, кроме Пшемысла, я решил
избавить его от этого - решение было принято быстро. Те, кому было что
собирать, собрались за сутки. Мы давно это обсуждали, с тех пор, как
начались тяжелые времена в Сумраке. Вернее, тогда казалось, что давно.
События разворачивались так быстро, что мы не чувствовали себя готовыми.
И, что самое плохое, мы ничего не понимали. Не знали, в чем виноваты
наши родные. Не знали, почему все поменялось так быстро.
Мы договорились раздобыть побольше оружия, которым умеем пользоваться,
минимум припасов. Также каждый мог захватить из дома ненужную в дороге,
но ценную вещь, что у него есть. Только одну.
Я взял шкатулку родителей, в которой лежала наша семейная реликвия, что
была, по словам отца, “дороже нам всего в этом доме”. Они никогда бы ее
не бросили; почему-то я был уверен, что они не вернутся за ней.
Собираясь уходить из отцовского домашнего тайника, я заметил, что
земляной пол подвала выглядит так, будто бы туда недавно что-то
закапывали. плесень и легкий мох имели очень четкую границу; движимый
любопытством, я вскопал эту границу и обнаружил трость…даже не трость, а
тяжелый большой посох, красивый какой-то зловещей красотой.
На секунду у меня закралась мысль, что если я сейчас его возьму и отнесу
Властелину, моих родителей отпустят, ужас отступит, а Сумрак станет
прежним. Все это кончится. Вдруг все происходящее только из-за
посоха?…
А потом я вспомнил, как выглядело лицо Властелина, когда я видел его в
последний раз, стоя в толпе на городской площади. Я смотрел во все
глаза, пытаясь понять, что происходит, и видел на его месте только
существо, которое можно назвать чудовищем.
Ни один посох не способен так изменить человека. Чудес не бывает. План
остается прежним. Только вот посох я решил тоже взять с собой, обмазав
его сажей из камина и обернув тряпками, чтобы не бросался в глаза, и
привязав за спину.
С оружием было сложнее; не так просто было добыть его, не привлекая
внимания. Доверять было нельзя никому, говорят, что в панике, охватившей
город, все доносили на всех, и даже поденный работник или сосед могли
стать причиной гибели любого з нас. Пришлось обнести арсенал Палицы,
украв у него ключи после занятия. Тренировочное оружие было нам ни к
чему, но настоящее пригодилось. Старикашка наверняка был в ярости, но мы
этого уже не увидели.
Четверо из наших друзей так и не пришли на условленное место; мы так и
не знаем, что стало с троими из них. Когда мы подошли к воротам Сумрака,
нагруженные небогатым скарбом, чтобы не привлекать внимания обилием
вещей, нам преградила путь стража. Они сказали, что сейчас из города
выйти не получится, но они могут предложить нам место для ночлега и
беседы о нашем дальнейшем пути.
Стрела, выпущенная Стрелой, воткнулась в шею одного из стражников, и
стало очевидно, что отступать некуда.
Стычка была кровавой. Хворост погиб, как и предсказывал Палица, от
чрезмерной нерешительности; ушел в оборону и был прижат к стене. Увидев,
как его заливает кровью, мы яростно бросились к воротам. Я плохо помню,
как сражался, кажется, плохо, почти с закрытыми глазами, но яростно.
Учитель был бы доволен.
Противник передо мной упал. Возможно, оглушенным, а не убитым. Кто-то
крикнул мне, чтобы я открыл ворота. Подбежав к выгородке с подъемником,
я обнаружил там Пшемысла. Секунда радости от того, что наш друг к нам
присоединился, закончилась, когда я увидел его обнаженный меч и услышал
“прости, мне обещали вернуть отца”.
Это он сдал нас страже.
Я крикнул, что его отец мертв, но Пшемысл не поверил и бросился на меня.
Мы скрестили клинки: тот, кто хотел стать лекарем, и тот, кто хотел
стать поэтом и летописцем. Это было абсурдно. Меня не покидало ощущение,
что мне снится кошмар, сейчас я проснусь и вечером будет тренировка, где
старик теллекурре будет учить молодежь своего народа, а потом мы пойдем
пить слабый эль и шутить над его смешными фразочками.
Но это была не тренировка.
За пазухой у меня был хирургический набор, который мне дали в госпитале
за успехи, думая, что я не могу заказать свой потому что я бедняк
Хворост, сын жрицы. Я рванул оттуда наугад что-то острое и вонзил
Пшемыслу куда-то между лицом и шеей
“Неждан…” - прошептал он и, давясь кровью, начал оседать. Я повалил его,
неловко воткнул меч куда-то в его тело, даже не проверив, что за раны,
жив он или нет, и открыл ворота. Меч я извлечь не смог, впопыхах бросил
его прямо там.
Мы вырвались на волю.
Утром, на привале близ города, у нас состоялся первый серьезный разговор
с момента бегства. Началось все с того, что после случившегося мы явно
больше не были просто какой-то Охмеленной компанией. Но, начав
придумывать название, мы быстро выяснили, что одни из нас собираются в
город Розы, потому что Стрела слышала, мол там, чуть ли не в конкретном
квартале с названием Ловушка, могут быть следы наших ссыльных родичей. А
другая половина хотела примкнуть к группе воинов-повстанцев, которая
собиралась бросить вызов Властелину. Их возглавляла женщина, называющая
себя Белой Розой. Честно говоря, к этому выбору между Розой и Розами я
был почти что равнодушен. В успех восстания я совсем не верил. В то, что
живы родители - немногим более. Но, так как Стрела шла в Розы и
выглядела поувереннее будущих повстанцев, я решил идти с ней.
После этого у нас зашел разговор о том, что мы слишком медленно
движемся, потому что набрали слишком много вещей. Те, кто собирался
воевать, ушли сразу; оставшиеся свалили все вещи в кучу и еще раз их
перебрали. Претензии товарищей возникли к тому, что вместо одной ценной
вещи я взял две - посох и шкатулку, и, как я ни уверял, что посох
помогает идти и очень полезен, мне поставили условие, что я должен
оставить себе что-то одно.
Шкатулка легче, а посох удобнее. О посохе я ничего не знал, а шкатулка
была последним осколком прежней жизни. Поколебавшись какое-то время, я
закопал ее под приметной сосной, пообещав себе, что я, сын этого края,
однажды вернусь сюда, на землю своих предков теллекурре, и заберу у нее
то, что она сохранит для меня. И снова почувствую себя в отчем доме, в
единении с предками.
Посох же я нес всю дорогу в руках и не выпускал из рук и во время
ночлега, рассчитывая использовать как оружие в случае внезапной стычки.
Попутчики все время дразнили меня этим посохом, утверждая, что он мой
хозяин, и он меня несет, а не я его, и обращаясь как бы к нему, когда на
самом деле говорили со мной.
К концу пути, кажется, все забыли, что меня зовут Неждан. Новое место,
новое имя. Теперь я мог выбирать профессию, не оглядываясь ни на кого,
и, стоя перед входом в Розы, я решил, что стану лучшим на свете лекарем
после всего, что видел и пережил, и буду лечить, а не калечить.