Выписка из Каталога Реликвий

*Музей Даров Великого Берилла
*Экспонат №721 — «Ковер Вознесения»

Происхождение: Город Опал, эпоха Восхождения Владычества.

Предполагаемый автор: Некий мастер, прозванный Плетун, человек туманного родословия и странной славы, исчезнувший без следа.

Описание: Фрагмент ковра небесного хода. Предположительно – первого в серии. Основная ткань — черная, как полночь над Шафранными дюнами, с вкраплениями нитей цвета индиго — цвета, что запрещён к ношению простолюдинам в землях Опала. Узор похож на пляску теней. При рассматривании под светом лампы — узор колеблется, как жар над медным подносом.

Предания:
Говорят, мастер ткал его на песке, там, где Море Мук целует скалы, в тишине, нарушаемой лишь воем ветра и криками птиц без имени. Три ночи — без сна, без пищи, с пальцами, обожжёнными красками и чарами. И в четвертую — ковер поднялся. Он не парил, не летал — он вспоминал полет, и нес того, кто касался его с нужной волей. Так шепчут в старых чайных лавках Берилла, угощая гостей издалека.

Статус:
Структура нестабильна, волокна живут собственной волей. Хранение в саркофаге из ароматного дерева с герметичными печатями.

Внимание:

Длительное рассматривание чревато срывом и рыданиями.

Донесение суфету Алмаза левой стороны.

Место наблюдения: портовая слобода Забвение, северное побережье Моря Мук

Объект наблюдения: лицо, обозначенное нами как «Чудодел».

Основание для наблюдения: повеление исследовать возможное раскрытие тайн Алмаза, что должны оставаться под печатью.

В повиновении Вашей Воле, о Суфет, смиренно докладываю.

Чудодел прибыл в Забвение на тринадцатый день месяца Шалфея, через три дня по смерти своей сестры, оставившей ему, по слухам, немалое состояние. По наведённым мною справкам, отношения между Чудоделом и усопшей были приязненными: в городе считают, что она на протяжении лет оплачивала его обучение колдовскому мастерству и, по суждению соседей, была к нему необычайно привязана. Причина её смерти — истощение жизненных сил.

По прибытии в Забвение Чудодел остановился в караван-сарае «Пальма на ветру», в покоях верхнего яруса. Поведение его скрытное, речь скупая. Но с его любовью к одеждам этого дорогущего цвета следить за ним не составляет труда. Вина не пьёт, женщин не призывает, но каждые два или три дня наведывается в порт, где ведёт беседы с капитанами морских судов. Данные обстоятельства наводят меня на мысль: ищет он средство для отправки груза, и, возможно, груза особо ценного.

На пятый день наблюдения, в предрассветный час, «Индиго» был мною застигнут в приступе тяжкой — осмелюсь сказать, чернейшей — меланхолии. Приступ тот разыгрался на пристани, у самой воды, где он пребывал в одиночестве. Я, наблюдая из лавки купца Харфана (торгующего винами и специями), слышал, как объект произнёс слова, что привожу дословно, ибо были тут же занесены мною в тетрадь:

«Сестра… я держал нить, ты — узор. Это было наше полотно. Одно на двоих. Но я забыл: узор требует сердца. Ты ушла, чтобы я взлетел. Он дышит тобой. И я тоже. Или это он мною дышит?.. Отчего творение требует столь великой цены?!»

Затем объект, подавив рыдания и, по всей видимости, не заметив наблюдения, вернулся в свои покои и до конца дня их не покидал. На следующее утро взошёл на судно, ночью вошедшее в порт, и отбыл на восток. На борт, в его сопровождении, был поднят сверток значительных размеров. Судя по числу грузчиков и мерам предосторожности, можно заключить, что была то свёрнутая и опечатанная ткань.

Ваш раб – Песок, прознатчик второго круга

Рапорт из Курганья

Свидетельствую о событии, которое произошло на моих глазах у кургана.

Ночь была облачная. Я обходил границу с южной стороны и вдруг заметил движение у одного из курганов. Сперва подумал, что нежить колобродит. А потом смотрю - к кургану подходит высокий мужчина в плаще. Ну я его не торопился сразу брать, думаю - вдруг рядом его отряд? Стал рядом шариться, высматривать. Но нет, один он пришел.

А потом он повернулся, свет факела выхватил его лицо и я аж опешил. Да это же Стилет был! Губернатор Дубильника еще в проклятые времена Владычества. А я и сам из теллекурре Великого леса, и мне в детстве про мужество и сражения генерала Стилета все уши прожужжали. Дед мой заставлял меня учить на память всех главных вождей из теллекурре и портреты давал рассматривать. Зуб даю, это был Стилет! А ведь он так-то ну уж лет как 300 должен был помереть. А раз не помер, выходит, лютый колдун.

Смотрю, а ведь и правда, он уже начал колдунство какое-то. Земля стала дрожать, деревья зашумели, даже что-то навроде тумана стало собираться и маленьких молний. И, похоже, чары вокруг кургана ослабли, потому что я смотрю - а он прямо в курган идет без страха и начинает землю руками разрывать, а земля перед ним будто сама расступается. А потом смотрю - он оттуда тело вытаскивает!! Чье тело, мне, конечно, из кустов не видать. А в кустах я сидел, потому что стало ясно - колдун он крайне могучий, и мне от него верная смерть.

Чье тело, не знаю, но поднял он его очень осторожно и унес подальше, а там у него лошадь стреноженная стояла. Погрузил он его на эту лошадь и ускакал. А догонять и отбивать тело я у него не стал, потому что никак не мог покинуть вверенный мне пост.

Прошу принять мой рапорт и не серчать сильно, дело мое маленькое, а колдун был очень могучий.

Орлан, Вечная Стража, 443 г.

Записано Пыльником, летописцем отряда Пепельного Ветра

Повешенный привел нас в Курганье. Протокол обычный — не мешаться под ногами, следить за флангами, искать нужные вещи, если он попросит. В этом жутком месте, он явно ориентируется получше нас. Есть ли вообще место в мире, где бы он еще не был и не имел о нем знаний и мнения? Думаю, ему лет тыща, не меньше.

…

Уже семь дней и ночей Повешенный провел на курганах в разговорах с пустотой. Смотреть на это страшновато. Но я летописец. И уж коли так сложилось, решил, что постараюсь запомнить побольше.

…

Сперва говорил вслух, обращаясь к некой девушке с упреками и вопросами о том, кому она на самом деле была верна. Тут, я признаюсь, мало что понял! Ведь был он тогда у того самого кургана, где лежат Властелин с Госпожой, но поминал какую-то Душеловку.

…

После, обращался к Властелину. Просил прощения за то, что не выполнил приказ. Так и говорил: “После всего, что ты сделал для меня, я предал тебя! А теперь вновь ищу твоей помощи”. Вроде как Властелин наказал ему забрать тело Белой Розы, а он не смог. Тут он уже так тихо говорил, что я почти ничего не разобрал. Да еще говорил отчасти на каком-то чудном языке.

…

Сегодня Повешенный заставил менять место лагеря, хотя все было в порядке. А вот новое место — на открытом поле. Видать нас, как говно на скатерти. Но ему, видите ли, не нравится, как шумят деревья. А еще он посмотрел на меня очень странно, пока я делал свои записи…

(На этом летопись обрывается)

Старинная песнь ихалигов

Записана со слов древнего старца в Розах в 460 г. мной, Струной из Университета Роз. Старец утверждал, что эту песню он услышал от своего деда, а тот - от своего деда, и она тянется из тех времен, когда ихалиги еще не называли себя единым народом. Песня повествует о том, как верховный бог пантеона ихалигов висел на дереве ради обретения божественной мудрости и так добровольно принес себя в жертву, чтобы получить от него магические руны - таблички на коре дерева, символы высшей мудрости. Этот эпизод их мифологии символизирует отречение от себя ради знания, а дерево, на котором он висит, выступает как ось мироздания. Этот мотив мы можем найти и в мифологии многих других северных народов.

Знаю, висел я


в ветвях на ветру


девять долгих ночей,


пронзенный копьем,


в расплату повешен,


в жертву себе же,


на дереве том,


чьи корни сокрыты


в недрах неведомых.

Никто не питал,


никто не поил меня,


взирал я на землю.


Лишь древо со мной

Про все говорило

И слушал я слово.

Древо сказало —

велик проступок,

проступок не мой,

но тех, что прежде

ходили по Северу,

великого предка

силы лишили.

Первые семя

Великого древа

несли по свету,

его потомки

везде расселились.

Нет в том проступка.

Вторые сказали:

возьмем у древа,

людей бессильных

силой одарим,

изменим землю.

Стало по слову их,

Предок-Дерево

стал умирать,

молил о смерти

в бою, как воин,

но не получил ее.

Когда ослабел он,

в детях продолжился,

зарок им дал:

мудрых искать,

о проступке предков

мудрым рассказывать,

будет найден

однажды герой,

который свободу

Дереву даст.

Слушал я Древо,

стал созревать я


и знанья множить,


расти, процветая;


слово от слова


слово рождало,


дело от дела


дело рождало.

Умеешь ли резать?

Умеешь разгадывать?

Умеешь окрасить?

Умеешь ли спрашивать?

Умеешь молиться

и жертвы готовить?

Умеешь раздать?

Умеешь заклать?

Хоть совсем не молись,

но не жертвуй без меры,

на дар ждут ответа;

совсем не коли,

чем без меры закалывать.

Заклинанья я знаю —

не знает никто их,

даже конунгов жены;

помощь — такое

первому имя —

помогает в печалях,

в заботах и горестях.

Знаю второе, —
оно врачеванью
пользу приносит.

Знаю и третье, —
оно защитит
в битве с врагами,
клинки их туплю,
их мечи и дубины
в бою бесполезны.

Четвертое знаю, —
коль свяжут мне члены
оковами крепкими,
так я спою,
что мигом спадут
узы с запястий
и с ног кандалы.

И пятое знаю, —
коль пустит стрелу
враг мой в сраженье,
взгляну — и стрела
не долетит,
взору покорная.

Знаю шестое, —
коль недруг корнями
вздумал вредить мне, —
немедля врага,
разбудившего гнев мой,
несчастье постигнет.

Знаю седьмое, —
коль дом загорится
с людьми на скамьях,
тотчас я пламя
могу погасить,
запев заклинанье.

Знаю восьмое, —
это бы всем
помнить полезно:
где ссора начнется
средь воинов смелых,
могу помирить их.

Знаю девятое, —
если ладья
борется с бурей,
вихрям улечься
и волнам утихнуть
пошлю повеленье.

Знаю десятое, —
если замечу,
что ведьмы взлетели,
сделаю так,
что не вернуть им
душ своих старых,
обличий оставленных.

Одиннадцатым
друзей оберечь
в битве берусь я,
в щит я пою, —
побеждают они,
в боях невредимы,
из битв невредимы
прибудут с победой.

Двенадцатым я,
увидев на дереве
в петле повисшего,
так руны вырежу,
так их окрашу,
что он оживет
и беседовать будет.

Тринадцатое

ни девам, ни женам

сказать не смогу я, —

один сбережет

сокровеннее тайну, —

тут песня пресеклась —

откроюсь, быть может,

только жене

иль сестре расскажу:

знающим имя

мое сокровенное.

Дерево зовет меня.

Мысли путаются, но когда я веду дневник своей рукой, и сам себе напоминаю о том, кто я и чего ищу - становится легче. Только Он может заставить дерево замолчать. А чтобы вернуть его, мне нужны все обстоятельства, все мельчайшие детали его падения.

По ночам мне не даёт покоя Его последняя битва. Он выглядел так, будто отлично знал, что делает - тогда почему Он там погиб? Госпожа обвела повстанцев вокруг пальца: мы дали им поверить, что сражаемся там, где хотят они, но я-то знаю, что Властелин сам выбирал место для боя. Он не выглядел как самоубийца в день накануне, он не стремился к смерти.

Он рвался сломить Белую Розу так, будто от этого зависело всё. Я видел, как он оставлял открытым фланг, лишь бы ударить по её сотне; как шёл в лоб, не думая о собственной защите, маневрах и том, что будет потом. Словно он сражался не за свою жизнь, а за ее смерть. А ведь в этом не было смысла! Почему он не действовал стратегически? Почему не защищал себя? Ведь и приказ, который он отдал мне, касался этой девушки. Я должен был среди тех, кто пытается сразить ее, и - лично - охранять ее тело, когда ее убьют. Но я не смог - вспомнил Ее лицо и как я предал Ее, и моя рука сама повисла вдоль тела. Я не смог на нее даже замахнуться. Когда я впервые оказался в ее безмагии, это было странно. Как возвращение к чему-то хорошо знакомому, как запах дома… Но и не совсем то же самое, не как с Ней. Он столько сделал для меня, а я не смог. Теперь эти проклятые листья… я обречен слышать их. Это моя расплата за предательство.

Мысли путаются, и голова скрипит, как надломленный ствол в лесу…

Не. Думать. О. Дереве!

Мне надо продолжать писать.

Душелов была с ним до самого конца. Неотрывно следовала за ним, пока Он преследовал Белую Розу. Прикрывала его, как живой щит, стремительно отбрасывающий самые страшные удары. И пала с ним же. Почему она не была с Госпожой? После всего, что связывало их. Этот вопрос продолжает мучить меня. Я не видел, как всё случилось. Всего минута, и всё было кончено. Властелин действовал отчаянно, но его позиция была сильной… А что, если это не они, а она нанесла ему последний удар? Она могла пойти на всё ради Госпожи. Даже на предательство. Или не могла? В одном я могу быть уверен: если она и предала его, то это было ради Госпожи. Но я все еще думаю, что она не предательница… Это я, я предал его в конечном итоге.

Они умерли вместе. Я был недавно там, около этого холма. Там лежат дары, которые обычно носят на могилы супругам - наверно, какие-то местные теллекурре притащили.

Снова и снова мои поиски приводят меня к месту битвы. Я помню, как искал ответы после сражения. Все вокруг еще горело, и поле затянуло дымом. Никто не узнавал моего лица, будто поражение изуродовало меня или сделало невидимым, и я спокойно бродил среди мертвых и стонущих тел.

Наши смелые победители боялись трогать мертвые тела - всех погребали там же, где они пали. Я видел, как на них опрокидывали щиты земли и мешки соли. Соль подвозили на телегах измученные волы. Слои шли один за другим, пока не вырос целый холм. Ни обряда, ни жертв. Только серая земля и забвение. Как будто забвение могло кого-то сдержать хоть однажды… Это не было похоже ни на какой ритуал, который мне случалось видеть до того. Это вообще не было похоже на ритуал. Я не знаю, что они задумали.

Недалеко от русла ручья я нашел и тело Меняющего облик. Глупцы сложили целый курган из тех, кого вырезали в попытках найти его! Я подумал, что будет только справедливо, что теперь он будет лежать вместе с ними — в памятнике ужасу, который он мог вселять — и оттащил его туда. И их глупости, конечно.

Мертвое тело Луногрыза я тоже видел там неподалеку. Не знаю, кто убил его - должно быть, Круг 18.

От приведенного сюда отряда больше мороки, чем пользы. Мало того, что путают задачи и забывают мои инструкции, так еще кажется, их летописец начал записывать обо мне. Придется обходиться без них.

О роде Эйдан

Род Эйдан, к которому принадлежит Мотылек, ныне практически истребленный и угасший, некогда был очень славен, и возводит свои корни к великим героям и правителям форсов.

По одной линии восходит к Балву Огнереву, поднявшему Восстание Факелов, могучему магу и вождю времен очередного расцвета форсов в бесконечных войнах с теллекурре и между собой. По другой линии восходит к владетелям Вяза и его основателям.

Естественно, что за долгие столетия существования род многажды мешал кровь с кровью других высоких очагов форсов и с кровью князей и владетелей из теллекурре. Но все же считал себя форсовским родом и особенно держался за Сделку, которая была дарована Балву владетелями Форсберга. Многие из Эйдан восседали над высоким очагом крепости Сделка с тех пор.

Тот, кто позднее станет известен как Мотылек, родился тоже в стенах крепости.

В отличие от нынешнего времени, когда Сделка стала сугубо военной крепостью, Мотылек помнит ее огромным цветущим и богатейшим поселением. Через Сделку проходили многие торговые пути между форсами и теллекурре, здесь всегда были развиты ремесла и искусства, привечались знающие и умелые люди.

При рождении он получил имя Аэд (т..е. его полное имя Аэд Эйдан) — имя, которым в его роду часто нарекали первенцев-мальчиков. Это имя носили многие короли форсов, значит оно «огонь, огненный». Если же первой рождалась девочка, принято было называть её Финола, «белоплечая».

Аэдом и Финолой звали близнецов, детей короля Лира, что был славен в древности как король над Форсбергом. Очаг его был в Весле, и в легендах четверо детей его были обращены в лебедей мачехой-колдуньей, что желала любви своего короля и короны для своих отпрысков. Среди форсов страшные легенды любят!..

Вообще в роду часто детей называли именами, в которых был корень фин-, такие имена считались достойными для благородных отпрысков. Финн — значит, белый, светлый, беловолосый. Считается, что этот необычный для форсов цвет волос был присущ только правящему роду, который восседал над высоким очагом.

В легендах форсов известно много королей с именем Аэд. Есть версии, что Аэдом звали великого вождя, который вел форсов в первых войнах за земли на этом континенте. Возможно, что он и был капитаном мифического корабля-столицы «Гончая». Однако на этот счет есть и иные свидетельства. Но достоверно известно, что Аэд МакТорна, прозванный Чернооким, некогда владел то ли котлом, то ли копьем — из числа форсовских сокровищ.

Финола — это имя тоже часто встречалось в древних легендах. Кроме лебединой Финолы, Финолой же звали предка Аэда, прозванную Кровавой Клятвой — она поклялась, что убьет своего мужа, который вероломно вонзил нож в грудь ее отцу, Балву Огнереву, когда между ними случилась ссора на охоте.

О магии

Магические силы в Аэде пробудились не очень рано, ему было тогда уже около двадцати лет. Возраст для начала постижения магии весьма приличный. Это, скорее, стало некоторым разочарованием для его отца, который, как и многие форсы, считал магию своего рода проклятием и отравой.

Сам Аэд, скорее, посчитал магию удобным поводом, чтобы не торчать в Сделке, а отправиться вместо этого в странствия с верным отрядом наемников и приличествующим содержанием. Чтобы никто из доброхотов не вздумал именовать его, он, сказав об этом лишь отцу, ушел в сторону Самоцветных городов, взяв себе прозвище Багульник (можем сменить, если очень надо). Способности его были невелики, и, вероятно, он бы снискал себе боевую славу и богатства — или же сгинул в каком-то из сражений — но на его беду случилось пробуждение Госпожи и Взятых. Безумные маги во главе с их новой хозяйкой немедленно начали свою кровавую жатву на землях Северного континента.

Аэду пришлось спешно вернуться с юга на родной север.

Действия Госпожи и Взятых были очень стремительными. Почти сразу после их пробуждения, в том же 444 году, было взято Весло. Стало понятно, что на очереди и иные северные земли.

Исторические хроники сухо говорят об этом так:

445 г от СВ. Попытка альянса против Госпожи владетелей бывших королевств Форсберг и Лорды заканчивается провалом. Нескоординированность феодалов, интриги и могущественная магия Госпожи, переход на сторону Госпожи нескольких старых семейств, которые помнили ещё времена Владычества, привели к поражению северных феодов в ряде крупных битв.

Но за этими краткими строками Мотылек видит реальных людей и реальные лица тех, кто предал — и тех, кого предали. Одним из таких людей был его отец, раздавленный в кровавое месиво то ли Костоломом, то ли Хромым — до сих пор это не известно. Отца заманили в ловушку посулами поддержки, а когда он явился туда, от него потребовали клятвы и подчинения. Гордый и справедливый отец Аэда не желал подчиниться мертвецам, восставшим из могил — и не желал становиться клятвопреступником, сделав вид, что он подчинился. И был уничтожен так, чтобы нашедшие его позже, ужаснулись.

Буквально месяцем позже пришли вести о другом ударе — младший брат Аэда, Финли, и сестры, Лиат и Насса, были казнены при попытке диверсионного нападения на Госпожу.

К этому моменту Аэд и прибыл в Сделку. Здесь никто не знал, что он маг, но все знали, что он единственный мужчина из Эйданов. А, значит, ему принимать командование.

Почти год, маневрируя, договариваясь, подкупая, втайне колдуя и привлекая на свою сторону колдунов и военные отряды, Аэд Эйдан собирал силы. Но масштабные военные действия, развернувшиеся от Арчи до Лордов, не оставляли сомнений: не много нужно будет времени, чтобы Сделка тоже пала под натиском новонарождающейся Империи.

О Копье Луина

Тогда Аэд решился. Когда-то давно отец рассказывал ему о том, что их кровь происходит от Луина-копьеносца, владевшего тем самым копьем. Отец открыл ему и то, что копье хранилось в подземелье Сделки. Намеренно спрятанное, чтобы не искушать людей воспользоваться его силой.

Отец говорил, что Копьё Луина — не просто оружие. Это свирепый дух, заключённый в древко, артефакт, требующий от того, кто претендует на него, не силы руки, но силы духа. Им нельзя разить как обычным оружием: оно алчно, оно жаждет крови, оно кипит яростью, которая в нем содержится. И если выпущенную ярость не обуздать — она обратится против самого копейщика.

Прямые потомки Копейщика могут приказать ему поразить врага, но это всегда риск для любого: не остановиться на этом. Магам такое дается проще, потому что их безумие очень эгоистично, так, во всяком случае, говорил отец. Но и маг может прельститься силой, что содержится в копье. Так уже бывало в истории народа форсов — так начинались дикие распри между очагами, которые заканчивались реками крови.

Второе, отчего отец Аэда не желал, чтобы его потомки брали копье в руки — это необходимость обагрить руки жертвенной кровью. Три убийства нужны, чтобы копье отозвалось, совершённые собственноручно, желательно на охоте. Без этой жертвы Копьё не признает хозяина.

Третье же условие было Аэду сейчас исполнить несложно: трижды перед свидетелями нужно было назвать кого-то врагом и вести себя соответственно. Если враг пал — следовало найти нового. Без ненависти, которая бы неистово горела внутри человека, Копьё бессильно.

И даже, если бы все это случилось, все три условия были бы исполнены, было необходимо пережить копьеносцу дикую бурю чувств, утратить волю в кипении собственной ярости — но преодолеть ее, пережить безумную ярость берсерка, но выйти из него живым и обагренным кровью с головы до ног. Отец говорил, что поэтому не желает своим потомкам никогда брать копье в руки. А показывает его сыну и рассказывает об этом — потому что он старший, и ему дальше хранить копье.

«Бог Луин, первый носитель Копья, однажды поддался его силе. В бою он казался хозяином ярости — но, вернувшись домой, в припадке безумия пронзил собственного сына. Копьё не прощает слабости. Не в силах человека удержать то, что подвело даже бога: рано или поздно оно уничтожит любого. Владение Копьём Луина — не мастерство, но посвящение. Тот, кто берёт его в руки, должен быть готов стать сосудом для ярости — и знать, что однажды ярость сожжет его».

Аэд тогда спросил у него, отчего же тогда отец хранит копье, если пользоваться им считает нецелесообразным и опасным? И тот ответил, что без копья у форсов нет никакой надежды на возрождение своей великой столицы — а, значит, на будущее, в котором они не будут осколками великого народа, а соединятся под рукой Верховного короля.

Все эти древние сказки о великом артефакте, конечно, были занимательными, да и вид копья потрясал воображение. Но не трогало всерьез копье сердце того Аэда, которым он был в юности — веселого и жаждущего путешествий, новых впечатлений и развлечений. Слишком страшным оно могло обернуться для своего владельца. Слишком дорогой цены желало.

Но сейчас он видел в копье шанс для своей земли.

И он решил зачерпнуть его силу, чтобы спалить дотла тех, кто пришел к нему с войной.

Когда Аэд взял копье в руку, оно сперва не признало его. И тогда Аэд порезал руку и дал копью своей крови. И оно отозвалось: будто запело внутри него. Сперва тихий, колдовской голос артефакта звучал все громче с каждым часом.

Не медля, Аэд отправился на охоту. Один, в ночной темноте, выбравшись за стены крепости, он бросился бежать в поисках добычи.

Он убивал и убивал зверей, преследуя их всю ночь, но копье продолжало петь внутри него, требуя иной добычи. И тогда уже с утра, увидев случайно встреченного охотника, Аэд понял, что третьей жертвой для копья непременно должен стать человек. Он дал фору ему, громко крикнув, что будет преследовать его, но дает шанс спастись. Каким бы хорошим охотником ни был тот человек, но Аэда вело копье — и он настиг свою жертву. Тогда копье впервые признало его руку и запело иную песнь.

Аэд вернулся с ним в Сделку, и до времени положил его вновь в длинный футляр, упрятанный в стене подземелья.

Но теперь его голос слышался ему отовсюду — из кровавых облаков, подсвеченных утренней зарей, из факелов, освещавших высокие сторожевые башни крепости, а иногда — из зеркала. И голос этот сулил великую силу — и огонь, который сожжет все то, что менее важно, чем ненависть.

Война, тем временем, подходила все ближе к землям, которые он поклялся защищать. Для того, чтобы зачерпнуть силу, следовало назвать имена врагов. И тогда Аэд выступил перед своими танами и дружиной крепости, перед теми, кто укрылся в ней от наступающих армий, и назвал врагом своим Госпожу и тех, кто повинен в смерти его отца, братьев и сестер. Он поклялся, что убьет их, и покуда жив он, этой клятве не будет конца. И покуда ходят по земле Госпожа и Взятые, не будет ему успокоения и не будет покоя его ярости.

И в тот момент, когда он клялся, он услышал голос копья очень громко. Кровь будто вскипела в нем. Ему едва удалось сдержать свою ярость, чтобы не выплеснуть ее немедленно, не щадя в этом огне и своих людей. Так он понял, что копье услышало его.

Последнее, что ему предстояло испытать — неистовство битвы. Поэтому, когда начался штурм Сделки, Аэд рванул в первый же пролом, который пробил враг — и отдался на волю своего магического безумия. Тут уже было не до того, чтобы скрывать, что он маг. Да и сила его, которая, как ему казалась, возросла, требовала от него быть в гуще битвы.

Говорят, что в этом бою Аэд Эйдан и сгинул. Его видели сцепившимся в рукопашную с отборными силами гвардии одного из Взятых, и видели, что он был погребен под лавиной тел.

Но он выбрался оттуда, не помня, как сделал это.Он вообще долгое время не мог вспомнить ничего о тех часах. Лишь позднее смог восстановить какие-то осколки памяти.

Вот его рука, черно-багровая от запекшейся крови, смыкается на древке копья.

Вот он ревет что-то, не разбирая даже слов.

Вот огромный факел, в который превратилось его тело, разливает во все стороны будто ставший жидким, огонь.

Вот он видит свет… И тянется к нему… И летит, будто корабль сквозь шторм, на свет маяка…

Вот он взрывается, раскалывается на тысячи частиц, чтобы обрушиться огненным дождем на врага…

О Мотыльке

Он пришел в себя вдалеке от Сделки.

Копья с ним не было. Сам он был дико обожжен и обезображен, связки были сожжены от температуры, поэтому и голос его изменился. Никто не узнавал его, когда он очнулся среди раненых, которых смогли эвакуировать на нескольких телегах отступающие защитники Сделки.

Он долго приходил в себя. Тот, кто вытащил его, сказал, что видел, как «господин маг» горел, словно живая свеча, и наносил сокрушительные удары по войску врага. А потом господин маг упал, как подкошенный, и тот решил его оттащить, авось еще очнется и снова сможет задать жару противнику.

Спасшего его человека звали Мухой. А тот, кто сейчас пробудился в Аэде, недолго думая, назвал себя Мотыльком. Потому что он понимал, что теперь ничто, ни страх ужасающей смерти в огне, ни запах горящей плоти — не остановят его ненависти и ярости. Его ведет огонь, который зажгло в нем копье. Но пламя лишь разгоралось впереди, и Мотылек к нему устремился.

С тех пор он воюет: с теми, кого тогда поклялся уничтожить, уложить обратно в землю.

Он изменился: в сравнение с тем молодым мужчиной, которым был Аэд Эйдан, Мотылек куда как более расчетлив и циничен. Первое, что он сделал — убил тех, кто мог бы выдать его тайну: нескольких близко знавших его наемников из отряда, с которым он бродил по югу, двоих вассалов отца из Сделки, которым чудом удалось выжить в штурме. Девчонку, которая глядя уже на зажившее от ожогов лицо, сказала, что он, верно, из рода Эйданов — больно глаза похожие.

И Муху. Муху он тоже убил. Потому что понимал, что Муха может кому-то рассказать о том, что видел, как «господин маг» вышел огненной статуей со стороны подвалов крепости. Многие маги сыпались и на более зыбких свидетельствах — и их имена узнавали враги. Было неудобно: все же Муха спас Мотыльку жизнь… Но тайна была слишком важна.

Никто не должен был связать Мотылька и Аэда.

О последующих годах

Первые годы Мотылек чувствовал, что вот-вот сгорит. Жар стекал по его рукам, возбуждал ярость в сердце, поджаривал пятки, заставляя куда-то бежать. Постепенно сила огня как-то улеглась в его жилах, но время от времени приносила странные провалы в разуме и памяти.

Так, например, однажды он обнаружил себя в доме семейства Джойзо в Розах, где гневно выговаривал какому-то аристократу (позднее он узнал, что его имя Виченцо Джойзо), что знамена он ему укажет, и совершенно не обязательно для этого личное явление Мокоши.

Джойзо подчинился — не из страха, а во исполнение обета. Так у Мотылька появился первый союзник в Розах. Но обо всем этом он узнал позже. А тогда, стоя перед аристократом, чья кровь была не выше, чем его собственная, Мотылек чувствовал, что огонь внутри него не позволит больше ему стерпеть никакого клятвопреступления, не даст уйти в сумрак, чтобы спрятаться и сберечься, всегда будет требовать сжигать все, что есть, ради цели. И во имя ненависти.

У Виченцо Джойзо была хоть и причудливая, но понятная магу история: он поклялся своей богине, Мокоши, что принесет ей богатые дары, чтобы она не пресекала его род.

О Мокошь, Прядущая нити судеб! Я молю тебя! Не пресекай моего рода! Не отнимай у нас право на будущее! Дай плод моей жене! Дай мне наследника!

Я принесу тебе дары — хлеб с наших полей, кровь из своих вен, золото и имя свое. Я встану под знамя, что ты укажешь!

Но пощади! Если я согрешил гордыней, если нарушил твой закон, склоняясь перед чужой владычицей — укажи мне путь очищения. Пусть я заплачу, но пусть не умрет мой дом.

Не дай мне быть последним!

Определенно, Мотылек был там, где звучал этот обет. Но обстоятельств не помнил. В те годы вообще провалы в памяти случались с ним часто. Но чаще он приходил в себя в потеках запеченной, будто жаром, крови. Хоть копья при нем и не было, но он понимал, что то, что было в копье — или тот, кто был? — теперь беснуется внутри, толкая его вперед, к огню.

Так и полетел дальше Мотылек — от свечки к свечке, от пожара к пожару. Сам он не сгорал, но многое вокруг него обуглилось — от его ненависти, от жажды достичь своей цели.

Наиболее полно его таланты проявили себя уже после 500 года. Мотылек понял, что он хорош в том, чтобы поджигать не только тела, но и души. В течение более чем семи лет Мотылек готовил восстание в Форсберге. Оно запылало ярко, в 512 году — и стало началом активной войны против Империи. Мотылек удачливый генерал. А еще — он генерал, за которым охотно идут солдаты.

Потому что он знает, что им обещать: право сжечь врага, уничтожить даже сами следы его пребывания, испепелить любую память об их деяниях — и страх отребья перед ними.

Не так давно, почти случайно, Мотылек узнал, что капитан отряда Созерцающие, которую зовут учитель — дальний потомок его брата, Финли. Увидел приметный кулон, когда-то принадлежавший брату, и аккуратно узнал через других людей, что кулон передается в семье Учитель, и той подарила кулон её мать, которой он достался, в свою очередь, от отца, погибшего в войне против Госпожи.

Тогда он и узнал, что мать Учитель родилась после смерти Финли — и была посмертным дитя, которое скрывали, стремясь никак не выдать, что она принадлежит к роду Эйдан, мятежников из Форсберга, как их звали в Империи. Считается, что род Эйдан сгинул, но, вот ведь, как бывает — вас даже в Сделке двое, оказывается. Впрочем, это, скорее, сентиментальность.

О великих сокровищах форсов

Мотылек знает, потому что получил хорошее образование — и потому что род его много знал об артефактах его народа — что среди сокровищ, которые форсы привезли, были четыре великих: Копье, Котел, Меч и Камень. Про меч велось много споров — его называли и щитом, и мечом, но Мотылек уверен, что это меч. Камень же из них сокровище вообще живое и разумное — это менгир, один из тех, что прибыли вместе с форсами на Северный континент на корабле-столице.

Также знает Мотылек и то, что во многие из своих артефактов форсы умели заключать то ли людей целиком, то ли их дух, то ли магию. Он слышал о том, что в древности таких предметов было немало, но большинство из них сгинули во тьме веков.

Не так давно среди форсов начала, как пожар, распространяться некая «Весть о Гончей». В ней говорится о том, что пришествие Кометы — это то время, когда форсы могут обрести великую надежду на новую судьбу, и обрести свою древнюю столицы (будет позднее, и сразу для всех форсов загрузом).

Великий остров-корабль по имени «Гончая» ныне затоплен под волнами на западе от Северного континента. Но в воззвании говорится — и Мотылек понимает, что, пожалуй, это правда — что шанс вернуть себе столицу у форсов действительно есть. И в этом он видит свой шанс вернуть себе копье Луина — и верным образом распорядиться им. В конце-концов, его кровь позволила ему взять копье и повелеть им. А при должной воле — он может стать тем, кем был на корабле сам Луин.

Думая о форсах, сокровищах, Гончей, а также в поисках копья, сгинувшего в тот роковой день, Мотылек нашел и этот старый текст, написанный бардами форсов:

О Гончей, бегущей по волнам

Есть люди, которые верят, что их народ был рожден из земли, камня и дубовых корней. Но правда — иная.

Давным-давно, когда мир был моложе, а воды текли свободнее, из-за края света приплыл огромный корабль-остров. На его палубах стояли башни, в его трюмах спали духи предков, а его корпус, в пустотах которого находили себе прибежище кашалоты и левиафаны, был вырезан из материала, лёгкого как пух и прочного как сталь. Кто управлял этим кораблем — забыто. Забыто и то, кого он преследовал.

Иногда, в глухую ночь, у костра кто-то из стариков рассказывает историю о том, как “мир за морем” — не просто метафора. Как их предки пришли “из-за волны, что не соленая, а черная, как смоль”. Но молодые смеются, считая это пьяными бреднями.

Когда корабль достиг берегов этого мира, он рассыпался в прах, оставив лишь горстку выживших. Потомки тех, кто помнил правду, давно пали в бесконечных войнах. Теперь лишь в редких преданиях упоминается Великий корабль, но никто уже не верит, что это было на самом деле. Но говорят, что неразумно называть его ковчегом, так как не был он кораблём спасения: у него была другая цель.

Эти люди продолжают жить, как жили: сражаются, пируют, любят и умирают. Их корабли — лишь маленькие ладьи, их мечи — железные, а не из забытого металла предков.

О первом признаке: камнях-стражах

Главное в доме – это очаг. Да будет ведомо: Очаг королей огорожен менгирами, которые суть не мертвые глыбы, но стражи и говорящие духи. Высота их — от пяти до десяти локтей, а ширина — не менее широкого шага взрослого мужа. Ставят их встык, дабы очертить границы очага, ибо без камней нет ни знания, ни пути.

Лишь сомкнувшись, создают они силу, толкающую дом по волнам. Если выбыл кто-то из них, но под небом, где проплывает корабль, существует суша, можно залатать дыры безгласным камнем гор. Главное, чтобы камни очага соприкасались друг с другом.

Сила менгиров – не только в движении, но и в гадании. Когда король вопрошает их о пути, они поют, и по их голосам мудрецы читают знамения — где враги, где буря, где земля за горизонтом.

Среди менгиров есть Благороднейший из камней — кто-то говорит, что он вышиной в двенадцать локтей, черный, как ночь без звезд, и гладкий, как вода в тихой заводи, а кто-то, что среди прочих отличить его можно лишь по величию помыслов и силе духа. Стоит он на корме, которая должна возвышаться над землёю носа не менее чем на десятую долю его длины. Без него менгиры будут молчать, а Дом не сдвинется с места.

О втором признаке: орудиях и ключе

На Плывущем доме есть три рода орудий: огненные жерла, что извергают пламя на триста шагов, дабы жечь вражеские суда, каменные пращи, что мечут глыбы, что дробят башни и стены, и громовые трубы, чей рев губит слух, а вздох сбивает воинов с ног.

Но не действуют орудия, коль не вставлено копье.

Копье сие длиною в семь локтей, с наконечником, подобным листу ивы. Иные же говорят, что локтей в нем шесть, а наконечник красен. Давно никто не помнит, как выглядит оно. Лежит оно в особом углублении у Благороднейшего камня, и пока оно там, огонь и валуны повинуются воле короля.

Если копье извлечь, оно само по себе становится оружием страшной мощи. Тот, кто им владеет, может пробить любую стену, пронзить любое сердце, но защита очага исчезает, орудия стихают, и враги могут взять его без боя.

О третьем признаке: мече впередсмотрящего

Есть на борту корабля-очага меч, что зовется “Видящий сушу”. Им правит впередсмотрящий, он же “видящий”, ибо без него корабль слеп.

Сей меч может разрезать море, давая путь среди волн, усмирять бури или, напротив, насылать их на врагов, а также прокладывать каналы через сушу, если нет иного пути, кроме как через твердь.

Но если меч потерян, корабль-очаг становится пленником течений и может сгинуть в пучине или навеки застрять на мели.

О четвертом признаке: котле жизни

В середине острова, где сходятся четыре дороги, стоит котел. Он — источник пищи и воды, и пока он на месте, народ дома не знает голода и может не отлучаться за границу менгиров, чтобы найти себе пропитание.

Если котел убран, пища становится скудной, вода горькой, а люди слабеют. Если же разбить его, дом умрет, ибо нет жизни без котла.

О пятом признаке: Высоком короле

Вести корабль может лишь тот, кто имеет право судить и преследовать, в чьих руках закон, то есть Высокий король.

Если король — чародей, то Благороднейший камень не станет с ним говорить, ибо таковы законы и установления, и различны их языки.

Король должен быть честен (ибо менгиры чуют ложь), решителен (ибо море не терпит нерешительных) и щедр (ибо котел должен кормить).

Только тогда плывущий остров будет слушаться.

О будущем

Так был устроен великий дом предков.

С тех пор все переменилось. Никто не помнит первый очаг. Никто не помнит, за кем отправлены гончие. Никто не помнит, что произошло с кораблем.

Но есть память о том, где должно располагать части, составляющие целое. Возможно, ценой невероятных усилий потомки смогут их обрести. И тогда, быть может, дом поплывет снова.

Общее и факты

Меняющий — некогда один из сильнейших Взятых Властелина, а сегодня — один из основных сподвижников Госпожи, и это безусловно. А вот что менее однозначно, так это то, кем он некогда был.

Определенно известно Меняющему о себе вот что:

1. Меняющий происходит от великого очага форсов. Какого именно — с этим сложнее. Но точно, что камни этого очага прибыли еще с древней Тарой.

Меняющий хорошо помнит очаги Вия, Пращника (королевство Вяза), Весла, Сделки. (Весло и Сделка чаще всего относились к королевству Форсберг, Вий и Вяз были отдельными королевствами).

1. Меняющий был рожден во времена расцвета форсов и в первый период их бесконечных войн с теллекурре, т.е. не менее, чем 900 лет назад. Скорее, более, поскольку 900 лет назад, в -470 до СВ, во времена войн, в которых форсы захватили северную часть княжества Клин, так, что Розы стали пограничьем между Форсбергом и Клином, Меняющий точно участвовал в этой войне, уже будучи состоявшимся зрелым магом, способным изменять свой облик и подменять людей.

2. Память каждого из троих содержит несколько разные представления о том, как и где Меняющий родился и жил. Раньше, когда Властелин экспериментировал с разумом и памятью Меняющего, восстановить досконально свою личность Меняющему практически не удавалось. Когда Меняющий вышла из Курганья и преодолела первый взрыв опустошающего безумия, она начала долгий процесс собирания своей памяти и себя самой из частей. То, что ему точно известно — промежуточный результат этого процесса (состояние Меняющего и его памяти на начало игры).

3. Его основной модус операнди до Взятия — постоянная борьба с нападками теллекурре на форсов, попытки собирания единого национального государства. Именно в этой борьбе он и сгинул. Она до конца противостояла Властелину. То ли Вяз (вероятнее), то ли Вий стали местом, где маг, некогда носивший совсем другое имя, окончательно стал Взятым Меняющим Облик. Ниже есть то, что он смог восстановить об этом.

4. Меняющий многажды заменял собой разных людей, в том числе, людей у власти. Многие великие вожди форсов в какой-то момент встречались с Меняющим — и он становился ими, чтобы привести народ форсов к победе в локальном сражении или же в большой войне, а народ теллекурре — к поражению или подчинению. Иногда Меняющая сразу убивала людей, которых подменяла. Иногда — одурманивал, заменяя на время, как бы «исправляя» то, что они наворотили, и предоставляя им возможность в дальнейшем продолжить хорошие начинания и сделать лучше. Но обычно это все печально заканчивалось — люди не способны исправляться.
   Бывали неудачные подмены, когда Меняющего разоблачали, это ощущение он точно помнит. Это лишь повод быть аккуратнее в изучении объекта и лучше готовить его окружение. И изобретать способы, как скрывать, что Меняющий — маг. Как нормализовать в глазах окружающих вспышки ярости и гнева, бредовых состояний и прочего такого. Меняющий хороший актер, и способен много раз повторять одно и то же, вести себя одинаково в схожих ситуациях, приучая людей к тому, что его личина именно такая, и реагирует на раздражители всегда одинаковым образом.

5. Меняющий думает, что он, скорее, мужчина. Но это не твердый факт… Потому что Меняющий также точно помнит, что он женщина и наследница (танист). Она сидит у ног своего отца и внимает его словам, а его немощная рука гладит ее по волосам… И это не то, что Меняющему внушил Властелин, а крупицы своей, восстановленной памяти.

Краткая справка по наследованию у форсов: брак моногамный. За невестами дают приданое. И мужчины, и женщины могут объявить о разводе — в таком случае жена получает обратно приданое. Наследуют только дети от браков, о которых было официально объявлено. Земли и титулы переходят по принципу танистри — семья сама выбирает, кто из наследников станет преемником усопшего. Обычно решение о наследнике (именуется «танист») принимается при жизни главы семьи. Почти всегда таким наследником становится мужчина, но закон не запрещает женское наследование. Личное имущество наследуется детьми вне зависимости от пола.

Танистами крупных вождей («высоких королей») всегда становятся те, кто не обладает способностями чародея. Во время оглашения короля претендент вступает на камень Фаль, где именуется — по формуле именования магов, чтобы избежать ситуации, когда место над высоким очагом займет маг.

1. Меняющий помнит, что вступал на камень Фаль — а, значит, было время, когда он чародеем не был, а был претендентом-наследником (танистом) на высокий очаг, и даже не просто ступал на камень, но и ждал, когда решится его судьба — выкликнет ли камень под ним «чародей!».

2. Меняющий точно не раз, не два и даже не пять сидел на высоком троне у высокого очага. Но никогда не делал этого долго. Иногда Меняющий думает, что его высокая судьба исковеркана магией, поскольку чародеи среди форсов не могут быть вождями, кроме военных вождей. Никогда чародею не править, покуда форсы чтят древние обычаи. Возможно, поэтому над очагом долго она и не сидела.

У Меняющего есть память, в которой он уверен. В этой памяти есть глубинные по времени воспоминания, которые Меняющий смог из себя извлечь. Остальные наслоения, во-первых, происходят из его частых подмен, а во-вторых — Властелин очень весело и извращенно порезвился в памяти Меняющего, когда Взял его.

Некоторые личности, которые раньше Меняющий считал своей основой (в разные времена Владычества — разных, по слову Властелина), были прямыми врагами друг друга. Или детьми. Или супругами. И Властелин развлекался, приказывая Меняющему поменять фокал. Однажды Меняющий долгое время считал, что некогда он был теллекурре, великим королем Кедрагора Чертополохом — и тут вдруг в одночасье понял, что, на самом деле, он тот, кто сожрал сердце Чертополоха, и был его врагом из форсов, тем самым «Эриком», чьим богом-покровителем был Кер. Позднее выяснилось, что это и вовсе какая-то выдуманная Властелином история, поскольку сердце короля Кедрагора пожрал сам Властелин…

Или, например, история о Взятии Меняющего Облик.
Сейчас, поразбиравшись, Меняющий почти уверен, что был Взят в -1 г до СВ. В то время она подменяла Королеву Вяза, поняв, что если кто-то и способен справиться с ужасающей мощью поднимающихся теллекурре, то это она. Сражался очень долго, двадцать лет. Но, в итоге, был захвачен и Взят. Меняющий уверен, что никогда не сдался бы Властелину и выгрызал бы до самой своей смерти крохи победы, попытался бы сдохнуть, перегрызая Властелину горло, но точно не сдался бы! Но эта уверенность зиждется скорее на его рефлексии и подробном разборе своей памяти и своих стандартных мотивов до Взятия. Т.е. уверен он, скорее, разумом — потому что в её памяти Королева сдаётся и добровольно умоляет о Взятии.

Властелин умел очень хорошо подменять куски памяти Меняющего.

Немного исторической справки, из которой видно, как будущий Властелин отсекал одну за другой части Союза Королевы:

-21 до СВ: Форсберг полностью покорён. Эрин властвует над Кедрагором, Форсбергом и Клином. Весло, Розы и Рожь получают самоуправление в рамках полисного права, принятого в городах Моря Мук. Госпожа приглашает администраторов со всего света управлять захваченными землями. Королева (правительница Вяза) начинает сколачивать союз против Эрина.

-17 до СВ: Королева формирует союз против Эрина, так называемый «Союз Королевы». В него входят королевство Вяз, королевство Вий (сильно пострадавшее после уничтожения Пращника), княжество Лошадь, герцогство Арча, Опал, Гранат, Медополь, Дубильник и несколько княжеств траллов Невольничьих Озёр, несколько городов с восточной границы Равнины Страха и так далее.

-16 до СВ: Южная армия союзников наступает на Мейстрикт, Восточная наступает от Плевка в Лорды. Западная — морем и по побережью к Трубе. Начинается серия войн, которые характерны эпизодами предательств тех или иных союзников, жестокостью с обеих сторон.

-15 до СВ: второй сын герцога Арчи убил отца, всех братьев, стал новым герцогом и присягнул Эрину. Его поддержали угнетенные теллекурре Арчи. Часть армии разбежалась, вторая стала воевать за Эрина.

-14 до СВ: после серии морских и сухопутных компаний всё западное побережье подчинено Эрину. Аметист помогает Эрину.

-12 до СВ: по итогам кровавого штурма захвачен Дубильник. Князь-колдун Дубильника повешен на воротах города.

-10 до СВ: по итогам предательства и переворота Гранат перешел под власть Эрина, сохранив местное самоуправление.

-7 до СВ: к этому моменту Алоэ, Стук, Стужа, Амбары и Ржа все присягают Эрину.

-5 до СВ: Эрин захватил Лошадь.

-4 до СВ: наконец, войска Властелина снимают осаду Мейстрикта, силы Вяза и Вия отступают.

-3 до СВ: Армии Властелина и его союзников наступают с севера, востока и запада на остатки сопротивления в Вие и Вязе. С юга поддержку Вязу и Вию оказывают Опал и через него, по Великой Скорбной, другие Самоцветные города. Властелину поддержку оказывает Аметист.

-1 до СВ: Королевство Вий полностью уничтожено. Остатки королевства Вяз сдались. Ходят слухи, что Королева Вяза стала одной из Взятых. На месте одной из старых южных крепостей теллекурре Клина Властелин основывает новую столицу, Сумрак.

Меняющий после Взятия долго, очень долго считал, что был Королевой Вяза, пока, наконец, однажды Властелин не доказал ему совершенно однозначно, что Королеву он просто подменял по своей старой привычке постоянно делать из форсов куколок, в которые Меняющему просто нравится играть. Властелин вообще любил издеваться над склонностью Меняющего к этому народу. Меняющий научился в какой-то момент очень хорошо скрывать это, для того, чтобы не давать лишних зацепок Властелину для истязаний.

К счастью теперь, когда Властелин не довлеет над его памятью, можно все это дерьмо выкинуть из головы, и вспомнить по-настоящему ранние эпизоды.

Память о прошлом

Лица Меняющего не обязательно в мире друг с другом, уважают друг друга или даже в курсе о существовании друг друга — конструкцию роя мы оставляем на ваше усмотрение. Даже воспоминания они собирают по отдельности. Однако могут ими делиться (технически мы договорились не разносить информацию в вашем загрузе по троим людям, как-то вы этим друг с другом поделились).

Вопрос о взаимных симпатиях и антипатиях решать вам.

Бывало, что Меняющий пытался уничтожить другого Меняющего. Не преуспел. Всё-таки, похоже, кое-какие страховочные механизмы в его суть заложены. Или это касалось только этой пары личностей…

Сейчас Меняющий выделил три суб-личности, каждая из которых собирается в какую-то внятную конструкцию, состоящую не только из напластований разных элементов личностей, но и какого-то собственного ядра. Вероятно, среди этих личин и есть Меняющий изначальный.

Все три личности — королевского рода форсов.

Ниже самые ранние из воспоминаний этих суб-личностей, которые удалось восстановить.

Гланя

Тебя зовут Финола. У твоего очага такое дают девочкам только высокой крови, так тебе говорили те женщины, что тебя растили, пока ты была совсем маленькой. Fionn — белый, ghuala — плечо. Белоплечая, значит, красивая и статная. Белый же — вообще цвет королевский.

***

Ты — наследница и истинная правительница Форсберга. Ты сильнее всех. Ты куда больше старшая сестра и королева, чем милая дева. Ты грозна, как туча, и верна, как пёс.

Тебя должны встречать так, как тебе пристало, и иметь в виду, что если кто-то нарушит слово в твоём отношении, весь Форсберг поднимется против обидчика. Никто никогда не оспаривал твоё право. Никто и не оспорит.

***

Когда отец берет тебя на руки и подбрасывает вверх, ты заливисто хохочешь. Привольно, радостно, весело! Почти так же весело, как когда он изображает боевого коня и рысит с тобой на закорках.

***

Отец — самый сильный на свете и самый могучий. Нет никого, кто мог бы справиться с ним! Воины его могут заполнить весь очажный чертог и вылиться на улицу, так их много!

***

Отец слаб. Нет никаких сомнений в том, что он не протянет и года. Тебе тошно сидеть рядом с ним, от него воняет болезнью и чем-то затхлым… Никогда, никогда ты не хочешь закончить так же — а, значит, рядом с тобой никогда не будет того, кто сможет осознать твою слабость. Нужно это очень хорошо запомнить. И обмануть их вновь, если потребуется.

***

Отец — маг, чародей. Чародей не может сесть над очагом, ведь тот, чей трон воздвигнут над очагом, должен ступить на камень Фаль, и камень не обмануть.

Но твой отец — случай особый…

***

Лицо овевает свежий ветер. Все вокруг украшено ветвями, лентами, и солнце жарит и заставляет щуриться, но ты не желаешь закрывать глаза даже перед его ярким светом.

Твои босые ноги чувствуют под собой шершавую поверхность камня. Как странно, он не холодный!.. Ты ненадолго задерживаешь дыхание, затем выдыхаешь воздух из легких полностью и набираешь снова, чтобы со всей мочи выкрикнуть свое имя.

Все вокруг замерли. Мир вокруг — словно в стеклянной колбе за миг до того, как она ударится об пол — застыл, прежде чем взорваться радостными криками.

***

У высокого трона резные подлокотники. Неудобно, узорчатый шелк цепляется…

Вася

***

Тебя зовут Финри. Твое имя стараются не произносить. Тебя вообще часто прячут от чужих глаз. А чужих глаз вокруг очень, очень много.

***

Ты обречён.

За жалкий срок, что ты живёшь, ты пришёл к неумолимой истине: тебя не отпустят. Тебе не дадут спрятаться, потому что ты удобен. Да, кажется, что ты — позор любого крепкого рода, но это не так. Ты удобен такой, какой ты есть. На тебя смотрят, отводят глаза… и отметают политические расклады, в которых ставку думали сделать на тебя. Ты — ничто.

***

Отец держит тебя на коленях. Ты впервые сидишь здесь, среди этих людей, которым твой отец говорит Важные Слова. Ты улыбаешься, потому что тебя очень долго готовили к этому дню, а всего-то и нужно — сидеть и не ерзать. Ты очень, очень терпеливый, и очень, очень сильный, поэтому знаешь, что точно сможешь усидеть все нужное время.

Муха ползет по подлокотнику кресла, в котором сидит отец, и ты следишь за ней во все глаза, поэтому не слышишь, как отец обращается к тебе, тянешься к мухе — и выпадаешь из отцовских рук.

***

Это крачун. Ужасный древний ритуал теллекурре погубил твоих родичей. Ты видишь, как твоей прекрасной, совершенной, великой сестре перерезают горло, и кровь фонтаном вылетает из разреза на горле.

Тебя выворачивает — от ужаса и горя.

Человек с ножом поворачивается в твою сторону, и что-то невыносимо огромное начинает расти в тебе, как вторая волна рвоты. Сейчас, кажется, оно поглотит весь мир.

***

Ты можешь лучше. Ты можешь лучше лучшего, потому что ты можешь быть лучшим. Самым лучшим. Кем угодно.

***

Мать прижимает тебя к себе, истово целует, силясь сдержать слезы. Она тихо и как-то лихорадочно твердит, уперевшись в твой затылок, что тебя предали, предали, и предатели поплатятся за это — и ты вторишь матери, силясь хоть как-то остановить тот ужас, который наваливается: ужас за себя и за мать. Ты знаешь, что ты должен сделать, конечно, конечно ты клянешься отомстить предателям!

***

У высокого трона крайне узкие подлокотники для твоей мощной фигуры. Для кого же его резали?..

Никита

Тебя зовут Финвар.

Говорят, что первым делом, когда тебя показали отцу, ты потянулся к его клевцу. «Что за славный воин растет!» сказал высокий король, увидев это — так твердили тебе все детство.

Ты уверен, что ты лучший из молодых воинов, что видал этот очаг. А рано или поздно (лучше раньше!) будешь вести их всех за собой.

***

Они не смогли остановить тебя. Ты должен бы был сгинуть в болотах, получив стрелу в ногу, но выжил, как выживает дикий зверь, убегая в логово от охоты. Теперь ты всегда будешь выживать, пока не закончишь со всеми ними. Имена не имеют значения, вся, вся их ветвь должна быть безжалостно срезана.

***

Ты ведешь чужое войско к своему очагу. К тому очагу, у которого ты вырос, и которому обязался служить. Ужасное ли это деяние — пусть потом рассуждают брегоны, а ты будешь действовать, потому что твой очаг захвачен.

Ты вступил в сделку с врагом ради того, чтобы искоренить подлое предательское семя. И если враг считает, что на этом ты и остановишься — о, его ждет неожиданность. Следующий удар ты нанесешь по нему, чтобы вырвать и его зубы из пасти. Вся, вся ветвь должна быть срезана.

***

Кто-то считает тебя слишком юным для того, чтобы командовать опытными танами. Но это до первого боя.

***

Вот сейчас твои глаза увидят ту суку, которая виновата во всем. Ты столько раз думал о том, что сделаешь с ним, с ней, со всеми ними… Почему-то сейчас это всё вообще не вызывает никаких чувств. Осталась только горечь.

Ты пытаешься взвинтить кураж, потому что вокруг воины, и они ждут твоих приказов.

Скучно. Наверное, нужно сделать что-то чего они не ожидают. Например… чучело?

***

Ты молчал и копил свою ярость. Ты много работал и многого достиг: теперь твоя ярость поместится и в горсти. Бдительные сторонники врага и не заметят, как ты пронесёшь её мимо них, и прикоснёшься к противнику, и убьёшь его выбросом ненависти, и сгинешь сам.

Ярость гуляет в тебе, как молния: если ты растопыришь руки, она будет тебя качать из стороны в сторону.

***

Скоро, скоро он подойдет. Ты слышишь шаги. Тот, кто собирается тебя убить, очень могуч. Но он совсем не знает, что бояться нужно не тебя, а того, что в тебе скрыто. Одно движение, тебе нужно одно движение…

***

Ты велел срезать подлокотники у высокого трона. Ты бы вообще тут все изменил. Ты и изменишь.

***

Среди воспоминаний, которые Меняющий нашел где-то в глубинах своей памяти, есть и такое. Все трое воспринимают этот момент остро, но не уверены, что это реальная память кого-то из троих — она похожа на то, как делал Властелин, подменяя настоящую память о Королеве из Вяза: представляя Меняющего в максимально униженном положении. Возможно, Меняющий однажды подменял и этого юного короля — но были ли обстоятельства его воцарения такими?..

Коронация

Знать форсов ненавидела мою мать — в ядовитой форсовской манере, которая была мне чужда, несмотря на мою кровь.

В день коронации мать стояла на почтительном расстоянии за мной, в трёх шагах и в полутени, но ей всё равно велели отойти в сторону, нечего ей тут делать. Она скрылась во тьме угла, и её прекрасное платье, её гордость и предмет её долгих трудов, пропало из виду. Женщины довольно зашушукались, кто-то хихикнул.

Я был облачён в кольчугу и шлем, меч я держал упёртым в плиты пола. Было тяжело, рука провисала. Сколько часов мне предстоит так просидеть?

Почтенный господин, не уделявший меня до того времени вниманием, подошёл ко мне и встал на колено.

— Этот наруч принадлежал моему прадеду, — сказал он, вручая мне тяжеленный кусок металла с отлитыми на нём птичками и рыбками. — Владей им теперь.

Я принял и еле удержал в руках массивное литьё. Сосредоточившись, я наложил его на предплечье. Господин одобрительно похмыкал и похлопал меня по вооружённой руке — так, что я всхлипнул.

— Но не раньше, — оттеснил его гость с наглыми глазами и высоким голосом, — не раньше, чем поверх него будет наложен этот браслет.

И он преподнёс мне золотой обруч шириной в ладонь, толщиной в палец и весом с годовалую свинью. Я постарался не охнуть, надев его поверх наруча. Только я отпустил свою руку, как она повисла плетью, и я еле успел её подобрать. Кажется, успел недостаточно быстро: мне послышались смешки.

— Но это не всё!!! — радостно взревел рыжий великан, чьи два пальца были толщиной ровно в моё предплечье. — Возьми и эту гривну! Я снял её с могучего вождя теллекурре, которому было тяжело её носить, и он обычно вешал её на своего зубра.

Он надел гривну на мою шею, а мне показалось, что это он сам навалился на мои плечи, пытаясь вдавить меня в землю.

Хотя я сидел, у меня начали позорно разъезжаться ноги. Я заскользил пятками по полу.

И тут крепкая дама лет пятидесяти, в холодных глазах которой не было ни капли жалости, обрушила мне на колени золотой поднос, засыпанный монетами, кольцами и драгоценными камнями.

— Возьми и нашу дань, юный король! Живи вечно!

Пятки мои разъехались, колени выпрямились, и золото, весело звеня, покатилось по полу под презрительный хохот собрания.

Меняющий и его личности

Меняющий уверена, что магом он стал для того, чтобы защитить свою жизнь. Не очень понятно, была ли в этом его воля. Да и вообще, может ли человек решить стать магом или магия сама поселяется в нем без его на то разрешения? Но причина для обретения магии Меняющим — точно опасность для её жизни.

Меняющий думает, что это же причина, почему его магия приобрела такую форму: было очень важно в какой-то момент стать кем-то совсем другим, и он так и сделал. Не просто стал похожим — но перевоплотился полностью.

С этим, определенно, связаны какие-то грустные времена для Меняющего. Какие-то, какие она очень не хочет помнить. Возможно, что так думать его заставил Властелин. Но у Меняющего острое нежелание вспоминать момент обретения своего магического дара.

У его основной способности — смены личин — есть и другие причины, но они пришли со временем. Вкус, так сказать, приходит во время еды. Многие личины, которые принимала Меняющий, были ей выбраны для того, чтобы изучить умения и житейскую мудрость, которые были свойственны личности. Процесс это долгий, но Меняющий иногда находил интерес в том, чтобы стать кем-то, кем он никогда еще не был. Сейчас это очень умозрительный интерес, очень многое изменилось в Меняющем из-за Взятия. Процесс этот, определенно, способен убить не только тело, но и очень многие иные составляющие человека.

Психика Меняющего была способна справляться с постоянными подменами, но он знает, что бывал склонен к погружению в пучины отчаяния. Уверен, что именно такое отчаяние несколько раз не позволило ему довести до конца её мечту: обретение Тары.

Есть несколько примечательных вещей, которые Меняющий понял о своем умении:

1. Как лицедей Меняющий знает, что сведение себя с ума, многоликость и актёрство — один из путей борьбы с безумием.

2. С тех пор, как она научилась менять облик, она никогда не была одна.

Меняющий и Властелин

Властелина Меняющий ненавидит. Для того, кто рожден у высокого очага, чтобы править, быть рабом — ужасная участь.

Для того, чья суть меняться, перетекая из одного в другое, постоянно прятаться от своего безумия, очень тяжело и страшно оказаться запертым в другой личности и без возможности ее изменить. А еще тяжелее, когда то, что ты считал своей реальной основой, наконец-то собранной втайне от Властелина, оказывается подделкой и рассыпается по одному его слову. Эта игра в расшатывание Меняющего увлекала Властелина, и Меняющий нашел свой способ — никогда не быть уверенным в том, кто же он на самом деле. Сейчас такой способ выживания мешает собраться, наконец, и понять, кто же он. Но каждый год без Властелина позволяет добавить еще кусочек к мозаике, из которой предстоит себя собрать.

Как любое актёрство, качественная смена облика зависит от вживания в роль. Но у успеха есть и добрая, и дурная сторона. Добрая — ты отлично прикидываешься другими людьми. Дурная — ты увлекаешься и забываешь, кто ты на самом деле. Властелин пользовался этим по полной и сводил Меняющего с ума, складывая из фрагментов разных воспоминаний убедительные картины и внушая ему, что это правда. С тех пор Меняющий очень не уверен в подлинности своих воспоминаний, теряется, встречая противоречия, злится и нервничает. Властелина это веселило, Госпожу — нет.

Меняющий понимает, что если Властелин вернется и обретет над ним власть вновь, все, что она долго из себя выбирала по крупицам и как-то составляла, вновь будет перемешано. И он снова потеряет себя в своих личинах.

Меняющий и форсы

Меняющий желает, чтобы форсы обрели свою мифическую Тару. Он знает, что великий остров-корабль, которым была Тара, затоплен под волнами на западе от Северного континента. Там, где сейчас острова, занятые народом ихалигов.

Меняющий искренне верит в величие народа форсов и мечтает увидеть возрождённую Тару. То ли это детские сказки, которые впитала она с молоком матери, то ли шёпот камня Фаль молодому королю, то ли магические откровения…

Меняющий знает, что нужно, чтобы Гончая — а он знает, что именно таким было имя древнего корабля — была обретена. Но пока не знает, что именно нужно сделать, чтобы Гончая стала кораблем, а не просто набором сокровищ, нужно искать и сопоставлять тексты и разные знания. Текст про Гончую — в Приложении.

Не знает он и того, отчего всякий раз, когда он вновь начинал свой великий подвиг по возвращению форсам их древнего дома, он заканчивал в отчаянии таком, что память о скольких-то последующих годах напрочь утрачена им. Вот уж что-что, а скорбь и отчаяние у Меняющего были поистине героических масштабов. Хоть сразу в легенду. Монологи “о, как я был слеп!” и “ах, если бы я знал это тогда!” Меняющий исполнял так, что позавидовал бы любой из героев древности. Печально лишь, что это была не игра.

Подозревает, что в деле с форсами все очень нечисто, и следует внимательно изучить вопрос, прежде чем завершать дело. У форсов как у народа определенно что-то крепко поломано в основании. Возможно, что проблема с тем, что они утратили Гончую. Но, возможно, что есть и другие причины. Если бы существовали такие механизмы, которые позволяли бы проклясть целый народ, то Меняющий, определенно, сказал бы, что форсы прокляты. Но Меняющий как очень давно живущий и много знающий маг, пусть и безумный, не представляет, как же можно проклясть целый народ. Все эти темы про «проклясть народ через его короля» точно не работают. Как минимум, потому что у форсов короля, который бы являл собою весь народ, нет с самого момента крушения Гончей.

Меняющий подозревает, что дело может быть в каких-то могущественных врагах форсов, и как таковых обычно рассматривает теллекурре, которые всегда враждебны. Но, возможно, что это просто инерция, и искать следует не там.

Тем не менее, вопрос возвращения Тары-Гончей Меняющий рассматривает как огромную возможность. Для этого, употребив всю свою изворотливость и сменив множество временных личин, Меняющий распространил среди форсов воззвание об Очаге Тары. В нем говорится о том, что пришествие Кометы — это то время, когда форсы могут обрести великую надежду на новую судьбу, и обрести древнюю Тару (будет позднее, и сразу для всех форсов загрузом).

Зачем Меняющему Тара? Ну, тут для чего угодно, вариантов может быть много, на ваше усмотрение.
С ней есть только одна сложность: самому стать Верховным королем не получится, Меняющий — маг. Ну и есть еще одна сложность… рабы не могут быть королями. Но хватит и того, что Меняющий маг.

Технически — Меняющий знает состав нужных сокровищ и что технически нужно сделать, донес до форсов возможность получить Тару (в загрузе на всех форсов, будет чуть позже), скрыл свое авторство, но может активно включиться в разворачивание этого дела, если захочет.

Меняющий и посох

Нет никаких сомнений — это форсовский артефакт. Все в нем указывает на это. Меняющий знает, что держал в руках копье Луина, точно держал — так вот, этот артефакт хоть и менее могучий, но сотворен в той же магической традиции.

Меняющий знает, что эта женщина, что заключена в посох — его. Его мать, жена, сестра, любовница — но кто-то точно, кто принадлежит Меняющему по тому или иному праву. Меняющий уверен, что женщина там, внутри, все еще может что-то ощущать или же как-то иначе, но воспринимать происходящее вокруг. Иногда это доставляет ему ужасную гадливую радость, но именно что гадливую.

Иногда Меняющий думает, что она ненавидит посох. Ненавидит всеми силами своей многоликой души. Возможно, та гадливая радость — от этой ненависти.

Есть у Меняющего подозрение, что посох однажды пытался забрать Хромой. Дело было в 501 СВ, буквально недавно. Меняющий и Хромой были направлены на подавление восстания в Вязе. Бой оказался неожиданно кровавым, Меняющего сильно контузило могучим магическим ударом — и посох выпал из рук. Приходя в себя, заваленный грудой каких-то обломков, Меняющий увидел тень движения, которое так и не случилось — да, Хромой определенно едва не потянулся к посоху. ЕГО ПОСОХУ! Это вызвало дичайший всплеск ярости, который Меняющий успешно употребил в дело магической атаки, скрыв, что он заметил интерес со стороны Хромого.

Меняющий и Кости

То-что-лежит-в-Костях — это то, что Меняющего ненавидит. Меняющий понимает, что это что-то (кто-то. Один? Много?) из его прошлого. Между ними определенно есть связь. И связь эта злая.

Кости — место действия очень продолженного и могучего ритуала, Меняющему это очевидно. Так же ему очевидно, что ритуал продолжается, и именно постоянно поддерживающаяся деятельность квартала не позволяет действовать тому, кто лежит внизу.

Вот некоторые мысли, которые Меняющий для себя тут понял, находясь это не очень продолжительное время в Костях (в категориях, конечно, его жизни). Это выводы на основании всяких разных фактов, блестящих догадок, интуитивных прозрений, наблюдений и прочего:

1. Меняющий точно не помнит, он здесь по приказу Властелина многосотлетней давности или же по своей собственной инициативе? Но почему Властелин все годы своего могущества ничего не делал с Костями? Не знал? Боялся Опасался? Послал на разведку Меняющего? Удивительно, что Властелин сюда никогда не приходил сам.

2. То, что так долго функционирует, находясь под постоянным сдерживанием, должно быть невероятно живучим и могучим. Было бы круто это как-то аккуратно употребить/понять/уподобиться/воспользоваться таким же способом, чтобы увеличить личное могущество.

3. Вопрос, можно ли это съесть. Если это можно съесть, другой вопрос: а почему Властелин, так заботящийся о том, чтобы разделять и властвовать, и уж точно не допускающий ни малейшей возможности, чтобы из-под его носа что-то было утащено, всё же отправил туда Меняющего. Или не воспрепятствовал его приходу туда? Меняющий — канарейка?

4. Оно его узнало. Непонятно, кого именно его/ее, но они точно раньше пересекались, и это кого-то в Меняющем ненавидит.

5. Если это вылезет в треске и блеске, то Меняющий предполагает, что не справится, судя по тому, что ранее для усмирения несколько раз применялась ультимативно действующая Черная Плеть.

6. Почему-то некромантия действительно работает, хотя многое говорит о том, что лезущие мертвяки — это далеко не только анимирование трупов и власть над мертвыми. Но — некромантия работает!

7. Ритуальное собрание, исполняющее в Костях весь этот ритуал, имеет и ритуальные обязательства. Среди которых — невозможность покинуть Кости. Вероятно, до окончания ритуала. Меняющий собирал информацию, и знает, что человек, попытавшийся разорвать связи с кварталом, чаще всего погибал в относительно короткий срок. Если же люди не погибали скоро, то вокруг них происходили катастрофические события, в которых гибли не только они сами, но и те, кто их окружал.

8. Нужно ли о происходящем докладывать Госпоже? Что беспокоит Меняющего, она вообще не помнит, посылала ли её туда Госпожа. Вроде, по внутренним ощущениям, Меняющий там находится законно.

Приложение

О Гончей, бегущей по волнам

Есть люди, которые верят, что их народ был рожден из земли, камня и дубовых корней. Но правда — иная.

Давным-давно, когда мир был моложе, а воды текли свободнее, из-за края света приплыл огромный корабль-остров. На его палубах стояли башни, в его трюмах спали духи предков, а его корпус, в пустотах которого находили себе прибежище кашалоты и левиафаны, был вырезан из материала, лёгкого как пух и прочного как сталь. Кто управлял этим кораблем — забыто. Забыто и то, кого он преследовал.

Иногда, в глухую ночь, у костра кто-то из стариков рассказывает историю о том, как “мир за морем” — не просто метафора. Как их предки пришли “из-за волны, что не соленая, а черная, как смоль”. Но молодые смеются, считая это пьяными бреднями.

Когда корабль достиг берегов этого мира, он рассыпался в прах, оставив лишь горстку выживших. Потомки тех, кто помнил правду, давно пали в бесконечных войнах. Теперь лишь в редких преданиях упоминается Великий корабль, но никто уже не верит, что это было на самом деле. Но говорят, что неразумно называть его ковчегом, так как не был он кораблём спасения: у него была другая цель.

Эти люди продолжают жить, как жили: сражаются, пируют, любят и умирают. Их корабли — лишь маленькие ладьи, их мечи — железные, а не из забытого металла предков.

О первом признаке: камнях-стражах

Главное в доме – это очаг. Да будет ведомо: Очаг королей огорожен менгирами, которые суть не мертвые глыбы, но стражи и говорящие духи. Высота их — от пяти до десяти локтей, а ширина — не менее широкого шага взрослого мужа. Ставят их встык, дабы очертить границы очага, ибо без камней нет ни знания, ни пути.

Лишь сомкнувшись, создают они силу, толкающую дом по волнам. Если выбыл кто-то из них, но под небом, где проплывает корабль, существует суша, можно залатать дыры безгласным камнем гор. Главное, чтобы камни очага соприкасались друг с другом.

Сила менгиров – не только в движении, но и в гадании. Когда король вопрошает их о пути, они поют, и по их голосам мудрецы читают знамения — где враги, где буря, где земля за горизонтом.

Среди менгиров есть Благороднейший из камней — кто-то говорит, что он вышиной в двенадцать локтей, черный, как ночь без звезд, и гладкий, как вода в тихой заводи, а кто-то, что среди прочих отличить его можно лишь по величию помыслов и силе духа. Стоит он на корме, которая должна возвышаться над землёю носа не менее чем на десятую долю его длины. Без него менгиры будут молчать, а Дом не сдвинется с места.

О втором признаке: орудиях и ключе

На Плывущем доме есть три рода орудий: огненные жерла, что извергают пламя на триста шагов, дабы жечь вражеские суда, каменные пращи, что мечут глыбы, что дробят башни и стены, и громовые трубы, чей рев губит слух, а вздох сбивает воинов с ног.

Но не действуют орудия, коль не вставлено копье.

Копье сие длиною в семь локтей, с наконечником, подобным листу ивы. Иные же говорят, что локтей в нем шесть, а наконечник красен. Давно никто не помнит, как выглядит оно. Лежит оно в особом углублении у Благороднейшего камня, и пока оно там, огонь и валуны повинуются воле короля.

Если копье извлечь, оно само по себе становится оружием страшной мощи. Тот, кто им владеет, может пробить любую стену, пронзить любое сердце, но защита очага исчезает, орудия стихают, и враги могут взять его без боя.

О третьем признаке: мече впередсмотрящего

Есть на борту корабля-очага меч, что зовется “Видящий сушу”. Им правит впередсмотрящий, он же “видящий”, ибо без него корабль слеп.

Сей меч может разрезать море, давая путь среди волн, усмирять бури или, напротив, насылать их на врагов, а также прокладывать каналы через сушу, если нет иного пути, кроме как через твердь.

Но если меч потерян, корабль-очаг становится пленником течений и может сгинуть в пучине или навеки застрять на мели.

О четвертом признаке: котле жизни

В середине острова, где сходятся четыре дороги, стоит котел. Он — источник пищи и воды, и пока он на месте, народ дома не знает голода и может не отлучаться за границу менгиров, чтобы найти себе пропитание.

Если котел убран, пища становится скудной, вода горькой, а люди слабеют. Если же разбить его, дом умрет, ибо нет жизни без котла.

О пятом признаке: Высоком короле

Вести корабль может лишь тот, кто имеет право судить и преследовать, в чьих руках закон, то есть Высокий король.

Если король — чародей, то Благороднейший камень не станет с ним говорить, ибо таковы законы и установления, и различны их языки.

Король должен быть честен (ибо менгиры чуют ложь), решителен (ибо море не терпит нерешительных) и щедр (ибо котел должен кормить).

Только тогда плывущий остров будет слушаться.

О будущем

Так был устроен великий дом предков.

С тех пор все переменилось. Никто не помнит первый очаг. Никто не помнит, за кем отправлены гончие. Никто не помнит, что произошло с кораблем.

Но есть память о том, где должно располагать части, составляющие целое. Возможно, ценой невероятных усилий потомки смогут их обрести. И тогда, быть может, дом поплывет снова.

Уже тогда, только увидев густую поросль коралла на этом мертвеце, мы могли бы заподозрить, что дело неладно. Но Саванты просили его похоронить так, как велит обычай, а мы что? Мы похоронили. Всё честь по чести, позвали Савантов да еще Лосей, про которых Саванты сказали, что это они порубали гамта, да в три отряда проводили даянь.

Наградой за тяжёлый день стали лица Лосей.

Саванты даянью не брезгуют, но у них заведено, что человеческое мясо может есть только их трехглавый бог, поэтому они нам это отводят, сами ни-ни. Не знаю уж, как к этому относятся, может, считают, что мы по наущению их бога это делаем. Вроде как наши рты проводники в его чрево, хе-хе.

Лоси же, бравые наемники, впервые такое сами увидали, зазеленели лицами, но оказались не дураками: их голова, Сохатый, сообразил, что надо вслед за Савантами попросить. Протянул Культе даянь, обернутую айлей, и вежливо попросил уважить, мол, пожалуйста, помогите! Пришлось, конечно, Культе уважить его, да и самому навернуть даяни за него. И все остальные Лоси тоже вмиг стали просить их уважить, поэтому мы за них все исполнили, как надо.

Если бы мы тогда знали, чем это обернётся, мы бы не посмеивались снисходительно над безвольными соседями.

Видимо, в мертвеце было слишком много содержания. Он кричал в наших желудках, в наших головах. Он ненавидел нас. Мне он кричал: “Как ты мог?! Кто это допустил?! Почему ты не остановил мать?! За что она так нас?!” Другому брату он пророчил гибель от такого же изуверского ритуала, как тот, что принёс гибель лебедям, что бы это ни было. Третьему трубил и орал в уши, пока тот не оглох и не помрачился. Что-то, что мы слышали, мы успели записать, но это лишь жалкая кроха того, что прошло в тот день сквозь нас из-за проклятого “близнечного коралла” (так называли эту штуку Саванты).

Записано позже со слов Инвалидов, участвовавших в этой даянь.

***

Страх и ужас, вот что я оттуда помню. И боль ужасную. Вроде, еще ярость – но бессильную, как будто предали меня, отдали на поругание, и мне ужасно стыдно. Все остальное смазано, скачет какими-то картинками дикими, не хочу даже вспоминать, отвали.
Ладно, вот что помню: много людей вокруг, маски какие-то звериные, что ли, или это чудится — потому что дело явно в лесу. Свет еще от костра огромного. И дикая боль, больнее, чем когда я инвалидность свою получил.

А еще у меня сердце разрывается от боли, но не телесной, потому что я знаю, что все это одно огромное предательство.

***

Я тону. Тону так, что точно уже понятно, что мне не выплыть, вокруг ошметки корабельные, вой какой-то, и сил нету держаться. И тут мне все застит свет. Яркий свет, как будто вспыхнули десятки костров. И белый-белый, я, прямо, знаю, что это белый свет, это самый, вот, концентрат белого, как крепкий вываренный бульон. Я туда устремляюсь, к этому свету, и я знаю, что это маяк, и на него плыву.

И я тону в свете, и я выплываю в свет — будто бы одновременно и то и то, и у меня нет ничего дороже, чем этот белый свет.

Я всегда буду плыть к нему, вот что помню.

***

Я тоже, ну, типа, свет видел. Ну как свет. Пылание. Пожар. Огромный, сука, огромный как весь мир пожар!

Ты лучше меня чем-нибудь заткни или выруби. Я знаю, что я видел. Это Комета. Отец-Комета, Мать-Комета, Святая Комета, Животворящая Комета!.. И я хочу, чтобы она прямо прилетела ко мне и меня убила, и, прямо, такую радость от этого чувствую, как от…

Заткни меня прямо сейчас, скорее, иначе я тебе все расскажу, всю правду о том, что ВСЕ МЫ НИЧТО! ПУСТЬ ОНА ПРИДЕТ! СКОРЕЕ ПРИДЕТ!

(Вырубили мы его, потом долго лечили, в горячке мучался, чуть не издох. Потом как-то очнулся, постепенно прочухался. Кажется, если не напоминать про тот день, то и ничего).

***

Видела чужими глазами, думаю, что смотрела фрогахан или кто очень маленького росточка.

Там был большой зал с огроменным очагом по центру. В одной стороне несколько резных кресел, там сидят люди, я сперва на них не смотрела, потому что смотрела на очаг. Камни в очаге разные, встречались прямо огромные валуны, а были и небольшие, с пару кулаков. Рядом с очагом – вокруг него – лавки, тоже изукрашенные резьбой. Огонь ярко горит высоко, пылает. Очень жарко и еще душно, потому что народу тут тьма, ринк весь собрался. Кто-то сидит на лавках, но больше стоят за лавками, заполнили весь зал. Я из-за людей выглядываю, опасаюсь, что меня погонят.

На одном из камней стоит эмон, красивая, дорогая одежка на ней, вся узорами заткана. Явно вот только-только что-то сказали – люди чего-то ждали, была тишина, а потом все повскакивали с лавок и толпа в зале заколыхалась, заорала: «Достойна! Достойна! Слава! Славься, танист!» и всякое такое.

Я чувствую страшный холод, дису полную, понимаю, что это холод чьего-то взгляда… Что-то дурное происходит, но что?.. Смотрю же я на женщину в одном из кресел. Она очень красива, она улыбается и тоже что-то, наверное, кричит. Но мне страшно. Очень, очень, очень страшно, до усрачки. Надо мной расправляет крылья огромная птица, и я падаю в черноту. О черноте ты меня даже не спрашивай, я если начну вспоминать, то блевать снова примусь.

***

Я будто бы стою на вершине всего. И мне видно отсюда все-все-все, всю землю, наверное. И мне тааааак жаль! Так жаль, что сил нет, как мне жаль всех, кто вокруг. И сраную травинку жаль, и муравьишку, и человечков, что у ног моих.

И я только и думаю: спасу. Спасу. Исправлю. Калечно это все, будто плод, выкинутый из чрева, будто дитя в кувшине треснутом, из которого вылилось все, не собрать.

И я думаю, что я знаю, как кувшин починить.

Бред полный, сука, полный бред. Кувшины долбанные с тех пор мне везде мерещатся. Хочется разбить и посмотреть, как обратно соберется. Не-не, ты чего, не буду я посуду бить. Я ж не маг, чтоб беситься в безумии, просто иногда вот такое находит.

***

Я видел маленького щуплого пацанчика, ну вот фрогахан, как он есть. Богато одетый, но какой-то нескладный и дохленький, что ли. Лет пяти-шести. Смотрит он на меня, улыбается. А я смотрю на него и думаю с жалостью: ну какой слабачок, щенок неказистый… Что с ним сделать-то? Хоть бы за мамкину юбку, что ли, не цеплялся, может, толк и выйдет. Думаю еще: надо, что ли, к нему какого человека приставить пощедрее душой. Тяжело приходится ему тут.

***

А я видела вокруг зной сплошной. Зной, жарко, все в какой-то траве высокой, явно река большая рядом, парит влажно. Я иду и думаю: ну, это задачка так задачка. Интересная, сложная. И кисерат уместен. Одним словом, нам подходит.

***

У меня был лес. Ну, такой нормальный лес, с холмами. Оборванцы какие-то вокруг. Что тут скажешь, мне понятно, что это я видел: рабы это были. Их куда-то тащили через лес, вроде, вот такой же, как у нас тут вокруг.

А я… Нет, помереть я не хотела. Жить я хотела. Вот только как теперь такой жить — не понятно. Но во мне этой вот жизни было столько, что я точно-точно знала: никому больше не позволю себя сковать, дай только срок.

***

Вот, у меня тоже было про никогда больше не позволю! Жар ужасный вокруг, нестерпимый, я запертый в этом жаре, вокруг еще какие-то люди, что ли. И я думаю: ну все, все. Никогда больше. И такое со мной случается! Я думаю, что не со мной. Но я такой ярости преисполнился, что весь этот жар рухнул куда-то.

И все вокруг рухнули на колени.

А я просто всех тех, кто был на коленях, убил. Ну… может, не всех… Или убил, а потом снова не убил? Слушай, нет, не могу, это все меня сводит с ума, никогда больше!

***

Я возле ларя какого-то огромного. Ларь этот изукрашенный, камни там, всякие, дорогущие. Вокруг что-то чадит, много этого, что чадит. Вижу свои руки, которыми зачерпываю что-то по-настоящему неописуемое. Вот нет у меня слов, чтобы про это сказать. Оно… Ну.. Как скажешь-то, если я знаю только одно: нет этого, нет нигде, здесь только вот есть, да и то, вроде как не совсем есть… Ну как тут объяснить?..

Вот про руки могу сказать. Руки у меня – ну, не у меня, у него – руки большие, мужские. Обугленные, что ли, но зарастают от этой обугленности быстро. Но на них волоски такие… как сказать… такие светлые, выгоревшие, такие… как пушок, и мне, честно говоря, вот сейчас хочется… ну, хочется, чтобы эти руки меня, что ли.. ну, гладили?..

Харе ржать. Ты попросил, а рассказываю, не рачу, честно речь веду! Не скажу больше, раз так.

Около 470 г. от СВ

Память о Сделке

Не важно, как меня звали раньше, но сейчас меня зовут Беловласый. Я был там, когда пала Сделка. Старые шрамы ноют в сырую погоду, но есть раны, что болят всегда, стоит лишь закрыть глаза. Говорят, долг солдата — сражаться. Это так. Но у любого солдата есть и иной долг — помнить. Помнить тех, кто сражался рядом и уже никогда не расскажет своей истории. Помнить их имена.

Мы знали, что они придут. Целый месяц перед штурмом Сделка, некогда гудящий улей, затихала. Мы отправляли прочь обозы — не с товаром, как бывало раньше, а с детьми и стариками. С каждым скрипучим колесом, увозившим плачущих женщин, крепость становилась тише и строже. Стены, помнившие пиры и смех, превращались в то, чем им и положено быть — в надгробие для тех, кто оставался. Комендант Эйдан, последний из своего славного рода, лично провожал каждый отряд. В его глазах не было слез, лишь ненависть, что горела жарче любой скорби. Вся его семья — отец, брат, сестры — уже легла в землю от рук тварей Госпожи. Ему осталась лишь эта крепость. И мы.

Подходящую армию мы увидели ближе к вечеру. Это была чума, которой дали ноги и знамена. Земля дрожала от поступи тысяч. В авангарде шли чудовища, сшитые из мертвой плоти, а над ними, на черных конях, ехали Взятые. Я видел Хромого, чья тень, казалось, заставляла камни плакать, и еще одного, Костолома, громадного, как осадная башня. Воздух стал холодным и тонким, словно перед грозой.

Штурм начался на рассвете. Мир сузился до щелей бойниц. Воздух звенел от разлетающихся камней и криков. До сих пор помню медный запах вспоротых тел. «Скорострелы» полегли в первый же час на Западных воротах, сметенные волной тварей. «Старые Топоры», ветераны, держали пролом у южной стены, пока их не сожрала магия одного из Взятых.

Комендант Эйдан сражался в первых рядах. Его застали у южных укреплений Я видел его, яростно врубившегося в строй в проломе, где натиск был всего сильнее. Он прикрывал отход «Сынов кузни», когда стена обрушилась. Его и тех, кто был рядом, завалило камнями и телами врагов. Он купил нам несколько лишних минут своей жизнью. Не думаю, что он желал пережить эту битву.

Мы отступали ко второй линии обороны, истекая кровью, огрызаясь каждым копьем, каждым арбалетным болтом. И вот тогда, когда надежда почти умерла, это и случилось.

На гребень разрушенной стены, с нечеловеческой ловкостью взбежала фигура. Она пылала. Не в переносном смысле. Человек был живым факелом, окутанным ревущим пламенем. В руке он сжимал копье, древнее, я думаю, что узнал его. Так, пели, шел в бой Луин — источая огонь. Из копья вырывались потоки жидкого пламени. Я не знаю, кто это был, думаю, что один из тех магов, с которыми вел переговоры молодой комендант.

Он был безумен. Его рев смешивался с воем огня. Будто сам Балв вернулся! Он направлял копье на орды врагов, и среди наступающих отрядов образовывались горящие дыры. Я видел, как он остановил Костолома, заставив Взятого отступить под натиском пламени, что плавило и камень, и сталь. Но огонь этот был слеп. Он не разбирал своих и чужих. Пламя перекидывалось на наших, и я видел, как кричали, сгорая заживо, те, кого он только что спас. Такова цена этой силы, я полагаю. Она не ведает верности.

Этот пылающий призрак сжег себя дотла. Бой его был ярок и короток. Он испепелил себя и упал головешкой.

Последними, кто там оставался, были «Сойки». Их так назвали по цвету перекидок. Дети разных отрядов, они наотрез отказались покинуть Сделку вместе с обозами. И создали свой отряд… Совсем юнцы, которым только-только выдали мечи. Они держали последний рубеж у ворот внутреннего двора. В их глазах не было страха. Юности не страшно умирать, потому что она едва знала, что такое жизнь. Это они обрушили арку ворот, завалив проход и отрезав путь преследователям. Они дали уйти нам, тем немногим, кто еще мог идти и тащить раненых.

Меня тоже уносили, на волокушах. В полубреду, наскоро перевязанный, я видел, как Сделка горит. Как рушатся стены, воздвигая надгробие над могилой потомков Балва Огнерева. Надгробие над всем нашим Очагом.

Одно меня утешает: прошло уже больше двадцати лет, а никто из проклятых мертвых тварей не похваляется тем, что владеет копьем Луина. Правду говорят: выбирает оно руку себе по крови и духу. Думаю, кто-то все же смог унести его оттуда.

Пусть Луин направит твердую руку того, кто теперь владеет копьем — и пусть не оставит своей яростью, когда копье вновь обратят против тварей, противных любой жизни. Я же, хоть больше и не могу держать щит, но все еще могу иначе укреплять братьев и сестер: пока жива память о защитниках Сделки, жив и наш огненный дух.