Книга Приданного Белорукой

Да будет ведомо всем, кто ныне жив и кто придет после, что в год двадцатый от окончания войны Факелов, когда на небе не было Кометы, а урожай был обилен, был заключен великий союз. Балв, прозванный своими людьми Огнеревом, владыка крепости Сделка и Страж Северных проходов, отдал свою единственную дочь, Белорукую, в жены великому Туагану, королю над Великим очагом Весла, что в Форсберге.

И дабы скрепить этот союз не только словом, но и достоянием, и дабы очаг новой семьи был силен и богат, я, Финтан Летописец, по велению владыки Балва, составил сию Книгу Приданного, дабы память о нем не стерлась вовек.

Земли и Владения

Луга Тихой Воды, что лежат в трех лигах к югу от Сделки, со всеми правами на камень, лес и выпас скота, отныне переходят под руку Финолы МакБалв бьян Туаган и ее мужа.

Соколиный Утес, что возвышается над рекой Скорбной, с правом собирать дань с проходящих судов и правом на гнезда соколов, коих используют для охоты лучшие из людей.

Доля в Железных Рудниках у подножия Серых Холмов, а именно — каждый десятый слиток, выплавленный там, отныне отдан в приданное Белорукой.

Скот и Достояние

Сто голов черных быков из стад Сделки, каждый силен и готов к плугу или пиру.

Двести овец с шерстью густой, как зимний туман.

Пятьдесят кобыл форсбергской крови, быстрых и выносливых, и пять жеребцов для продолжения их рода.

Двадцать бочек меда, пищи самой богини Анну, и пятьдесят бочек эля, сваренного на ключевой воде.

Утварь и Убранство

Двенадцать гобеленов, вытканных руками мастериц из Трубы, на коих изображены подвиги королей и героев, от Затопления до Войны Факелов.

Три медных котла, столь великих, что в каждом можно сварить целого быка для пира.

Двадцать один сундук из мореного дуба, окованных бронзой, полных льняных скатертей, волчьих и медвежьих шкур для ложа.

Полный набор пиршественной посуды на сотню персон: серебряные чаши, оловянные блюда и питьевые рога, оправленные в черненое серебро.

Резная арфа из тиса, чьи струны, как говорят, сделаны из волос девы-сирин, и звук ее способен усмирить даже самую лютую бурю в сердце.

Личная доля Невесты

Двадцать платьев из шелков Самоцветных городов и тончайшей шерсти, расшитых речным жемчугом и золотой нитью.

Ларец из слоновой кости, а в нем: янтарные ожерелья, серебряные браслеты с узорами гончих и венец из речных жемчужин для чела Королевы.

Маленький серебряный нож, что, по преданию, не ржавеет от слез и не тупится о ложь.

Великое Сокровище Рода

И превыше всех земель, серебра и самоцветов, как свидетельство доблести жениха и залог будущего величия рода, в приданое включено Копье Луина, что дарует победу. Добыто оно было королем Туаганом в дальних землях и принесено в дар владыке Балву как выкуп за невесту. Ныне же владыка Балв возвращает его в новую семью, дабы оно хранило этот союз и наследовалось в роду, рожденном от Финолы и Туагана. Пусть древко его, темное от времени и крови, будет нерушимой осью их дома, а наконечник его, подобный ивовому листу, будет вечно обращен против их врагов.

Клятвы, Произнесенные над Очагом

Над камнями очага Сделки, в присутствии свидетелей, были произнесены сии клятвы:

Слово Балва Огнерева: «Именем Анну, Матери всех нас, и именем Кера, чьи руки творят, я отдаю это достояние. Пусть оно станет прочным основанием для дома моей дочери. И покуда этот огонь горит, слово мое нерушимо».

Слово Туагана Форсбергского: «Именем Короля Гончих, чья охота вечна, и именем Нуаду Однорукого, я принимаю это достояние и мою жену. Клянусь защищать ее и все, что отныне принадлежит ей, до последнего удара моего сердца. И пусть копье Луина в моей руке подтвердит эту клятву».

Проклятия тем, кто посягнет на сей союз

Да будет проклят тот, кто помыслит разрушить этот брак, украсть сие приданое или пролить кровь этого рода!

Да обратится против него хитрость Луина, и да падет он в собственную ловушку!

Да выклюет ворона богини Мор его глаза, и да не найдет его тело покоя в земле!

Да станет пища его в горле прахом, а вино — ядом, и да отвернется от него изобилие Кера!

И пусть великий Камень Королей вовек не услышит его имени, и пусть сама Анну сотрет его род из памяти живущих!

Свидетели и Поручители сего Договора

Балв Огнерев, владыка Сделки, отец Невесты.

Дермот Скатах муг Луин, от очага Весла, ближний Жениха.

Эйлис Перепелка, от очага Сделки, ближняя Невесты.

Коналл Макбранан, воевода дружины Сделки.

Мурхад Кранаргид, Хранитель Законов очага Весла.

Брида, старшая из жриц Анну в землях Сделки.

Я, Финтан Летописец, чья рука начертала сии слова.

Скреплено дымом очага, кровью жертвенного быка и нерушимым словом. Да будет так.

О Балве

ПЕРВЫЙ ТЕКСТ

Балв Огнерев был великим магом нашего народа.

О его прошлом знали мало, кроме того, что ненависть его к теллекурре и, особенно, тем, кто жили западнее Великой Скорбной, была неистовой, как и пламя, что он насылал на своих врагов. Говорят, что он был очень скуп на слова – и оттого враги прозвали его Безгласым, а теллекурре — Немотом или Немытью. Те же, кто приняли его к своим очагам, говорили, что каждый звук, что исторгает его глотка, оборачивается пылающим трупом врага.

Было то очень давно, в ту пору, когда великие менгиры еще не лишились своих голосов и жили среди людей.

И пришел тогда Балв к стенам Весла, что был столицей очага Форсберга. Правил им в те времена Туаган, которого теллекурре прозвали Чеканом. Нетрудно сказать, что Туаган был из того же высокого очага, что и король Лир, и после того, как попали дети Лира под колдовство и улетели на трижды по тридцать семь лет из родных краев, поклялся Туаган покарать виновных.

И тут надобно сказать слово о детях Лира. Четверо было их, и были они обращены в лебедей из зависти и злобы своей мачехи, Финны, что желала любви короля Лира лишь для себя и своего зеленокожего и хилого отпрыска, Квакши-Лягушонка. Приходилась Финна сестрой князю Арчи, Осоеду, и звалась среди теллекурре Беленой.

Туаган же, прознав о злодеянии Финны, испробовал открыть Лиру глаза на его преступную жену, да не преуспел. Роняя слезы на грудь своему мужу и королю, королева Финна рыдала и заносила нож над своей грудью и грудью последнего из детей, своего родного сына, клялась, что нет крови детей на ее руках, но ежели супруг ее прикажет, то убьет она и себя, и сына своего, дабы усовестить сомневающихся и очистить свое имя. Лир же колебался, ибо не осталось более у него никого, кроме сына от Финны. Пусть и хилого – но отныне единственного таниста его крови.

Не по чести было Туагану оставаться у этого очага. И тогда трижды плюнул Туаган на раскаленные камни Весла и поклялся отомстить даже им, камням, что продолжают греть залы сида, тогда как должны были обратиться в ледяной прах и черный пепел, и плюнул на шкуры свирепых гончих, что ластились к королю и его паскудной жене, хотя должны были разорвать клятвопреступницу, и плюнул на резной порог, ибо должен он был рассохнуться и скрипеть уныло, едва нога предателей ступила на него впервые.

Так сказал Туаган: очаг не остынет, гончие не успеют ощениться, порог не обрастет мхом — как я вернусь. И тогда не жди пощады, мой король, ибо не может сидеть над очагом тот, чей разум ослабел, а сердце смягчилось слезами злодейки.

Искал Туаган и злата Луина, и силы дружин Нуаду, и ярости Мор, и тайн, что хранит лишь Фаль, дабы прийти к стенам Весла в славе и могуществе. Искал до тех пор, пока не скончался король Лир и не воссел на троне Фрогахан. Не осталось боле времени у Туагана собираться силами, наступило время выходить походом.

И когда взял Туаган Весло после осады и боя, то окропил камни очага кровью захватчиков теллекурре, завалил огонь тушами собачьими вперемешку с теллекурскими щенками, и, порубив на багры пороги и арки, растащил ими угли, заставив их обратиться в пепел.

Долго в высоких сводах звучали крики резни, что учинил Туаган над врагами своими и своего народа. Когда же дело было сделано, проклятый лягушонок Квакша был выпотрошен и набит соломой вперемешку с предательскими камнями очага, и не будет больше речи о нем в этой истории.
Туаган сел среди резных кресел и узорчатых скатертей и зарыдал. Ибо ничего не осталось больше от того Весла, в котором был он рожден. К нему же привели Финну, дабы он вершил суд над ней.

Финна же была хороша: краше многих дев и жен форсов, и даже осада и горе не сделали ее уродливой. И была она умна, потому что говорила так Туагану: ты могучий воин, и можешь убить меня, как убил мое дитя, но нет крови на моих руках, как и пять лет назад скажу тебе: не виновна я в том!.. Но вот о чем подумай, Туаган: как бы ни было, менгиры назвали меня королевой. Осиротел очаг без короля, оскудела земля, питаемая силой одной лишь королевы. Нет в ней семени и больше не будет, ведь семя единственное, что Лир оставил, ты и сгубил. И разве будет тебе по чести сгубить все, что было его и оставить без хозяина? Возьми же меня и вспаши, как плуг вспахивает землю. А о том, будет ли урожай добрым – решай сам, пахарь.

И Туаган, подобно многим мужам прежде и многим после, услышал не речи, но голос, и голос этот был слаще летних медоносов, и пролился ему в душу ядом, что затуманил его разум, посеял сомнения и затушил ярость.

И тогда Туаган зажег в очаге Весла новый огонь, жаркий, как его страсть к Финне.

Но вернемся же к Балву.

ВТОРОЙ ТЕКСТ

Огнерев был статным и могучим мужчиной, и в облике его видны были черты наших высоких вождей: волосы его были темны, а глаза ярки, предплечья же были синими от узоров, отмечавших победы над врагами. Одни говорят, что голос его был подобен реву — в других историях же рекут о деве, что была его устами и рекла вместо него.

Собрал он вождей и очаги — и так рек: «Несите этот огонь во все пределы земель наших, и разожгите на землях наших великий пожар. Да будут сожжены дела и имена врагов наших! Накормите этот огонь кровью захватчиков, пусть так отныне питаем мы очаги».

Оттого ту войну зовем мы войной факелов, ибо началась она в разных местах, от того огня, что принесли от очага Балва, но вел ее один огонь, бившийся в груди героя.

Некоторые из вождей роптали: отчего станем мы слушать мага, ведь не может маг быть нам вождем, не может быть королем над очагом? И тогда голос Балва взревел так, что опалил брови и волосы, и расплавил золотые вышивки на одеждах вождей.

И согласились вожди, что взывать к камню Фаль следует тогда, когда наступит время для состязаний меж королями и выкликания имен, а покуда же следует посвятить себя и своих танов войне, а не речам.

Всякий дом и всякий очаг, что страдали под пятой теллекурре, поднялись в одночасье и выступили. И не затухали огни факелов, потому что питала их кровь захватчиков.

Среди многих других вождей, что поддержали войну, был и Туаган, король Весла и Форсберга. Откликнулся он, хоть и со многими вождями теллекурре жил в те времена бок о бок. Да всегда помнил о том, как их козни да посулы стали причиной погибели очага короля Лира.

Оттого был он вдалеке от Весла, когда туда пришел Балв с небольшой дружиной.

Вместо него вышла к Балву королева Финна, прекрасная, словно сама Анну или дочери ее. Как и должно, обратилась к нему, приветствуя у своего очага.

Но молчал Балв. И молчали люди, что пришли с ним.

Как и должно, поднесла она ему резной кубок и сочного бычьего мяса, только срезанного с вертела.

Но не взял Балв ни кубка, ни мяса. И люди, что стояли за ним, так же не протянули своих рук ни к питью, ни к еде.

Спросила королева тогда, отчего так нарушен уклад да отчего гости ведут себя, словно желают зла очагу. Таны же ее супруга положили руки на мечи и топоры.

Сказывают, что тогда рек Балв, и от той речи вспыхнули тяжелые гобелены, что закрывали каменные стены.

«Нарекаю тебя вещью отныне. Та, что сгубила детей своего мужа, да будет мучиться вечно» — так рек Огнерев. И так королева Финна была обращена вещью, которую Балв и забрал с собой, унеся из высоких чертогов Весла. И никто не смог ему помешать, ибо ярость его и гнев были премного велики. Лишь одна из старух, что были там, смогла произнести проклятия Балву — погибнуть от руки не врага, но друга.

Балв же принял проклятие, ибо и вправду совершил суд у чужого очага над чужой женой. И добавил, что берет в свидетели камень Фаль: коль не застал он здесь короля Туагана, которому желал открыть глаза на его жену, то последует к его войску, и там будет говорить с ним.

Дружина Балва вскочила на коней — и не минуло и трех закатов, как Балв Огнерев въехал в лагерь короля Туагана. Один и без дружины вошел Балв в походный шатер короля. И говорил с ним, и обвинил его жену в ужасных злодеяниях.

«Вот жена твоя, что предала своего короля уже однажды, сгубив детей его и убив таниста. Сгубила бы и тебя и твой род. И коль дрогнула твоя рука, не дрогнет моя ярость, Туаган от очага высокого короля Лира. Я, Балв, чей род не ниже твоего, заявляю, что виновна эта женщина в погибели таниста Финолы Маклир и ином зле, причиненном детям Лира».

Так сказал Балв, держа в руках резную женскую фигурку.

И тогда король Туаган возрыдал, и обнял Балва Огнерева, ибо узнал его.

ТЕКСТ ТРЕТИЙ

Когда же война Факелов завершилась, и Балву отдали крепость Сделку, дабы установил он там заслон от Великого Леса и тех, кто его населяет, потянулись дни доброго мира и благоденствия. Очаги шипели от жира, сочившегося с туш, поля наливались тяжелыми колосьями, а воды лились с небес только ради урожаев.

Меж Балвом Огнеревом и Туаганом Форсбергским завязалась крепкая дружба. Много горя пережили оба, и много было меж ними сказано о короле Лире и о том, что было прежде. Часто бывал Балв в Весле и много беседовал с камнем, что хранил королей форсов.

Туаган же прибыл в Сделку на пятнадцатый год мира. И там, увидев дочь Балва, был сражен сиянием ее красоты и стати. Высокая кровь говорила в ней, и каждому, кто имеет глаза, было то ясно. Пожелал Туаган взять ее в жены. И сказал отцу, что коль отдаст за него дочь, то станет та королевой над всеми очагами форсов, ибо пришло время установить мир не только прочный, но и великий. И пришло время вновь засиять огням великого Очага королей.

Долго думал Балв, прежде чем согласиться: любил он дочь превыше всего, и желал для нее мужа ее лет. Туаган же был хоть и могучим королем, но летами был старше самого Балва. Туаган же делом доказывал свои притязания, и когда двумя годами позже принес в Сделку великое копье Луина, Балв, наконец, согласился.

Три дня длился свадебный пир, и были на нем многие вожди, и все дивились и на красоту Белоплечей, и на стать мужа ее. Рекой лились вина, выкликивались здравицы и все чаще среди них звучали чествования Туагана как короля над Очагом королей.

Но Туаган останавливал возвеселившихся вождей, говоря, что прежде следует обрести все сокровища, коих пока есть лишь два: копье да камень. А об очаге и короле следует говорить, коль обретут столицу.

И вот когда третьим днем Балв и Туаган выехали на охоту, случилась великая беда и открылось страшное злодейство. А дело было так: играли Балв и Туаган в загадки, и Балв, будучи умудренным и многое повидавшим, выиграл у Туагана.

«Нет урона моей чести проиграть тебе в состязании мудрости, Балв! Проси у меня, чего пожелаешь!» — так сказал Туаган. И Балв, погруженный в раздумья, сказал, будто нашептал ему сию мудрость кто: «Желаю я знать о тебе, Туаган, то, чего я о тебе не знаю».

Взвыли гончие, будто в ужасе, и им вторили рога, вдруг выдавая дикие и резкие звуки.

«Что ж, Балв, чей язык был некогда отнят, Балв клейменный, Балв Огненный, открою я тебе то, чего ты обо мне не знаешь. Будет от того лишь одно горе. Если бы не спросил ты меня о том — был бы я тебе верным другом и братом, но более не могу. Узри же мое лицо».

Так сказал он, и совершенно поменялся, явив иной облик.

Туаган успел лишь вскрикнуть «Подменыш!» — как тот, кого знали как Туагана, вонзил ему руку в грудь и вынул из нее сердце.

Сам же злодей заревел, будто в горе и ярости, да и умчался диким конем.

Так закончилась история Балва Огнерева, первого из командующих крепостью Сделка. И пусть она будет нам всем уроком и горькой истиной.

О лебедях и работорговцах, или трезвый взгляд на «Детей Лира»

Автор: Доннал-Колючка

Меня прозвали Колючкой не за ангельский характер, а за привычку выковыривать неудобные истины из-под вороха сладких сказок. И нет сказки слаще и лживее, чем та, что приписывают безвестному «барду» первых лет после Переворота в Весле — история о «Детях Лира», обращенных в лебедей. Эта баллада, сочащаяся фальшивым состраданием, — не более чем неуклюжая попытка теллекурре обелить свою вечно кровавую репутацию. Настоящий бард, верный правде, скорее бы повесился на струне собственной арфы, чем сложил подобную чушь.

Всё одно к одному — как только лжецам позволяют зваться бардами, тут же коронованные негодяи получают возможность прятать от подданных свои грехи, черноту своего сердца. А если приналечь на чувствительность, то глядишь — и какая-нибудь добросердечная доярка всплакнёт ненароком о печальной судьбе Финны-Белены. Мол, вот несчастной княжне не повезло, — такая она одинокая, в чужом краю, с малохольным сынишкой, одна среди врагов… Тьфу!

Давайте же отбросим лебединые перья и посмотрим на голые кости этого предания.

Нам предлагают поверить, что теллекуррская княжна Белена в припадке ревности превращает четырех детей своего мужа, включая его таниста, в лебедей. И что же дальше? Она тут же раскаивается, произносит пространное пророчество и едет себе дальше. А мы, форсы, должны умиляться ее трагедии. Абсурд!

Начнем с самого очевидного — с маршрута «проклятия». Тридцать семь лет на Великой Скорбной реке, тридцать семь — на море Мук, и еще тридцать семь — на Невольничьих озерах. Любой торговец, любой наемник, хоть раз ходивший на юг, знает этот путь. Это не сказочная география. Это — главный тракт работорговцев, ведущий прямиком к рынкам Самоцветных городов. Не лебеди летят этим курсом, а бредут скованные цепями невольники в трюмах речных барж и под палящим солнцем равнин. «Великая Скорбная река» — подходящее название для последнего пути свободных людей.

А теперь зададимся простыми вопросами, на которые эта легенда так удобно не отвечает.

Что случилось с королем Лиром? Нам говорят, он «горько оплакивал» потерю, а после, видимо, тихо угас от тоски. Не верю! Ни один форсовский вождь, не говоря уже о короле, хранителе одного из Великих очагов, не смирился бы с потерей четверых детей, одного из которых сам Камень Фаль признал наследником! Где были его дружины? Его таны? Где была его ярость? Ответ прост и непригляден: Лира, скорее всего, опаивали. Чем еще славятся теллекурре, кроме своих кровожадных богов? Своими травами, что туманят разум и отнимают волю. Уверен, Белена подливала ему в вино какую-нибудь дрянь, пока он не превратился в слюнявого идиота, неспособного отличить своих детей от стаи гусей.

А князь Осоед? Легенда рисует его обманутым и разочарованным. Какая чушь! Он был главным выгодоприобретателем. Зачем ему ждать, пока вырастет хилый Фрогахан, чтобы породниться с Форсбергом, если можно получить выгоду немедленно? Слабый Лир, лишившийся наследников и воли — слабый Форсберг! История знает, что уже через пять лет некогда пышущий здоровьем Лир умер, а всего через год после его смерти Арча повела войну против Форсберга. В конечном итоге коварство и хитрость Осоеда ему не помогли, и он сгинул. Туаган О’Лири, служивший Осоеду и взявший для него Весло, немедленно короновался там сам — и обернул мечи против Арчи. Творя коварство — жди в ответ коварства.

Но вернемся к детям Лира и Осоеду: их продажа — это еще и очень тонкий ход, навсегда убирающий сильных наследников, ведь даже если им чудом удалось бы освободиться, никакой очаг не принял раба, пусть и бывшего, королем над собой.

Самая издевательская деталь во всей этой истории — это «милосердие» Лягушонка, который якобы оставил братьям и сестре чудный голос. Вы слышали вообще, как лебеди «поют»?.. Отсюда я делаю иной вывод: если «лебединый облик» — лишь метафора для обращения в рабство, то «лебединый голос» — такое же указание на то, что несчастным вырезали языки. Оставив их нечленораздельно мычать и шипеть. Ведь безголосый раб никогда не сможет рассказать о тех, кто его предал.

Все это, конечно, никакое не милосердие, это — предусмотрительность торговца.

И, наконец, само «проклятие». «Пока принц с севера не возьмет в жены принцессу с юга…» Да это происходит в каждом поколении! Это не пророчество, это отговорка. Это способ сказать: «Они ушли навсегда, и не ждите их возвращения».

Так что же мы имеем в сухом остатке? Не волшебную сказку, а грязную историю. Теллекуррская жена, сговорившись со своим родичем, избавляется от пасынков, продав их в рабство. Своего мужа она превращает в овощ с помощью дурмана. А чтобы скрыть следы, сочиняется слезливая баллада о белых лебедях, ревности и раскаянии.

Форсы любят страшные истории, но мы требуем, чтобы они были правдивы. Эта же — ложь от первого до последнего слова, оскорбительная в своей попытке выставить детоубийц и работорговцев невинными жертвами страсти. Дети Лира не были обращены в лебедей. Их предали, искалечили и обратили в звонкую монету.

И это — единственная правда, которую стоит помнить об этой истории.

О судьбе детей Лира

Был король Бран почитаем среди форсов. Велик был его очаг, и были довольны форсы его правлением, все, кроме одного — Лира, великого правителя Форсберга. Оскорбился Лир, что не его очаг почитают великим, и перенес он камень Фаль в Форсберг, и с того дня ни разу не пришел он на помощь Брану, ни разу не оказал тому знаков почтения и не допускал форсов из Вия к менгиру королей.

Но прошло некое время, и Бран, хитроумный и буйный, послал за Лиром и предложил ему в жены одну из дев своего рода, чтобы вернуть его, как бывало в прежние времена, в круг друзей. Тронут был Лир таким великодушием, и без промедления отправился на юг, в Вий.

И вот прибыл Лир в Вий, и вместе со своими людьми с радостью был принят князем Браном у очага. Сразу же по их прибытию начался большой пир, и тогда пришли в пиршественный чертог три девы, среди которых была прекрасная Эве.

И тем же днем сыграли свадьбу Лира и Эве, и после двух недель пира и празднества привез Лир свою молодую жену в дом свой в Форсберг. И спустя некое время родила Эве двойню — сына и дочь, и нарекли их Аэд и Финола. Души не чаял Лир в своей жене и прекрасных детях, и велико было счастье его.

Прошло с того времени три года, и вновь понесла Эве, и родила сына, которого нарекли Фьякра. А еще через два года родила она сына Конна, но скончалась, не стерпев силы его.

Горько оплакивал Лир ее смерть, и говорили люди, что и сам умер бы он от тоски и печали, если бы не его любовь к детям.

Когда дошла до Брана весть о смерти Эве, опечалился он, и опечалились его люди, оплакивая и потерю Эве, и горе Лира. И лишь закончился траур, послал Бран к Лиру гонцов, чтобы тот явился в Вий и взял себе в жены другую форсенку из его очага — но не успел. Владетельный князь Арчи, Осоед, что был из теллекурре, тоже желал заполучить себе Лира в зятья, дабы замирить давнюю вражду между землями, а еще — ослабить Брана, который неистово бил теллекурре. Оттого раньше прочих заслал сватов к Лиру Осоед, и оттого следующей женой Лира стала теллекуррская княжна Белена, белая да прекрасная. А вместе с княжной заключили Форсберг и Арча мир — с таким уговором, чтобы танистом Лира стал сын от Белены, ежели такой родится.

Взяла на себя новая жена Белена и все домашние хлопоты, и заботу о четверых детях. С любовью и лаской относилась Белена к детям Лира, и те платили ей тем же. Вновь стал Лир счастлив. И по мере того, как взрослели дети, только росла его любовь к ним и радость. Все очаги форсов относились к детям Лира с большой любовью, ибо по всем землям не было детей прекраснее Финолы, Аэда, Фьякры и Конна.

И вот, когда воцарились в доме Лира радость, мир и покой, закралась в сердце Белены ревность к детям; казалось ей, что та любовь и то внимание, что получали они от Лира и его друзей, по праву должны принадлежать ее дитя, будущему танисту.

Но не могла никак Белена разрешиться ребенком, скидывало ее чрево детей одного за другим. И тогда Лир — что было делать? — объявил своим танистом Финолу. И стояла она перед великим менгиром королей, и признал тот ее, хоть пока и не прокричал ее имени.

И случилось так, что в то же время заболела Белена, и почти три года пришлось ей провести на ложе в Форсберге, так было ей худо. Во время болезни и горя вообразила она, что отвергнута всеми, и день ото дня стала расти ее ненависть к детям Лира.

Белена, хоть и стала женой короля форсов, с детства почитала богиню Мару, и не оставила ее и в замужестве. Много молилась она ей, и отправляла к ней с вестями лебедей, да сама не вкушала птиц и их яйца и не носила перьев в платье и украшениях.

Мольбы услышала богиня: наконец, Белена разрешилась от бремени живым сыном. И назвала она его королевским именем, чтобы никто не усомнился в том, что судьба его стать королем. Но дитя было слабым и болезненным, ело мало, и то мяукало, подобно котенку, то тянуло ножки, как водная лягушка. Оттого прозвали его обидно: Фрогахан — лягушонок.

Сперва говорили: вот когда случится сын у Белены, тогда и сменит Лир таниста. Потом говорили: когда-нибудь сменит Лир таниста, как станет Лягушонок покрепче да в возраст войдет. А потом и вовсе прекратили говорить о сыне Белены, вспоминали лишь детей Лира от Эве — и красавицу Финолу. А когда заговорили о свадьбе Финолы и Ясеня, старшего из сыновей князя Арчи, то Белена поняла, что нет больше ни в ком верности договору. Поняла она, что худородным вообразил ее сына князь Арчи, и мира желает больше, чем исполнения свадебной клятвы и договора, что был заключен вместе со свадьбой Белены и Лира. Так зародилась в сердце ее ненависть.

И вот настал день, когда отправилась свадебная процессия в Арчу, чтобы вновь переплелись корнями короли Форсберга и князья Арчи, чтобы сочетались Финола и Ясень, сын Осоеда. В последний момент вспомнили и о Белене, и о сыне ее, Фрогахане, да и взяли с собой, чтобы повидалась она с отцом да внука ему показала.

Только Конн подумал о чем-то недобром — Конн, который прежде еще заметил перемену в Белене и прозрел зло в сердце мачехи. Но волею рока поддался он на уговоры и вместе с братьями Аэдом, Фьякрой и сестрой Финолой отправился в путь.

Когда далеко уже были они от Форсберга, в Воландерских горах, остановила Белена колесницу и приказала распрячь лошадей, чтобы они отдохнули. Удивились люди Форсберга, ибо прежде никогда не останавливались они в мрачных здешних горах, но исполнили слово жены своего господина.

А Белена привела детей к горному озеру и велела им искупаться, пока отдыхают лошади. Всем велела, кроме сына своего родного, говоря, что он слишком слаб и от студеной воды, что течет с гор, может заболеть. Разделись дети Лира и, осторожно ступая по каменистому дну, вошли в озеро. Когда же увидела Белена, что уже все они стоят в воде, каждого из них ударила она деревянным жезлом и обратила всех четверых в прекрасных белых лебедей. Таково было ее заклятье:

По воле богини Мару, во исполнение клятвы,

На многие годы будет ваш дом среди птиц.

Племена оплачут вашу судьбу, но даже Лир не изменит ее.

Не порвать приговор, что сплела я для вас.

Все печальнее становились обращенные к мачехе глаза лебедей, когда слушали это пророчество.

— За что, о Белена, причиняешь ты нам такое зло? — спросила ее Финола. — Воистину, не заслужили мы этого. И разве не знаешь ты, что не избежать тебе мести и форсов, и теллекурре, что накажут тебя участью, еще более горшей, чем наша?

Наша мачеха любила нас так долго;

Наша мачеха причинила нам страшное зло

Волшебным жезлом и словами чар,

Обратила нас в белоснежных птиц;

Долго будут качать нас серые волны;

Жестокий ветер понесет нас вдоль берегов.

Слушала Белена горестные стенания Финолы и ее братьев, и угасла злоба, бушевавшая в ее сердце, и ужаснулась она тому, что совершила. Но невозможно было исправить содеянное зло.

И тогда она объявила о сроке действия чар:

— Тридцать семь лет проведете вы на Великой Скорбной реке, тридцать семь лет — на море Мук, меж берегами Граната и Хана, и еще тридцать семь — на Невольничьих озерах, что лежат в землях траллов. До тех пор пребудете вы в лебедином облике, пока принц с севера не возьмет себе в жены принцессу с юга, пока не услышите вы голос Великого Заклятья, разносящего надо всей землей истину о власти. И ни теллекурре, ни все племена форсов, не властны, пока не придет в Форсберг властитель по имени Домнал, который отберёт у верховного короля власть над живыми и мёртвыми, и тогда падет сила древнего волшебства.

И еще упросил ее Фрогахан, стараясь уменьшить тяжесть той доли, на которую обрекла мать его братьев и сестру:

— Я оставлю вам человеческий голос и наделю искусством сложения чарующей нежной музыки, смягчающей души и сердца всех, кто ее услышит. И во всем, кроме облика, останетесь вы такими же, какими были прежде.

И сказав так, велела Белена запрячь коней, и поехала дальше, в сторону Арчи, во владения князя Осоеда, оставляя четырех белых лебедей на одиноком озере, берега которого густо поросли вереском.

Наш отец будет ждать нас, стеная в тоске;

Наш отец никогда не вернет нас назад;

Четверо детей были счастливы дома;

Четверо лебедей на пенных гребнях волн;

Долго будут качать нас серые волны;

Жестокий ветер понесет нас вдоль берегов.

О роде потомков Лучины. Стилус и Крадущийся в Ночи

Давным-давно первый из рода Лося (Велегоры) по прозвищу Лучина основал Детинец.

Лучина пришёл с далекого юга и основал новый дом для своей семьи и потомков на много поколений вперёд на вершине покрытого мхами и черникой холма посреди Великого Леса. У подножья протекала ледяная речушка, а почти на вершине бил родник. На многие и многие вёрсты вокруг простирался сосновый лес с редкими вкраплениями берез и болот.

Детинец вначале был простым крепким срубом с печкой и дверью из бронзы, привезенной с далёкого юга. Но за многие и многие поколения разросся до крепости из вековых сосен с дюжиной башен, рвом, в котором откладывали яйца и высиживали выводки виверны и трехэтажным домом рода потомков Лучины.

В каждом поколении отец жертвовал новорожденного первенца во славу Варуна и хоронил его в основании Детинца. Второго сына отец учил воинскому ремеслу сам, а третьего отправлял к волхвам учиться мудрости. В каждом поколении Мать учила первую свою дочь прядению в почтении к Мокошь, вторую учила тайным знаниям в пещере у пруда к северу от Детинца, в уповании на Мару. Говорят иногда тот пруд посещал гигантский чёрный лебедь богини.

Род Лучины во все времена запрещал своим холопам рубить лес и сеять поля. В отличие от этих изнеженных южан из Кердагора, которые стали так во многом похожи на форсов, в землях рода охотились, ловили рыбу и брали то, чем богат лес: ягоды, мёд, грибы.

Род Лучины крепко следовал древним традициям. Юноши как встарь выходили на бой с северными волками индриками и берендеями с одним ножём, девицы учились перепеть птиц гамаюн, а матери хранили имена своих детей в тайне от всех, так, чтобы как в старые времена, только ребёнок знал своё имя.

Долгие годы Детинец враждовал с Кердагором, объединяясь с ним и с другими родами теллекурре только для военных походов на юг. Но когда Кердагор был подчинён Властелином, то Детинец добровольно встал под его знамёна. Многие из Детинца и ранее ходили в походы Властелина на юг и знали его истинную мощь и его право.

Тогда Властелин повелел жертвовать первенца не Варуну, а ему. Он повелел не убивать его в младенчестве, а растить из первенцев настоящих воинов, которые будут биться до него до самой смерти. И повелел, чтобы где бы эти первенцы не погибли, каждый его подданный обязан будет доставить прах потомка Лучины в Детинец, чтобы похоронить в основании Детинца, как и многие поколения первенцев до того.

Таким первенцем был и прозванный Стилетом. Отец обучил его всему что знал из воинского искусства, мать обучила его основам колдовства. Его брат, рождённый третьим, отданный на обучение волхвам, пока долгие месяцы умирал от заражения крови, после неудачной охоты, обучил его читать и любить книги, а также глиняные таблицы и особенно берестяные грамоты, которых в Детинце было более других источников письменной информации.

В шестнадцать лет Стилет проделал долгий путь на юг до Сумрака и начал свою службу в армии Властелина. В те годы его дядя и его двоюродный дед, так же в свое время ушедшие на службу Властелину, много ему помогали. Довольно быстро Стилет дослужился до лейтенанта. А во время юго-восточной компании против ангинов и очередных повстанцев, удержав свой фланг и ударом катафрактов в бок строя воинов дайме решив исход боя, Стилет получил капитанскую должность.

По случаю победы в компании в Сумраке был провозглашен большой пир. Рода теллекурре и другие аристократы, подчинённые Властелину, съехались на пир со всего мира. Многие из рода потомков Лучины были на том пиру. В том числе была и сестра Стилета, красавица и колдунья прозванная Свирель.

Свирель знала язык птиц, умела обращаться кукушкой и понимала, о чем шепчутся кроны деревьев. Несомненно, брат и сестра стоили друг друга и в таланте, и в мудрости, и в упорстве.

В некоторых более поздних исторических свидетельствах именно Свирель будет упомянута, как возможная Госпожа. Причиной подобных предположений стал знаменитый танец семи огней, который девушка исполнила в середине пиршества для того, чтобы чествовать победителей.

Упоминания о ее искусстве и красоте можно встретить в сказаниях, песнях и фресках и по сей день.

Сразу несколько знатных князей начали спор за юную Свирель. Впрочем, красивая легенда гласит, что Свирель танцевала для того, чтобы смягчить гнев Властелина на своего брата или своего возлюбленного, но так или иначе в должный срок Свирель родила ребёнка. Счастья княжне рода Лучины это не принесло и разродилась сыном она уже будучи мертвой. Повитуха была уверена в том, что княжну отравили черной полынью или обманом накормив девушку мясом кукушки, которое той было запрещено вкушать ровно как мясо собственной матери.

Подозрения пали на Веселину Орловну юную княжну из Орловичей - Вышеградцев. Всякий образованный аристократ знал, что у рода Орла два могучих крыла – левое и правое. В жилах Веселины текла кровь правого крыла и жгучая зависть к красоте Свирели. Злые языки поговаривали, что Веселина была отвергнута Стилетом из рода Лучины, в отместку она обвинила брата и сестру в кровосмесительной связи, которая дозволялась только по священным праздникам. Не преуспев в этой интриге Веселина решилась хитростью убить соперницу.

Однако доказать причастность девушки не удалось, к тому же близость ее семейства к Властелину стала надежным щитом от дальнейших нападок княжны Малуши, матери покойной Свирели.

В день своего совершеннолетия, после убийства первого человека, видевший уже двенадцать весен Гром поклянется у хрустального гроба своей матери отомстить Орловичам и подкрепит клятву кровью.

«В обычаях теллекурре Облачного леса примечательно то, что они ни погребают, ни жгут тела покойника, а кладут труп в выдолбленный ствол дерева, который служит гробом. Последний с молитвой привязывают виноградной лозой к высочайшей ветви какого-нибудь большего дерева. Они привешивают также оружие и одежду усопшего, а чтобы послать на тот свет коня, гоняют его во всю прыть от этого дерева до тех пор, пока тот не околеет. Если он издохнет скоро, то говорят, что хозяин любил его сильно; если же, напротив, он долго не издыхает, то говорят, что покойник этим показывает, как мало заботился о нём.

У Орловичей же есть обычай класть убитых молнией в гроб, который потом вешают на высокое дерево. После того приходят соседи, принося с собою кушанья и напитки, и начинают плясать и веселиться, режут быков и баранов и раздают большую часть мяса бедным. Это они делают в течение трёх дней, и повторяют то же самое каждый год, пока трупы совершенно не истлеют, воображая, что человек, поражённый молнией, должен быть угоден всем богам».

К счастью или к сожалению, но Грому так и не довелось всерьез схлестнуться с Веселиной и ее детьми при жизни. Малуша смогла уберечь внука.

Стилет же после того пира в капитанской должности отправился обратно на юго-восточные границы Владычества. За следующие шестнадцать лет он дослужился до командира полка и возглавил большой приграничный гарнизон в крепости Улей к востоку от Дубильника. А через почти 17 лет к нему в крепость прибыл на службу его племянник, сын Свирели, прозванный Гром. Княжна Малуша, бабка Грома не сказала внуку о том, кто его отец, опасаясь, что с одной стороны это может испортить тому жизнь, а с другой стороны, что он будет мстить ему за несчастье матери. Говорила, что это был великий воин теллекурре, который погиб далеко на юге, совершив множество подвигов во славу Владычества и народа теллекурре.

Надо сказать, что Улей стоял на руинах древнего храма ангинов, в котором в древние времена поклонялись местной богине Солнца, некой Аматэрасу. А в подземельях храма Стилет раскопал древнюю библиотеку. Многие бумаги истлели, но глиняные таблички ючителле и камни с иероглифами из Хватка хранили массу древних знаний. Долгие годы гарнизонной службы сначала Стилет, а потом он же с Громом скрашивали чтением этих книг, в которых были скрыты тайны древней магии и забытые исторические факты.

Гром хотел славы, как ранее его дядя, как ранее двоюродный дед, двоюродный прадед. Стилет же за годы службы насмотрелся разного и очень не рекомендовал тогда Грому высовываться. Многие славные воины теллекурре заканчивали жизнь преждевременно и очень плохо. Дядя Стилета, он же двоюродный дед Грома, погиб от заклинания Властелина, которым он накрыл в бою и своих и чужих. Кто-то умирал от вспыльчивого нрава Властелина, кто-то от произвола его ближайших рабов, живых мертвецов Взятых.

А потому когда из Дубильника пришел запрос о том, кого бы Стилет из своих людей рекомендовал на освободившуюся должность командира соседней крепости, Стилет предпочёл рекомендовать одного из своих старых ветеранов, не очень талантливого, но спокойного и сильно в годах. Гром был в ярости. Он требовал, чтобы Стилет рекомендовал его. Они проспорили всю ночь, но Стилет был непреклонен и рекомендовал в письме своего ветерана, взяв с племянника слово оступиться и покориться себе. Гром же презрел приказ Стилета, нарушил собственное слово, что ему дал и подменил письмо, перехватив гонца по дороге, воспользовавшись родовой печатью рода потомков Лучины, копия которой была и у него, как и у Стилета, в подменённом письме рекомендовал себя от имени Стилета.

Так и стало. Гром возглавил соседнюю крепость Муравейник. А ещё через 2 года началось большое вторжение траллов и ангинов от Невольничьих Озёр в направлении Дубильника. Властелин, Взятые и остальные войска были заняты далеко на Западе. Но за счёт изматывающей войны малыми отрядами, за счёт сильной магии, которой владели и Стилет и Гром, за счёт долгих осад и диверсий вторжение многократно превосходящей армии было остановлено. В целом оборонительной компанией руководил Стилет, но и вклад Грома был очень большим.

Только через год Властелин освободился на Западе и лично прибыл наказать траллов и ангинов. И снова из его канцелярии поступил запрос о том, кто же руководил столь успешной обороной. Губернатор Дубильника приписал в своём отчёте все заслуги себе, хотя в дни, когда ангины подходили к Дубильнику, он просто бежал из региона и отсиживался в Гранате. Стилет в своём рапорте поддержал версию губернатора, что заслуга в отражении в первую очередь губернаторская. И снова у Стилета и Грома был скандал. Гром требовал, чтобы Стилет указал свою первоочередную заслугу и его, Грома не забыл упомянуть. “Или, если Стилет так и желает прозябать в этой дыре, то пусть передаст все заслуги Грому, а не этому ишаку трусливому, который бежал в самый ответственный момент”. Стилет был непреклонен и в этот раз проследил, чтобы его письмо было доставлено без всяких перехватов по пути. Так и было, впрочем про бегство губернатора Дубильника в Сумраке ходили слухи, но подкрепленную с нескольких сторон версию о его вкладе в оборону были готовы принять.

Однако, в момент, когда Властелин прибыл лично инспектировать войска, и призвал всех героев защитной компании на смотр перед Ульем, Гром подговорил войска. И войска обратились с множественными петициями Властелину и про трусость губернатора Дубильника и про доблесть и героизм Грома и Стилета. А войска гарнизона Муравейника многократно выкрикивали перед Властелином имя Грома и его заслуги.

Надо сказать, в событиях на западе, которые задержали Властелина, погиб один из Взятых. Некоторые маги Круга Восемнадцати заманили его в ловушку и смогли одолеть. И в качестве высшей награды Властелин убил Грома и оживил его своим рабом, новым Взятым. Так умер Гром и появился Крадущийся в Ночи. Малуша, мать покойной Свирели, в отчаянии потом приезжала в Сумрак и требовала, чтобы ей вернули тело Грома и похоронили его под Детинцем, как было договорено между Властелином и родом потомков Лучины.

Кланялась до земли княжна Малуша Вождю над всеми воинами и Властелину над всеми землями. Привела ему в дар три сотни вороных коней и сотню златовласых рабынь.

– Господин мой, перед небом Варуна молю Тебя уважить Свое слово, как сама я им дышу. Сказано было, что будут первенцы рода Лучины лежать в земле нашей. Позволь исполнить волю Твою. Позволь служить Тебе.

– Ответь Мне, Малуша дочь Лучины, первенец крови твоей чтит кровь свою, род свой и старших своих, станет ли он перечить их слову?

– Нет, Господин мой, Властелин мира моего, не так мы воспитывали наших детей.

– Скажи Мне, а будет ли первенец рода Лучины попирать собственное Слово?

– Нет, господин Мой, Владыка земли и неба. Наши потомки обучены уважать Слово.

– Будет ли первенец рода твоего вершить дела свои, не с мечом в руке и на боевом коне, а словно вор, крадущийся в ночи, пряча лицо свое?

– Нет, господин мой. У детей моего рода есть честь и гордость потому, что они одной с Тобой крови.

– Тогда ступай, княжна. Нет у Меня вашего первенца.

– Поклянись мне, Владыка, поклянись мне могилой девы Семи огней, могилой красавицы Свирели…

– Не тревожь пустых могил, княжна и иди с миром пока на то есть Моя воля.

В Летописях не сохранилось упоминаний о судьбе Малуши и дальнейшем ходе разговора.

Губернатор Дубильника был убит за трусость. Новым губернатором Дубильника и всех прилегающих земель стал Стилет.

Сразу после битвы в Курганье, Малуша или иная женщина из ее родни отправилась из Детинца добывать тело своего внука и где-то сгинула. Стилет смог прибыть в Курганье только через несколько месяцев. От Дубильника до Курганья было сильно дальше, да и в Дубильнике проблем хватало. Однако, к тому моменту защитные чары были подняты. Ну кто-то из оставшихся там к тому моменту вспоминал про безумную колдунью теллекурре, которая пыталась и словами и магией что-то сделать с незаконченным захоронением, но чем история кончилась, никто не знал.

Через долгие годы Стилет, к тому времени уже ставший Стилусом, смог частично разгадать работу защитных чар Курганья. Уже разобравшись в цикличности происходящего в мире и неизбежность повторного явления Властелина и Госпожи, Стилет не видел смысла в сохранении целостности защитного контура Курганья. Он вытащил Крадущегося. Но чары, погрузившие того в вечный сон, были столь сильны, что Стилусу потребовалось несколько долгих месяцев, чтобы пробудить Крадущегося. Процесс пробуждения был постепенным, и когда Крадущийся уже начал приходить в себя, Боманц пробудил Госпожу и та призвала к себе всех Взятых, включая Крадущегося. Не имея возможности противостоять её зову, Крадущийся покинул землянку, в которой Стилус выхаживал его. Крадущийся и Стилет так и не поговорили нормально.

Буквально через несколько недель Крадущийся в Ночи появился у ворот Детинца. Воззвал он к истории древнего рода потомков Лучины, напомнил о славных подвигах, доказал свое родство с предками князей. И забрал почти всю молодежь с собой на новые завоевания, чтобы своей рабской службой строить империю Госпожи. С тех пор обезлюдели земли Детинца. Древние стены всё больше врастают в холм и покрываются мхом. Берёзки прорастают на позеленевших крышах старых строений. Звери хозяйничают в древних охотничьих угодьях. Жив род потомков Лучины, но стал слаб и малочислен. Кто знает, суждено ему так и угаснуть в северных лесах и сгореть в пламени создания новой Империи или суждено ему возродиться в былой славе и величии.

После возвращения из своего заточения в Курганье Крадущийся много терзался мыслями о том, что не оставил после себя наследия. Не выполнил долг правителя перед своим народом…

Его откровенно ужасало то, во что превратился его великий и гордый народ теперь: гонимые, ненавидимы, проклятые и изломанные, как и он сам.

Колдун хорошо понимал, что дело в том, что Великий князь народа все еще Властелин – жуткий, утопивший своих родичей в крови, принесший так много зла. Древние обычаи ясно говорили о том, что время правления принадлежит сейчас роду Змея, но если кто-то и мог забрать венец княжения, то ненавистные Крадущемуся Орловичи, а именно княжна Мира через брак с Богданом Змеевичем, планировала выставить свою дочь Рогнеду наследницей венца…

Годы страдания под землей не прошли впустую и некогда спесивый аристократ стал мудрее. Он разыскал вдову, чей первенец умер в ее чреве – так отличались благословленные Мару, чтобы она прочла его судьбу:

– Тебе следует идти отсюда на север. Там ты найдешь перо, что обронил Орел, которого стерег Змей. В твоей власти быть не головой, но дланью. Ты – дорога, по которой пройдет Освободитель. Без тебя ни у кого нет судьбы снять венец с Его чела. Что ты выберешь, свою гордыню или свой народ?

В благодарность за явленую истину Крадущийся взрезал острым камнем грудь провидицы и вошел в ее раскрытое сердце, как в жаркое лоно нетронутой девы. Когда его бессильное семя излилось внутрь ведьмы Мару она все еще беззвучно хохотала.

По старому обычаю он приколотил ее тело к стволу дерева и ушел на север к Лошади, туда, где гнездились Орловичи.

На закате пятого дня он прибыл в Лошадь, чтобы сделать все по-своему, а затем вернуться и плюнуть на труп провидицы Мару, в насмешку над ее словом.

Малочисленные родичи и войска Крадущегося встали под стенами Лошади и он отправил послание Орловичам.

Прекрасная Рогнеда Орловна, прозванная Пернатой Змеей, была объявлена невестой Света сына Волка, князя рода Кичига. Крадущийся назвался первенцем своего рода и бросил вызов Свету за право стать мужем Рогнеды. Конечно, колдун понимал, что не оставит дитя своей жене, но став подле правительницы всех теллекурре и ее рода он может много сделать для своей родни.

Крадущийся был готов забыть свои клятвы и смирить гордыню, но его гонец вернулся с отказом. Его слову и имени никто не поверил. Княжна была согласна принять у себя загадочного жениха и убедиться в подлинности его слов выпив с ним мед и преломив хлеб. Взятый колебался, но признал себя гостем.

Узрев красавицу Рогнеду Крадущийся вспомнил о своей матери Свирели, сердце его будто ожило. Сам же он не спешил показывать лицо из-под одежд. Странный гость выставил свои условия: принимать его будут лишь ночью, не осерчают, если он не примет подготовленного ложа и коней его и его людей будут поить медом, как подобает его происхождению.

Все было исполнено.

За три ночи бесед хитроумная Рогнеда догадалась о том, кто стоит перед ней и Крадущийся получил унизительный отказ: княжна считала недопустимым выйти замуж за раба Властелина, коим был любой Взятый. Её слова «не хочу розути робичича» свидетельствуют о знании старого обычая разувания супруга. Часть историков считает, что истинной причиной отказа стала давняя вражда всех детей Всеславы с детьми Свирели.

Взбешенный отказом, Крадущийся с малым войском вернулся под стены Лошади, когда Рогнеду уже собирались везти к Свету. Там он безжалостно истребил Орловичей от мала до велика, он приказал собрать всех живых и мертвых в кучу, постелить на их тела доски, а на доски положить все драгоценные ковры и шелка, что найдутся в Лошади. На тех стонущих телах Орловичей и верных им пировал Крадущийся свою свадьбу с Рогнедой, сперва взявший княжну против ее воли сам, затем повелевший тоже сделать всем до единого своим воинам, что вместе с ним сжигали Лошадь. Обезумевшую, израненную под конец ее жизни Рогнеду Крадущийся повелел отдать своему коню, чтоб тот “стал ее последним мужем”.

В Лошади есть место, что называется “свадебный овраг”, где в завывающем ветре и по сей день слышны жуткие крики и мольбы Рогнеды.

Те, кто воевал близь Крадущегося рассказывают, что его боевой конь знает человеческую речь и рожден из мертвого чрева Рогнеды после тех жутких ночей.

Именно после казни Лошади Крадущийся стал искать любого способа истребить правых Орловичей до конца за причиненную его роду боль. Отсюда и произрастает его верность Властелину как единственному Великому князю теллекурре, который возможен сейчас кроме ненавистных Орловичей.

И большая тайна Крадущегося состоит в том, что когда Безумие отпускает свою хватку он слышит разумные вопросы Рогнеды, что та задавала ему в те единственные три ночи, что он был счастлив, после Взятия:

– Неужели твоя ненависть так сильна, что ты предпочтешь разрушить весь мир, обречь свой народ, но не примириться с нами?..

Черви сомнения грызут его разум и плоть.

Об отце

Он был гораздо мудрее, чем думали многие, хотя люди считали его весьма одаренным человеком. К сожалению, понять это я смог только через долгие годы.

Я очень благодарен ему за все, чему он меня обучил. Всегда и прежде всего своим примером.

В то лето я понял, что его что-то гнетет, потому что он стал гораздо меньше времени уделять матери. Он жил, зная, что 8 часов, как спиц у колеса, следует отдавать сну, еще 8 работе и остальные – семье и себе. Его подсчеты были точны, он никогда не ошибался. А здесь даже я заметил сильное расхождение. Хотя мне тогда было немногим больше 11 лет. Точнее 11 лет 7 месяцев 3 недели и 3 дня. Он учил меня считать. И я счел, что мне следует вмешаться в его дела.

Он рассказал мне о каньоне Мокоши истории, героини, на плоти которой произрос этот город, о той, чья могила находится в Ловушке. Рассказал о вире, которую Мокошь запросила с народа Роз очень давно. И в которой ей было отказано. Отец не умолчал подробностей о том, что Кичига в жажде власти надругался над ее трупом и отсек голову. Пролившаяся на землю кровь стала ее проклятием. И она желала получить детей крови Кичиги. И тех, кто к нему примкнул для того, чтобы упокоиться.

Я понял, для чего в действительности мой отец втайне отлучался из дома ночами. Даже для такого влиятельного человека, который правил городом, изловить и украсть много детей незаметно было бы невозможным. Конечно, история с эпидемией из-за которой малые гибли, которую он несомненно придумал, хорошо играла ему на руку.

Как и люди, что готовы были за деньги делать все, что он прикажет.

Когда в нашем разговоре с отцом речь зашла о цифрах, он сказал, что за все то время, пока долг Мокоши не был уплачен, накопилось много необходимых выплат сверху. Поэтому число этих жертв сильно увеличилось. Я уговорил отца дозволить мне присоединиться к ним, поскольку меня восхищало то, что он делал. Это сложно понять,но мало что в этом мире можно сотворить, оставив руки чистыми. И у господина Абака, главы моего рода, моего любимого отца, был удивительный дар: делать ужасные вещи, оставаясь при этом достойным и честным человеком. К сожалению, я этого не унаследовал. Мы скрыли от матери наш сговор и я, получив ритуальное имя в честь того сезона, когда прознал про эту историю, присоединился к остальным, кто должен был навсегда сгинуть замурованным в ее гробнице в Ловушке.

О сестрах и братьях

Я недооценил жизнь узника. Мне казалось, что самопожертвование – нечто чистое и героическое. Но мне пришлось пить затхлую воду, ходить в общий отхожий угол и драться с крысами за еду. Дети должны были накопиться в достаточном количестве. Когда речь шла о цифрах, мой отец не знал жалости.

Каждому ребенку был присвоен собственный номер или слово, тщательно рассчитанное и взвешенное в зависимости от порядка, который он будет занимать в ритуале.

Она была особенной, самой красивой, статной и высокородной из нас. Я сразу понял, что передо мной юная княжна. Хотя ее, как и всех остальных, лишили одежды, дав вместо шелков какую-то холстину. Но даже в этом тряпье она выделялась из нас.

Мой друг, которым я там обзавелся, сперва скорее как слугой, чем другом, сразу понял, что она особенная. Заря как только она появилась, сказал мне – помнишь, искали главную?

Я знал, что отец действительно отправлял какого-то колдуна из Самоцветных городов охотиться за дочерью знатного рода. И заплатил ему очень много. Почему-то я сразу счел, что это она. Ей даже не нужно было командовать кем-то, стоило только взглянуть, и все желали угодить ей или услужить. Кроме НЕЁ.

Суббота, как тогда мне казалось, была настоящим исчадием пекла. Самым невыносимым, непочтительным, отвратительно шумным созданием, которое я когда-либо встречал. Эта замухрышка называла себя сестрой прекрасной Апрель, хотя даже слепому было бы очевидно, что такая дворняжка не достойна была бы даже есть объедки с ее стола. Но драки с крысам давались Субботе, несомненно, лучше чем нам всем вместе взятым. Суббота защищала Апрель и это была, кажется, главная ее цель здесь. После того, чтобы докучать мне, разумеется.

Заря рассказал, что Суббота даже не нужна была для ритуала. Она вцепилась в того самоцветного колдуна, когда тот утащил Апрель. Поэтому прилагалась бесплатно и на сдачу.

Спустя долгие годы мне удалось узнать, что Апрель ожидала великая судьба. Она должна была стать Властительницей этого мира, каким мог стать и Эрин Безотчий, и какова могла быть Мирина, дочь Каракурта. В моей голове встали на место очередные кусочки: вот почему отец раздумывал отправиться на Равнину Страха извлекать из под корней Дерева древнего колдуна! Для снятия проклятия ему нужно было воспроизвести бой Белой Розы и Властелина. К счастью, господин Абак решил не осваивать карьеру воскресителя. Я уверен, он бы преуспел.

Апрель нашла во мне образованного собеседника, который достоин ее общества. Ко мне прилагался Заря, а к ней - шумная дворняжка. Но глупо отрицать, что вместе мы очень хорошо дополняли друг друга.

Жертвоприношение

Когда нас замуровали в гробнице, то я предполагал скорее мучительную смерть от голода. Однако, все было несколько хуже. Самым жутким были крики Апрель. Ее от нас отделили и увлекли куда-то совсем вглубь. Я видел, как ее тело два раба положили на носилки, украшенные письменами языка Старого леса, сделанные из многовековой сосны. Ее облачили в белые одежды, надрезали все сухожилия и вложили в руку меч. Ей поклонились и унесли. Рабы не вернулись.

Сон или нет?.. Часто память рисует мне картину того, как оба раба в окровавленных шкурах только что освежеванных волков сношают беспомощную Апрель и отрезают ей голову, чтобы это видела Мокошь… Чтобы было все уплачено, до последней капли крови…

Больше всего меня удивило то, что человек может непрерывно кричать. Как будто бы она надрывалась до хрипоты, немела, но затем снова, излечившись, кричала со свежими силами. Заря говорил, что так могут только младенцы. В его семье было 13 детей, он нянчился с ними и хорошо это знал.

Несмотря на то, что едва ли я был другом Апрель больше месяца, мне было сложно слушать ее мольбы. Я думал, что в этом я куда больше буду походить на отца. Смогу, если нужно, приказать своему сердцу окаменеть. Но я не мог.

Во многом мою волю подтачивала Суббота. Быть может, она лгала, а может, из-за чрезвычайной скорости своей мысли и впечатлительности, она действительно ощущала боль своей подруги. Она будто с цепи сорвалась, желая вытащить Апрель из этого гиблого места. Впрочем, они обе всегда хотели сбежать, как и все внутри, кроме меня. Но и моей уверенности пришел конец.

За все те годы, что я живу, я много раз обдумывал, в чем была причина того, что я дрогнул. Я пытался оправдать это тем, что нашел ошибку в ритуале отца. Или тем, что жертв хватало с запасом, что, кстати, было чистой правдой. Или собственной трусостью. Но в конечном итоге, уже став сильно взрослее, я понял, что, как и многие юноши, совершил величайшую ошибку и самый главный подвиг в своей жизни из-за любви.

Вместе с Зарей мы смогли скрутить Субботу и сговорившись с еще частью пленников, покинули это место. Сделать это было непросто, но я много раз бывал близ курагана, когда помогал отцу с расчетами. Против Субботы мы выступили в последний момент, выдавая все за попытку освобождения Апрель. Когда мы выбрались, меня ожидал шквал ненависти и обвинений в предательстве, впрочем, я был к нему готов.

Клятва

Мы поклялись друг другу с Субботой на крови и так, как положено по древнему обычаю, что спасем Апрель. Но после этого всеми силами и пока мы живы, будем оберегать Розы. Я понимал, что дело жизни моего отца рухнет, если мы достанем княжну из гробницы. Но я не мог отказать. И ненавидел себя за это тогда. Но время многое лечит. Мы остались в городе вместе с остальными детьми. Мы были не единственными, кто тогда ушел в подполье. Наша ватага звалась бандой Черепа. Это придумала Суббота. Она лучше всех сражалась. Заря всегда знал, где добыть провизию. А я понял, что с нашими приключениями нам понадобится лекарь, и стал осваивать неблагородную науку, которая давалась мне легко.

Так пройдет много лет.

Мы сделали для города немало полезных вещей, готовя свое главное предательство.

Все эти годы мы носили к могиле Мокоши колдунов, чтобы отманить ее внимание от Апрель, которая по заверениям Субботы все еще была жива. Я не верил ей, когда однажды сам не услышал тот самый крик. Суббота говорила, что там в глубине ее сестре снится белый цветок, который расцветает в ее сердце, будто Мокошь говорит с Апрель и обе они сливаются в своем безумии.

Признаюсь, я надеялся, что она умрет. И из жалости и для того, чтобы не ломать то, что было построено. Ведь все эти годы Ловушка жила безмятежно.

Ее план

Суббота узнала о колдуне по имени Эрин, который прославился своими подвигами в далеких землях. Опущу дальше, на какую грязь мне пришлось пойти, для того, чтобы добыть у отца, не открывая ни своих целей, ни своего имени возможность Субботе вступить с Эрином в переписку.

Это был долгая изощренная игра, на которую я смотрел с восхищением. Так человек, который не умеет танцевать, смотрит на гибких танцовщиц. Не обладающий даром игры на арфе наслаждается прекрасной музыкой. Ее переписка, разговор с Эрином, именно они вдохновили меня начать летопись нашего отряда. И я понял, что не могу себе позволить пропустить хоть ниточку из ее великолепной паутины лжи, где не было ни слова неправды. Воистину, она умела лучше всего сражаться и лгать.

Возможно, именно поэтому мы так охотно за ней шли. Заря, которого теперь звали Песок передразнивал ее последнее письмо: “В заколдованном, абсолютно неприступном для могущественных колдунов, кургане…. Там в беде томится прекрасная несравненная по своей силе и красоте юная колдунья, единственный недостаток которой в том, что у нее до сих пор нет мужа!”.

Эрин, который, впрочем, уже, по словам Субботы, не был ее собеседником, а переписывалась она с кем-то другим, был невероятно горд своей магической силой и тем, сколько подвигов он совершил. Потому предложить ему невыполнимое магическое испытание было простой, но очень тонкой интригой.

И действительно, это сработало. Как она мне потом рассказывала, мудрым поступком ее собеседника было не брать с собой Эрина. А нашим мудрым поступком стала перемена планов в последний момент, потому как изначально мы собирались напасть на него, когда он будет выходить. Но какой-то инстинкт подсказал Субботе, что нужно остановиться, и она передумала, мы отошли. Это спасло нас всех. Хотя, если бы мы умерли в ту ночь, сколькие бы спаслись…

И мне снова вспоминается отец, который однажды отчитывал какого-то своего подчиненного, дескать ему поручили элементарную вещь – умереть, но он и с ним не справился.

Во тьме

Она рассказывала мне, что бой внутри кургана был самым сложным, который когда либо был у Властелина. У меня нет причин ей не верить. Могу только представить себе насколько ужаснулся этот талантливый колдун, оставшись даже без тени собственной магии. В итоге с Мокошью они договорились. Древнее чудовище учуяло в нем нашу кровь Первых людей и повелело уходить, забрав свое. Хитрый колдун успел сказать Апрель ритуальное слово - ругевит - и Мокошь признала его права.

Он извлек Апрель из кургана, полуобглоданная, почти лишенная крови, безумная, она вовсе не была похожа на невероятную красавицу. Но и он после битвы выглядел неважно, но уже не отступился бы не выкинул бы нашу девочку даже, если бы она грызла ему позвоночник!

Далее все шло по нашему плану, точнее по плану Субботы. Колдун нашел в городе лучшего лекаря, чтобы залечить раны и показать свою жену. Лекарь мало что мог сделать с девушкой, поскольку я хорошо умел лечить тело, но не дух. А главные ее повреждения был и в ткани разума, а вовсе не во плоти. Зато я отлично справился с тем, чтобы исцеляя раны “Эрина” отравить его достаточно сильно. Моя отрава была мало заметна, но хорошо сработала в нужный момент. Момент наступил быстро, когда Эрину доставили письмо с вызовом на поединок за право распоряжаться девушкой, которую он спас. Некий Череп весьма дерзко утверждал на нее свои права и манипулировал этикетом теллекурре.

Их поединок состоялся. У меня не было ни малейшего сомнения, что Череп одолеет колдуна, особенно на таких подлых условиях, которые были выставлены со стороны Черепа. Колдун, впрочем, был достаточно хитер для того, чтобы будучи побежденным бросить своему противнику последний довод о том, что даже победа не приблизит его к цели, ведь он уже сказал спасенной девушке священное слово ругевит. Каково же было изумление колдуна, когда сняв костяной шлем Черепа, дерзкая, громкая и улыбчивая девушка сказала ему тоже самое. Она не забирала ее для себя, но забрала себе его. Что по традициям Первого народа, как я позже вычитал, делало нашу Апрель снова кем-то близким и связанным с моей Субботой.

После сожженных страниц

Многие страницы я сжег потому что время наших путешествий казалось мне иногда самым счастливым, а иногда самым печальным в жизни. Я одновременно и люблю и ненавижу о нем вспоминать. Песок остался в Розах, а мы странствовали. Я много времени уделял попыткам хоть как-то исцелить Апрель, читал ей вслух свою летопись, восстанавливая ее память шаг за шагом. Суббота тоже старалась быть с ней рядом, но ничего не помогало.

А когда я понял, что Властелин собирается ее Взять для того, чтобы подарить своей возлюбленной и отчасти уменьшить так безумие самой Апрель, я ужаснулся. Я понял, что нужно бежать, спасти Апрель любой ценой, а Суббота - она потом простит меня. Главное мне сберечь ее драгоценную сестру.

Тут память играет со мной злую шутку. Может быть никогда и не было этой угрозы и я просто ревновал как дурак? А может быть Властелин ревновал и ненавидел?

Мне удалось сбежать совсем ненадолго. Дальше я поплатился за эту свою попытку.

Как прав был Песок.

Как права была Апрель, когда в бреду предвидела, что если мы покинем Розы, начнем эту дорогу, то мы принесем в мир лишь кровь и войну.

Химера ли моего воображения, но мне кажется, что я видел, как ЭТО происходило с ней. И одновременно и со мной. Как будто мой разум раздвоился, как будто бы я смотрелся в зеркало. Я не могу передать бумаге то, что испытал тогда сам, но кажется понимаю, что испытала она. В ее голове живет множество лиц и воспоминаний. Как ни странно, после Взятия в этой глоссолалии наступила ясность. Но для меня по-прежнему загадка, кто пишет эти строки – я или она, которая сохранила в себе того, кем я когда-то был. Потому что то, кем я стал после ритуала, это совсем не тот человек, которого ты читаешь, или это мое собственное безумие.

Химера ли моего воображения, но мне кажется, что я видел, как ЭТО происходило с ней. И одновременно и со мной. Как будто мой разум раздвоился, как будто бы я смотрелся в зеркало. Я не могу передать бумаге то, что испытал тогда сам, но кажется понимаю, что испытала она. В ее голове живет множество лиц и воспоминаний. Как ни странно, после Взятия в этой глоссолалии наступила ясность. Но для меня по-прежнему загадка, кто пишет эти строки – я или она, которая сохранила в себе того, кем я когда-то был. Потому что то, кем я стал после ритуала, это совсем не тот человек, которого ты читаешь, или это мое собственное безумие.

Около семи сотен лет

444 года из которых мы провели погребенными заживо,

я существую.

Я – это память о прошлом.

Я – это голос в чужой голове.

Я – это дети, которыми мы были.

Я – это ужас многих людей, сокрушенных моею волей, магией, по приказу моего Господина и моей Госпожи.

Мною руководит безумие, которое пило кровь и ело плоть людей по меньшей мере пару столетий.

Иногда я вспоминаю, и тогда становлюсь бесстрастной летописью.

В эту летопись добавляют свои слова двое, кого объединяет любовь и ненависть и двое, которые когда-то был людьми, а теперь чудовща, чья история вскоре закрончится, если война будет к нам и к вам милосердна.

Я — Зовущая Бурю. Пророчица Аметиста. Последняя защитница Слова.

Родилась я в доме архонта Белтешазара, правителя Аметиста в его наивысшем блеске. Тогда наш город был владыкой среди Самоцветных — древнейший Берилл, яростный Гранат, таинственный Алмаз, алчный Опал и мистический Топаз соперничали между собой, но нам уступали. Хотя и они, и мы знали: первенство среди Самоцветов – лишь временная прихоть судьбы. Но тогда Аметист был светочем науки и знания, и свет этот озарил каждого, кому повезло родиться там.

Я не была ни старшей, ни младшей среди тринадцати дочерей Белтешазара. Детство мое прошло в тени Великой Библиотеки, где свитки шептали мне запретные истины, а проклятия медленно вползали в кровь. Двор отца был полон загадок и коварных союзов, и пророчества там ценили лишь тогда, когда они льстили тщеславию, а знаний алкали не меньше, чем любви.

Моя мать… Как странно, что из всех сестер я чувствовала с ней самую крепкую связь — и именно потому не могла ничего провидеть о ней. Она лежала в волшебном сне, навеянном отцом. Я всегда была убеждена, что это искуснейшее из проклятий, но за много лет так и не нашло способа снять его.

Магия была даром нашей крови. Я не отрицала ее в себе, но мои сестры блистали сильнее. А все же мне выпал редкий талант — управлять небом и предвидеть грозы. Кто-то говорил, что штормы и бури дали имя, под которым народы узнали меня. Но мудрые ведали— это за видения о мраке и бедах, что я несла. Я никогда не пророчила о прошлом — только о будущем. И будущее всегда приходило ко мне в образе гибели.

Я не раз умоляла отца услышать мои слова о надвигающейся тьме. Но Белтешазар любил власть больше истины и предпочитал не слушать. Его пренебрежение жгло меня. Я начала желать исполнения собственных пророчеств — даже ценой своей крови, лишь бы заставить его признать мою правду.

Он отправлял меня на север — в Вяз, Клин, Вий — как бы насмешливо доверяя «дикие» пророчества теллекуре моему разуму. Там я говорила с их шаманами и нашими шпионами. Там же судьба впервые свела меня с Сестрой — жрицей Мокошь и спутницей того, кого мы потом назовем Властелином.

Я помню наш спор. Я говорила ей — судьба не куется пророчеством одного народа. Она рождается из воли целой эпохи. Мои слова, должно быть, тронули ее, потому что я сама пригласила ее в Аметист — исполняя волю отца — чтобы закончить в нашей Библиотеке толкование Пророчества Мару, обещавшего великого героя теллекуре. Я знала, что это будет ее гибелью. Но молчала. Я всегда верила — тот, кто видел предопределение, не может его изменить сам. Только другие способны выйти с проторенного пути. Потому и сегодня я опасаюсь своего дара, как змеи в траве.

Я пыталась предупредить Белтешазара об Эрине. Он не услышал. Некоторые летописцы зовут меня «Первой, кто узнал его лицо — и отвернулся». Но, в каком-то смысле, я не была первой. Я ведь знала историю. Когда-то наш народ породил Маликерта — столь же великого и жестокого. И его приход был предсказан — но отвергнут. Странно повторяется сплетение судеб.

Меня всегда пугало Безумие Магов — не в других, в нас самих. Я работала над ритуалом для упокоения великого мага. Свое сочинение назвала «Геомантия и Безумие». Я хотела спасти мир — и наш город — от себя и сестер, когда безумие нас настигнет. Это был проект Башни для тринадцати принцесс. Потом идею, похоже, украли для постройки Курганья. Я хорошо узнала эти оковы — чувствовала в них знакомые геомантические схемы. Но творение это было несовершенным – то, что я создавала для Города, было использовано в бесплодной пустоши. Досадная ошибка для них. Возможность на возвращение свободы для меня.

Отец заинтересовался этой темой вскоре после того разговора об Эрине. Я наивно решила, что он наконец услышал меня. Я работала с рвением. Я помню, как на семинаре в Аметисте представляла свой ритуал. Среди слушателей был и Эрин Безотчий. Но закончилось это… тем, чем закончилось.

Мои исследования привели меня к преданиям о Решефе и самоцветах в сердцах шести великих городов ючителле. По легенде, эти камни сотворены из его плоти и даровали городам особую судьбу и силу. Я не доверяла этим сказаниям вслепую. Кем был Решеф? Магом? Антидотом против магии? Или чем-то иным? Я не знала.

Сами самоцветы точно не были результатом колдовства. Нет. Но в то же время в них была сила.

Он прибыл в Розы не как гость, но как предвестие перемен. Маг с Севера, властный и могучий, воин, привыкший повелевать. Отец обласкал его — и он не знал отказа.

Он явился ко мне с дарами. Говорил слова любви, сладкие, как вино из виноградников Берилла. И он был умен. О, как он был умен. Ум его был остер, как обсидиан, холоден, как беззвездная ночь над Заледенелым морем. Я почти поверила. Почти…

Я не предвидела — услышала. Сестра моя заговорила во сне. Ее уста шептали слова страсти и наслаждения. И имя. Имя, пустое и гладкое, как речной камень, — то, что он назвал при дворе. И она была не одна. Он пленял их всех — той же речью, теми же глазами, теми же обещаниями.

Я не разгневалась. Я не унизилась. Я встала перед ним и сказала: “Я — дочь владыки Аметиста. Но я — не одна из многих. Я — гроза, не дождик. Я не стану очередной жемчужиной в ожерелье твоих побед. Ступай к тем, кто радуется теням. Мои дары — не для тебя.”

Он ушел. Внешне — без гнева. Но в глазах его жила тяжесть, как будто потеряно было нечто важное — не я, но то, что могло быть.

Прошло три луны. А затем — тишина. Ни следа. Ни слова прощания. Ни вести из дальних краев.

В тот день я проснулась до рассвета — и не одна. Что-то дрожало в воздухе: тонкая нить напряжения, как перед бурей, когда небо ещё молчит, но уже разверзлось где-то за горами.

Я вышла в Сад Песен — туда, где между кустами лаванды и сирени обычно приходили самые ясные сны. И там — у подножия каменного алтаря, воздвигнутого почти забытым богам, — лежала… кость. Ослепительно белая в лиловой дымке сада.

Тонкая, без плоти. Обожжённая магией. От неё шло не тепло, не холод — а вибрация смысла. Она не была здесь случайной. Возможно, она предназначалась одной из моих сестёр. Возможно, отцу. Но вряд ли мне.

Но я все коснулась ее. И почувствовала ритм. Слово пошло ко мне.

Я не слышала голосов. Я — видела. Видела Аметист, охваченный заревом, которое не было ни закатом, ни зарей. Видела горящий воздух над куполами, слышала, как Великая Библиотека плачет, когда рушатся ее стены. Видела, как отец идет навстречу кому-то в сиянии зловещей славы, с открытыми руками — и гибнет, прежде чем успевает сказать хоть слово.

Я не видела лица убийцы. Но в том видении была суть: предательство, скрытое под знаменами союза, замаскированное под любовь, обернутое в шелка верности. И был там самоцвет — сердце Аметиста, настоящее, не символ. Его вырывали. Не для власти. Для чего-то большего — и страшнее.

Кость рассыпалась в моих руках. Я поняла, что это было не предсказание. Это было предупреждение.

Я вернулась в Башню и провела ночь в вычислениях. Я перечитывала пророчества, свои заметки о путешествиях к северу, о линиях силы, что связывают воедино город с его сердцем, и каждого, кто живет здесь.

Я не знала имени. Но я верила своей интуиции — и ей одной. Никто другой бы не поверил: ни сестры, ни совет, ни сам Белтешазар. Мои прежние пророчества вызывали у него раздражение. Он считал, что я ищу бурю там, где лишь облака.

Я не могла спасти город целиком — это я понимала. Но я могла спасти то, что можно.

Я — не самая сильная из дочерей Белтешазара.

Я — не самая любимая.

Я — не самая верная.

Но я — Зовущая Бурю. И даже если нельзя остановить молнию, можно попытаться. И я попыталась.

Незадолго до провозглашения Владычества Аметист пал. Властелин сжег его, как и предрекалось.

Отец умер. Я не видела его уход. Мать – исчезла без следа. Сгорела Великая Библиотека. Лишь часть ее удалось мне увезти на летающем ковре, доставшемся отцу в дар. Другие свитки я спрятала — они уцелели, пережили катастрофу. Я и сама выжила. Но когда я вернулась на руины — тайники были пусты. Ходили слухи, что их обчистил человек по имени Корнелий.

Но самое страшное было не в этом. Той ночью я встала лицом к лицу с Ним – ужасом нашей эпохи. Он держал в руках сердце моего города – священный Аметист. Реликвию, привезенную нашими предками с юга. И он улыбался!

Он оставил меня в живых, взяв клятву, что когда настанет время я явлюсь на его зов и обращу свои знания в геомантии на цель, что он укажет. Я согласилась, у меня не было выбора. Сжимая в кулаке Аметист он будто сжимал мое трепещущее, тогда еще живое сердце.

И когда зов прозвучал – я явилась. Далеко на севере, в месте, что ныне именуется Курганье, я нашла его в разгаре приготовлений. С удивление и ужасом я рассматривала, как воплотился среди вересковых пустошей и холмов мой собственный проект. Моя Башня, любовно спроектированная, выпестованная, почти рожденная. Но как бы вывернутая сама в себя, искаженная, подчиненная иной, зловещей цели.

Он желал, чтобы Аметист стал центром этого плода моей мысли, извращенного его злой волей. Властелин был в шаге от триумфа. Но он просчитался. Я не была покорной овцой и запуганной девочкой. Я была Пророчицей и Защитницей Слова!

Сколько в том деянии было знания, а сколько догадки, провидения – я и сама не знаю. Но когда я взяла Аметист в руки, я почувствовала незримую нить, тонкую паутинку, что сжимала его силу в кристалл, тугой узел энергий. И я разорвала ее. Она поддалась охотно, как будто сам самоцвет желал того. В глазах моих… Нет, не потемнело. Наоборот, как будто все залило ярким светом, не слепящим, но поглощающим все. Вся моя колдовская сила покинула меня. Казалось, что я просто растворяюсь в этой безграничной белизне.

Властелин не достиг своей цели, какой бы она ни была. Для меня же все закончилось… и началось.

Мир узнал меня как Взятую. Не будь того ритуала — я бы, быть может, так и осталась слишком слабой, чтобы привлечь Его внимание. Но ярость и жажда мести Властелина не знали пощады. Вначале он отдал меня, как игрушку, своему чудовищному Хромому слуге, но я снова выжила, чего, как говорят, никому раньше не удавалось. И тогда он подчинил меня, сделав одним из своих чудовищ - но не растворив мою волю и знания.

Драгоценный аметист пропал. Но я знаю — его сила не умерла. Когда-нибудь руины Аметиста восстанут новым городом. Пусть даже в новом месте.

Сумрак. Мрачная цитадель Властелина. Здесь, среди чёрного базальта, властвует лишь одна воля. И все должны склониться перед ней. Здесь нет чувств — только служение. Взятые — полководцы, губернаторы, советники. Могущественные. И сломленные. Их разум скован тенью повиновения, но порой даже сквозь эту тень может просочиться отблеск чего-то…

В тот день Властелин говорил о строительстве. Тронный зал был наполнен гулом докладов, сводок, отчетов. Властелин стоял над планами, как колосс над пепелищем.

— Ты должна радоваться, Буря, — произнес он, с фальшивой вежливостью, за которой всегда следовало унижение. — Мы наконец воплотим твою Башню. Не в Аметисте, увы. Но куда надежнее. Без… новых сюрпризов.

Я почти не дрогнула. Почти. Пальцы чуть сжались на подлокотнике. Веки опустились дольше, чем нужно. Властелин, казалось, не заметил. Или не опустился до того, чтобы заметить.

Костолом — заметил.

Он стоял в тени. Безоружный — но только внешне. Его взгляд, прямой и тяжелый, впился в нее. Он видел не просто боль. Он увидел отголосок — сдвиг в ритме. Сбившийся, незаметный, но ему, ему… понятный!.

Я поймала этот понимающий взгляд. И позже, уже одна, в своих покоях, я никак не могла отрешиться от этого открытия. Робкая надежда. Но нужна была уверенность…

Стоя в арке окна я дожидалась, пока он пройдет мимо. Пальцы выбивали ритм. Не просто звук — знак. Вибрация, что некогда был магическим кодом, отправленным — и услышанным.

Он остановился. Помедлил. Кивнул.

Так между двумя Взятыми, искалеченными волей одного человека, родилось узнавание. Еще не союз, не дружба. Память. Молчаливый отказ забыть.

Сады Опала — изысканная роскошь. Террасы, украшенные хрустальными фонтанами и мраморными статуями, были созданы для утонченных аристократов, чтобы те забывали о страданиях мира. Здесь всё выглядело, как в мифах: багряные птицы пели среди вьющихся роз, воздух был наполнен ароматом шафрана и сандала. А среди всего этого — два Взятых, слуги Властелина, чудовища в человеческих образах, но все же люди где-то глубоко внутри.

— Ты знаешь, каким был Аметист? — спросила я, стоя у перил, с которых открывался вид на аллеи из черных кипарисов. Говорить было непросто.

Костолом медленно покачал головой.

— Только слухи. Только о тех, кто бежал и выжил. Они говорили… слишком разное.
— Тогда слушай еще.

И она рассказала.

О бухте, как свинец в лунном свете, о башнях и шпилях, что были как пальцы древнего великана, в Великой Библиотеке, о поэтах, ученых, о страсти.

Он долго молчал. А потом заговорил сам — как будто вспомнил давно забытый аккорд.

Он говорил о Розах. О горных долинах, что пестреют цветами. О мостах через реки, что несут на юг ледяную свежесть с гор, об играющих детях. О запахе вереска, меда и полыни. О городе, что узнавал и принимал, если ты не предавал его.

Снова молчание пролегло между ними — не глухое, но тёплое.

— Иногда я думаю, — сказала я, — что города — это не просто камни. Это живые сущности. И мы… мы их руки, глаза, голос. Даже если нас взяли. Даже если мы служим не им.

— Да, — ответил он. — Они звучат в нас. И если мы всё забудем — они будут помнить.

Наши взгляды пересеклись. В них не было клятв, не было заговоров. Только ритм.
Общий. Живой. Еще один шаг навстречу друг-другу.

Розы спали.

Не в безопасности — но в забытьи. После мрачных дел Взятых, когда улицы опустели, стражи спрятали глаза, а буйство колдовства улеглось, Костолом вел ее по ночным улицам.

— Мы здесь, — только и сказал он, открывая ей старый проход, скрытый между колоннами полуразрушенного дворца.

Они шли вдоль улиц, где трава пробивалась сквозь булыжник. Где фонари дрожали, отражаясь в лужах, как затонувшие звёзды. Ветер приносил запах полыни, глины и пряных цветов, что все еще росли на балконах старых домов. Здесь Розы не были городом, познавшим, как и многие, ярость Владычества. Они были… почти собой.

— Ты водишь меня, как влюбленный, — сказала Буря с легкой тенью улыбки.

Он не ответил. Только шел вперед, поворачивая то в одну, то в другую сторону, как будто чувствовал, куда им надо.

Старый дворец Библиотеки, поросший плющом. Часовая башня, вокруг которой время, кажется, замедлило этой ночью свой бег. Фонтаны. Мосты.

Они поднялись на самый высокий. И долго стояли там. Ветер развевал мои волосы, и я сама чувствовала себя ветром, что шелестит над спящим городом. Ветром, что не хочет становиться бурей. Он же стоял, как будто охраняя город, — не от врагов, а от забвения.

Я тогда почувствовала (и сказала), что этот город дышит, живет, но ему не хватает сердца, чтобы все токи забились в едином ритме, создавая великолепную симфонию. Он, кажется, хотел возразить, но задумался, помолчал, и снова кивнул.

Ветер, пролетев сквозь арки, не донес ни слова до башен Сумрака.

Но город, может быть, в ту ночь услышал.

Истина

Она видела, что он умрет в Розах. Она видела, как мир склонится пред Властелином.

Она видела и не ошибалась.

Она не любила его, как женщина способна любить мужчину. Потому, что запомнила слова матери: “Мужчина может познать любовь своей женщины лишь по их детям”… Ее плоть была мертва. Ее сердце было разбито, как священный аметист…

Все, что она предвидела – сбывалось. И она желала дать Костолому перед смертью благо, взамен его давнишнего письма.

Она ничего не могла изменить. Но Костолом – мог.

Когда после Пробуждения я вновь оказалась в Розах я увидела Истоки. Их сила напомнила мне самоцветы. Она может усилить один из оставшихся городов — Берилл, Гранат, Опал, Топаз. Может помочь извлечь из обломков ритуала Властелина аметист или алмаз — дать второй шанс разрушенному городу. А может породить новый исток — дар еще не рожденному городу.

А еще, когда залы Великой Библиотеки Аметиста не были тронуты пламенем, мне довелось слышать рассуждения о возможности создать новый самоцвет. Повторить великое деяние Решефа. Дать жизнь новому городу, с новой судьбой. Могут ли истоки Роз стать основой для этого свершения? Может быть.

Я — последняя из рода архонтов Аметиста. Только во мне живет его наследие. Наследие, рассеянное по миру — в свитках, в осколках, в изгнанниках. Но пока я жива — Слово еще не умерло.

**************************************************************************************************************

Моя мать не всегда спала колдовским сном. Напротив — сноходчество было ее делом, ее трудом, ее победой. Те, кто шепчет, будто она бежала от мира в сон, будто она скрывалась там от моего отца, лгут — или не понимают ничего. Она не отступала, а прокладывала дорогу.

Именно она, Мирина, соткала первую нить сноходчества. Не было до нее ни карты, ни направления. Не было даже подтверждения, что такой путь возможен. Но она ткала — из мыслей, из памяти, из боли нашего народа. Она вплела туда все, что знала и не знала, все, чего коснулась. Она была первым из сноходцев — или ловцов снов, как называли себя впоследствии ее ученики.

Теперь по этому пути, что сплетен, как паутина, проходят другие, наследующие ее труду. Они встречают друг друга в том мире, оставляя здесь только дыхание и неподвижное тело. А в том мире — беседуют, исследуют, ищут. Некоторые ученики моей матери могли читать чужие сны, управлять людьми в их снах, жить в них и даже выносить из снов предметы.

Мать говорила об этом так: «Заснув вечером, мы, в сущности, превращаемся в актеров и всегда переходим на другую сцену для того, чтобы сыграть свою роль. А днем? Днем, наяву, мы эту роль разучиваем. Иногда случается так, что нам не удалось ее выучить, тогда не следует появляться на сцене и прятаться за другими актерами, которые лучше нас знают свой текст и шаги на этом пути».

Когда я впервые оказалась в ее сне, что-то показалось мне странным. Потом я поняла, что это закономерность, а не случайность. В ее сне никогда не было видно кометы: в прошлом ли, в настоящем или в будущем.

Не раз я слышала от нее: «Во сне мы чувствуем себя как рыба в воде. Время от времени мы выныриваем из сна, окидываем взглядом собравшихся на берегу и опять погружаемся, торопливо и жадно, потому что нам хорошо только на глубине».

Конечно, Властелин захотел Взять ее. Как иначе? Ей не было равных. Но когда он пришел, она не просыпалась, сколько бы боли он ни причинял ее телу. Она и не была в его власти. Она осталась там, в собственном мире, где он не имел имени. Ее физическое тело просто исчезло. Ни пепла, ни праха: она стала частью той вязи, которую сама сплела.

И тогда-то его взор и обратился на нас.

**
**

ЗАБОТЫ НАРОДА ЮЧИТЕЛЛЕ

Зовущая Бурю

Тезис 0. Великие вожди не собираются бегать вместо отрядов и добывать информацию. Ровно наоборот.

Поиски корней истоков или создание истока

Ты не знаешь, откуда взялись Истоки. Но ты видишь, что это не производная от магии и что они родственны Самоцветам. Те же, по легенде, созданы Эшмуном из частей умирающего Решефа. Ты убеждена, что Решеф дал на это согласие, и добровольно прошел по этому пути. И искать нужно в том же направлении. Кто-то отдал силу и, скорее всего жизнь, чтобы принести благо. 

Твое второе предположение – молк. Массовый ритуал-жертва. Могло ли это быть сделано в рамках Великий Битвы, где вы сражались? Очень может быть. 

Вернуть Аметист

 

Твой план кристально ясен и рассчитан.

Исходные данные: тебе удалось (интуитивно во многом) рассеять Аметист, когда его намеревался использоваться Властелин. Таким образом, он не стал частью построенной злодеем геомантической системы Курганья. Но и использовать его теперь стало невозможно. К счастью, сама конструкция (твоя конструкция!) могильника не позволила силе Аметиста уйти, рассеяться или быть использованной кем-то еще. Ты постоянно ощущала её незримое присутствие, пока находилась в своем кургане.

После Возвращения стало понятно, что “протащить” Аметист сквозь пролом, который был вашим выходом – потребует слишком много времени. Потому идея расширить брешь была воспринята тобой с некоторым энтузиазмом. Теперь, когда барьер еще больше ослабел, план стал более реалистичным. 

Первая задача – сформировать связь с Курганьем. 

Оно представляет собой конструкцию из 6 парных (по замыслу) курганов с центральной фокальной точкой, в которую и должен был быть встроен Аметист. Теперь эту схему можно использовать, чтобы “сфокусировать осколки”.

Чтобы активировать в своих целях каждый из холмов следует туда поместить маяк – идеальным проводником для твоих целей будет аметист. Итого: 6 холмов – 6 аметистов. Делать это самой не обязательно. Более того, твои гадания почему-то говорят, что идеальными исполнителями должны быть либо искренне горящие этой идей люди (истинные патриоты), либо откровенные наемники. Проследить только, чтобы парни не слиняли вместе с твоими аметистами…

Техническая заметка: нужно чтобы кто-то посетил каждый курган, получил метку посещения, после чего сдал на мастерку Курганья аметист.

Когда курганы будут готовы, нужно направить на них силу истоков Роз. Она выполнит двойную роль: подобное притянет подобное (сходство сил Аметиста и истоков) и окажет восстанавливающий эффект (истоки умеют в такое).

Для этого следует использовать три истока, подходящие по символизму:

Один, имеющий сходство/сродство с Курганьем;

Один, имеющий сходство/сродство с Аметистом;

Один, имеющий сходство/сродство с темой исцеления или восстановления.

Не важно, в каких кварталах будут выбраны эти Истоки.

Техническая заметка:  хранители должны выполнить стандартное посвящение, после чего в свитке посвящения указать, что направляют силу на Аметист. Они не будут учтены в посвящения для квартала/города. Требуется не менее 3(4) хранителей на каждый задействованный Исток.

Когда это будет сделано, Аметист в Курганье сконцентрируется в достаточной мере, чтобы с ним было можно взаимодействовать. В идеальном случае приобретет форму драгоценного камня, который можно унести.

Но в этом вопросе тебя гложет некоторое сомнение. Тебе кажется, что должно быть еще нечто, что скрепит разбитый “камень” воедино. Но ты пока не понимаешь, что это. 

С другой стороны, ты убеждена, что расчеты первых двух шагов никак не влияют на третий. То есть разбираться с непонятной частью можно и до, и параллельно, и после. Время между шагами никак не влияет на ритуал, кроме потенциального вмешательства других участников. 

Народно-политический комментарий:  6 самоцветов в городах ючителле были единой геомантической системой. Сейчас в ней осталось только 4 элемента и она, в целом, ослабела. Возвращение хотя бы одного выгоднее, чем усиление любого из оставшихся четырех. Таково, по крайней мере, твое мнение.

**
Создать Седьмой Самоцвет**

Создание Седьмого Самоцвета – идея старая, основанная как на древней нумерологии, так и современных расчетах. Гипотетически он возможен. Но раньше, когда вы не сталкивались ни с чем подобным на силу Самоцветов, у вас не было материала. А Решефа разобрал еще Эшмун (разве что копье могло быть еще таким седьмым – или наоборот, первым, вместилищем, но это тема для теологов и историков).

Сейчас есть Истоки. Они сами по себе составляют систему в Розах, но ей не хватает центрального управляющего компонента. Если подходящий элемент будет найден или создан, то, направив на него силу всех истоков, можно, вероятно, получить нужный результат.

Для подобного ритуала нужны действующие (неиссушенные) истоки города, их должно быть не меньше 12, количество хранителей, делающих посвящение, должно быть равным в каждом из истоков, но не меньше нижнего порога (по 3-4 на Исток). И эти хранители, конечно, не смогут использовать свои посвящения на благо квартала или города.

Вопрос в том, на что направлять. Объект должен обладать некими качествами, позволяющими ему принять эту роль. У тебя нет предположений, что это может быть. И еще, если новый самоцвет родится из истоков, укорененных в Розах, он изначально будет связан с этим городом. Чтобы его переместить – город придется уничтожить (как Властелин сделал с Аметистом и Алмазом).

[Чудом уцелевший отрывок «Летописания провинции Вий», составленного лет за 20 до Становления Владычества. Прочие части утрачены при падении города Пращник и разорении княжества]

**
**Хочу записать историю о престранных событиях в землей Вий. Ибо кажется мне, что проклятие сие может распространиться и на иные земли. Ибо времена настали мятежные. И многому, из того, что мы знаем, суждено погибнуть.

Случилось сие во дни, когда тревоги множились, а знамения шли одно за другим, будто бы лес и земля шептали: «Близка великая перемена».

И пришёл тогда старший сын древнего рода, того, чьё имя ныне не произносят ни в домах, ни у камней, но что пело раньше в каждом боевом роге. Прибыл он в родовые чертоги, где собирались вожди и старейшины, чтобы делить судьбу и выбирать того, перед кем склонит колено вся ветвь.

Но, войдя, он узрел то, чего не должно быть ни в этом мире, ни в другом: у очага предков сидел он сам. Лик его, походка, даже излом брови — всё было как у него. И все, кто в зале был, почтительно склонялись пред тем, кто сидел.

Он же сам стоял у порога, как тень над водой. Того что он видел – не могло быть. И всё же было.

Но предки милосердны лишь к тем, кто смотрит пристально. Разорвало завесу. Не колдовством, не хитростью, лекарской хитростью. Лик сорвался, голос зазвенел хрустально, как пустая маска. Кто-то из присутствующих охнул. Кто-то прошептал: «Меняется». И гость самозваный исчез — не сказав ни слова, как ветер уносит голос с перевала.

Однако на этом дело не кончилось. С той поры в чаще, где стояли древние ивы и камни с высеченными ликами, стал он видеть другого себя. Иногда в отражении воды. Иногда — во сне, что приходит с криком ворона. Иногда — в голосе, звучащем за спиной, когда нет рядом ни зверя, ни друга.

Был ли это демон, принявший его плоть, как пиявка берёт облик рыбы? Или иное дитя Луина — Бога Обмана, что хотел испытать сына в тенях и зеркалах? Или сам он — отброшенный осколок, забытый собой в былом бою, но не сгинувший?

Ответа он не знал. Но с той поры перестал ходить один. У костров больше слушал. Меч держал ближе.

И потому с тех времён в земле Вий говорят:

«Если ты увидел себя — отведи глаза. Луна знает: лишь один вернётся».

Плач о беспамятстве

Сейчас, когда Падение Владычества обратило в руины то, что уцелело после ярости Взятых и безумного правления Сумрака, утрачено нами столь многое, что даже имена героев, сразивших зло ценой великих жертв, не дано установить полностью.

Известно лишь: восемнадцать ушли в Последнюю Битву. Были среди них воины и правители, но были и те, кто не был рожден для славы, кто пришёл туда, ведомый не зовом знамён, но собственной судьбой. Судьбы их были мрачны, переплетены с болью, изгнанием и утратой — и всё же различны.

Вот краткие свидетельства, что мне удалось отыскать.

Он и она — брат и сестра, или, быть может, супруги. Одни говорили: они были голосом, в котором звенела последняя надежда, другие — что в их голосах уже звучало проклятие. Он пленял — голосом, она — словами, которые ломали кости. Любили друг друга так, как любят огонь и масло — до сгорания. Их союз стал проклятием тем, кто вмешался.

Она всегда стояла в тени. Была той, кто принимал удары, направленные в других. Родом из тех, кто в ночи слышит шорохи судеб. Её не выбирали, её подставляли. Никто не ждал от неё преданности, а она умирала — молча, незаметно, не оставляя себя ни в песне, ни в легенде.

Он родился с нечестивым даром в крови и стал изгнанником. Говорили, он забывал всех, кто давал ему кров, но никогда — тех, кто его предал. Жила в его сердце обида на Аметист, а когда тот пал, он стал беглецом, потом – пленником. Но смеялся даже в рабских цепях.

Его облик был искажен проклятием, которое он сам на себя навлёк. Он стал чудовищем, чтобы спасти — и не спас. Его не ждала искупительная смерть. Он остался — бродить и помнить.

Она была той, кто ломал клятвы. Кто заставлял тех, кто любил её, забыть, за кого сражаются. Она сама не знала, служит ли. Просто шла туда, где была нужна. Меняла стороны — не по расчёту, но по зову боли. Никто не простил ей. Но всякий, кто бился рядом, знал — её клинок вонзается первым, и щит её держит до последнего.

Прочие же пока остаются для нас безвестными. Молчаливый, но горький укор всем выжившим.

Год 23 по Падении Владычества

Великая Библиотека Роз,

Скриптор Буквица

Песнь о Пылающем Копье

Анонимный автор

Слушайте, сыновья холмов и долин, рыцари вересковых пустошей, слушайте песнь о том, кто шёл за светом Кометы, дабы вырвать Копьё у судьбы, что не знает пощады.

В год, когда Небо рассёк кровавый шрам, и звёзды дрожали в зените, он вышел из древнего рода, в котором руны забыли покой, вышел — с мечом, что пил кровь на рассвете.

Он был из древнего рода — того, что корнями врастал в камень, чьи имена ныне забыты, но тени всё ещё живут в долинах.

Едва он испустил первый крик – Облачный Лес, злокозненный и хищный, потянулся к нему. Желал поглотить, задушить в колыбели. Но не смог. Звёзды встали кругом, и ни одна не дрогнула.

Он был могуч, он был победоносен. «Не смертный зажёг в нём пламя. Сам Луин-бог был отцом его» – шептались воины у костров. И жали, что вот-вот сожмет он в руке отцово оружие, сожмет и не выпустит.

Говорили — за крепкими стенами оно скрыто. За стенами, что скреплены клятвами. За стенами, где обеты не забывают. И Вист, крепость суровая, что охраняла древние пути, дрогнула перед ними. Камень стал пылью, стены — прахом, и всякий крик в ней затих.

Но не было там копья. Ни дара. Ни знака. Ни божьего следа. Только кровь — как плата за путь. Только пепел — как венец победы. И добыча, что берут по праву у павших.