**Народная пьеса-фарс, как её играют на подмостках Лордов
**В трёх картинах и с одним котлом

**Название: “Как Лёгкокрыл увёл Кашевара через кухню”
***(поется, пляшется, гремит котелками и размахивается половниками)*

Действующие лица:

• Лёгкокрыл — тонкий, бывалый, в пёстрой накидке, весь из хитрости.

• Сыщики Барыни — трое, в масках и длинных перчатках, глуповаты.

• Кашевар — скромный, в фартуке и с поварешкой.

• Хозяйка Кухни — басовитая, суровая, носит половник как скипетр.

• Поварята — хор и шум.

Картина первая: На площади

*(гул, свист, подмостки скрипят)

• **Сыщик Первый
  ** (грозно)
  Мы ищем врага Барыни —
  Лёгкокрыла, дрянного вора!

**Сыщик Второй
** Говорят, вчера он был тут.
Словно ветер — был и нет!

**Сыщик Третий
** Сказано: маг. Сказано: бунтовщик.
А ещё, что в розовом шёлке.

(народ смеётся)

**Лёгкокрыл
** (в стороне, в капюшоне, лукаво)
А разве вы ищете меня? Я нынче трактирный гуляка — не маг.
Вот тот юноша, вон с котелком, — его берите, если смеете.

(все смотрят на Кашевара, тот в растерянности теребит фартук)

Картина вторая: На кухне

(гремят котлы, носятся поварята)

**Хозяйка Кухни
** Кто ещё тут шляется, как не в свою кастрюлю попал?!
Ты кто?

**Кашевар
** (поспешно)
Да я… я стряпаю. По зову желудка, не более!

**Лёгкокрыл
** (вбегает, кидает капусту в котёл)
А ещё стряпает судьбу!
Смотрите, как мешает ложкой — вон как искры пошли!

(все глядят — и правда, над котлом вспыхивает синее пламя)

**Хозяйка Кухни
** (крестится поварешкой)
Ой-ё! Да это же знак!
Ты, мальчик, либо пророк, либо проклят. Уходи отсюда с кем хочешь, хоть с летающей квашней.

**Лёгкокрыл
** (с пафосом, держа Кашевара за локоть)
Котлы — то малая школа,
а очаг — твой первый алтарь.
Пойдём. Есть у меня книга — из сала, да на спинке крысы писана.
Ты будешь чародеем, юноша! Бороду отпустишь. Самую колдунскую!

Картина третья: Сыщики в пролёте

(на той же кухне, всё уже убрано, Лёгкокрыла нет, котёл стынет)

**Сыщик Первый
** Где он?!

**Сыщик Второй
** Сбежал!

**Сыщик Третий
** Через… кухню?! Куда же он делся?!

**Хозяйка Кухни
** (насмешливо)
А ты погляди под сковородкой. Может, там прячется. Или у меня в кастрюле новый маг вскипает!

(смех, аплодисменты, занавес опускается)

**Хор Поварят (на прощание):
** Лёгкокрыл — неуловим,
Прыток, весел, говорлив.
А кто Барыни боится —
Пусть на кухне не таится!

ЗАНАВЕС

Записки фуражира, подобранные недалеко от Весла

В год 512 от Становления Владычества

…люди в восстании всякие, но все — потрёпанные. Кто битый, кто верящий, кто просто сбежал от долгов. Но во всех сидит то, чего не найти в имперских казармах: страх да надежда. А от страха и надежды рождаются всякие диковинки.

Отряд «Сталь» – это из тех, что носят гербы, выправку держат, и слова длинные любят. Почти вся рота — отпрыски обедневших родов, кичатся тем, что «восстание — их долг благородный». Так вот — суеверие у них самое дурацкое из всех: если перед боем не отполировать пуговицы до зеркального блеска, обязательно кто-то из них словит стрелу в зад. Как-то одного нерадивого так и подстрелили, теперь весь отряд по утрам стоит и трёт свои пуговицы, будто судьба мира от этого зависит. И командир у них, то ли барон, то ли князь какой-то от роду, сам ходит и проверяет — и, говорят, если пуговица матовая — на день с каши снимает.

В другом отряде, «Бирюльки», наоборот сброд лесной, да с приветом. В основном — из Великого Леса, беглые, ведьмачьей крови, охотники, травники. Перед каждым походом устраивают «обряд обличия».

Снимают всю одежду, натягивают звериные маски — то ли волчьи, то ли свиные — и скачут, как одержимые, в траве или грязи, кто как может. Иногда — воют, иногда — молятся языком, которого я и не слыхал. Говорят, это чтоб «зверь в тебе проснулся», а тело стало легче. А еще говорят, что если в ту ночь кого-то цапнет собака или укусит лошадь — тому удача. Я, признаться, подальше держался.

Говорили мне еще солдаты, что с отрядом «Незабудки» будто бы, всякий раз в бою случается что-то неладное. Бьются, как будто саму смерть за косу хватают — страстно, люто. Так вот, в ночь после таких боёв, когда всё утихнет, рассказывают, будто бы к их колдуну приходят мёртвые девы. Да не просто тенью — а как живые. Входят в шатёр, свечи тухнут — и там начинается срамота. Утром колдун ходит изможденный, но глаза — горят. Старики шепчут: это, мол, платёж за силу. Девы-то, может, и не совсем мёртвые. Первую он и вовсе невестой звал. Да потом обряд поминальный по ней справлял. А может, сам он их придумал, и всё равно явились.

Вывод мой прост: повстанцы — люди разные. Но к ночи у всех просыпаются страхи, а на страхах строятся суеверия. У нас же в обозе пока всё спокойно, но если меня кто-нибудь попросит отполировать пуговицу или повыть в шкуре барсука — я уволюсь к лешему…

Господам купцам гильдии и господину управляющему Переясу

Пишу вам, как велено, с места. Дела в Лошади пошли худо, и докладываю без прикрас, чтоб не вышло недомолвок. Год как не задался после того дела в Курганье, так лучше и не становится. А ежели по делу, то оно таково.

На рассвете восьмого дня текущего месяца, незадолго до сбора к торгам, случилось страшное. В город явился колдун, северянин, а то и нечто похуже. Пришёл с людьми и с какими-то требованиями — только теперь уж неведомо какими, потому как рассказать об этом и некому. Через трое суток учинили резню — ту самую, что уже прозвали Свадьбой в Овраге. Все дома знатные вырезаны подчистую. Сказывают, даже мёртвых не пощадили.

Что касается нас: все трое наших партнёров — мертвы.

Купец Дост Винтар, торговавший винами, с дочерью Карой (а ведь только-только собирался выдавать её замуж) — сожжены в своём доме вместе со всем запасом.

Милен Птицелов, скупщик кож — найден в овраге, хребет перебит. Невестка его Авила и брат ее Керим – там же.

Господин Асир, сын Ферида, законник и наш всегдашний доброхот — погиб вместе со всей своей семьёй. Супруга его, Мира, женщина кроткая, и дочь, Ясина, которой всего было три зимы, — все найдены мёртвыми. А сними пропали и все долговые и торговые записи за последние семь лет – беда немалая.

На этом — всё. Торг в Лошади стоит порушен. Дороги – пусты. Город — словно вымер. Народ напуган до дрожи. Молятся, чтобы колдун не вернулся. Говорят, он ушёл — но страх остался, как его зловонная тень.

Жду указаний, как действовать далее.

приказчик Эзра, по доверенности

в год 444 от Становления Владычества

Ревун

Простая семья из Опала, ткачи. Ревун – незаконнорожденный. Отца – «колдуна из великого города» – не видел с 13 лет. В юности его называли полукровкой и он вынужден был постоянно доказывать, что является «истинным ючителле».

Одаренный в магии, он долгое время не мог позволить себе обучение, семья была слишком бедна, а Опал не полагался на чародеев – город жил ремеслами, торговлей и дипломатией. Детство Ревун провел в мастерской, среди ткацких станков и чанов с красителями. В юности он мечтал, что когда-нибудь разбогатеет и будет носить одежды цвета индиго.

Мать стала в зрелом возрасте известна как мастер по созданию ковров. Вышла замуж за преуспевающего торговца, больше заинтересованного в ее мастерстве, чем красоте. Наблюдая, как мать, а потом сестра переплетают нити, создавая ковры-шедевры, Ревун самоучкой освоил свой неповторимый стиль магии – переплетение реальности, как он его называл.

Ревуна пыталась наставить в семейном ремесле, но всего его ковры получались неизменно мрачными, и никто не готов был украсить таким «искусством» свой дом. Говорили, что от созерцания тканых картин Ревуна хотелось рыдать или выть. Увидав одно такое творение, купец из Берилла предположил, что талант мастера лежит скорее в сфере колдовства. Услышав это, мать велела сжечь ковер, а Ревун… сбежал из дома.

Скитаясь по северному побережью Моря Мук он, в конце концов нашел себе учителя, при котором он стал почти рабом, выполняя всю черную работу и подвергаясь побоям и унижениям. Единственный, с кем он поддерживал контакты в те годы, была его сестра, пошедшая по стопам матери и ставшая одной из лучших мастериц ковров в цехе ткачей. Сначала она тайно пересылала Ревуну деньги, а потом, когда матери уже не было в живых, а сама она стала преуспевающей вдовой, нашла брату место в торговой компании, которая продавала ковры в другие города.

В странствия у него родилась мечта научиться преодолевать пространство по небу. Так он пришел к идее создать летающий ковер.

Вначале он надеялся, что найдет рецепт или совет в великих центрах знания и магии, что существовали у народа ючителле (а варваров с севера, что форсов, что теллекуре он знатоками не считал). Но встретил лишь непонимание и насмешки. Тратить высокое искусство на создание ковров не захотели ни мудрецы из Аметиста, ни мистики Берилла, ни колдуны Топаза. В итоге, весь проект Ревун от начала до конца реализовал сам. Как он потом говорил: ремесленник из Опала поднялся к небесам раньше, чем колдуны и пророки.

Когда он впервые поднялся в небеса на своем первом маленьком (и как всегда жутковато-мрачном) ковре – он был счастлив.

Вскоре он получил крупный займ в Самоцветном банке, под обязательства создать еще один ковер. Но повторить опыт не удавалось. Как потом рассказал ему один из мистиков Алмаза: ты воплотил в колдовстве мечту, а это – штучный товар. Именно он рассказал ему о самоцветах, что «лежат в сердце самоцветных городов». Он поведал, что каждый самоцвет воплотил в себе часть божества, но ни один из них не может быть повторен, ибо то, что отдано, отдано навсегда.

Самоцветный банк был неумолимым кредитором, и перед Ревуном маячили самые мрачные перспективы. Но тут он вспомнил о своей талантливой и любящей сестре. Вместе они создали новый шедевр. Она ткала, он накладывал заклятия.

Но для Ревуна все закончилось катастрофой. Ковер был прекрасен и был волшебным, но сестра, лишенная таланта к магии, отдала слишком много. Она угасла на руках у Ревуна со словами: мне больше нечего принести в этот мир.

Новый ковер был очень красив, никто не плакал, глядя на него… кроме Ревуна. Уничтожить его не поднималась рука, хранить – разрывалось сердце. Причем это не была скорбь брата, потерявшего сестру, это была агония души, непреодолимая, колдовская, страшная. Так что мастер был только рад послать ковер заказчику.

Унаследовав от сестры крупное состояние, Ревун основал в Опале школу для талантливых ремесленников. Несколько раз повторял опыт, зачаровывая творения особенно одаренных учеников. Всякий раз с неизменным результатом: удачный шедевр отнимал у создателя волю к жизни.

Забросив эти эксперименты, Ревун вновь посвятил себя странствиям и торговле. Не гнушался контрабандой и работорговлей. Золото не пахнет.

Его колдовское искусство и слава росли. Он получал заказы от крупных компаний и архонтов. Но он никогда не забывал (или ему не давали забыть), что у колдунов-аристократов мало уважения к выскочкам.

Когда началось восхождение Эрина Безотчего, Ревуну до этого было мало дела. Его домом были берега Моря Мук, на север он не заглядывался. И вообще считал, что только в Самоцветных городах существует настоящая цивилизация. Но Эрин был щедрым нанимателем и имел интересы в Самоцветных городах. А Ревун был прирожденным дельцом. Так что у них были общие дела. Но опять-таки, чисто бизнес. Он снабжал армию Эрина, когда она шла к Гранату, доставлял ему редкости из-за моря, перевозил грузы и передавал послания.

Иногда выполнял весьма экзотические заказы. Одна семья из города Розы как-то щедро заплатила ему, чтобы он “заставил замолчать” древний менгир. Тот хранился под сильной охраной в Вие и умел чуять магов, но наш герой справился. Ему показалось забавным заключить голос камня во флейту, которую он и отослал заказчикам.

Несколько раз в те годы ему переходил дорогу могущественный колдун, враждовавший с Эрином. Сорванные сделки, убытки, пятнышки на репутации… Это было неприятно.. Но, главное, этот колдун был неуловим. Никто не мог даже описать его внешность. Уже потом, в Сумраке, наш герой сложит два и два и поймет, что его противником был Меняющий Облик. И с тех пор они не то чтобы стали врагами, но Ревун неизменно воспринимал его как соперника и ждал момента, чтобы показать, кто в итоге окажется победителем в их своеобразном соревновании.

Но вернемся к будущему Властелину. Во время встреч с Ревуном Эрин не раз заводил разговор пор «великое наследие» ючителле, зная, что, его собеседнику нужен только повод, чтобы заговорить о путях своего народа. Так, мало-помалу, он вытащил из Ревуна историю о Самоцветах. И только когда войска Эрина разрушили Алмаз, а потом и Аметист, нашему герою стало понятно ЗАЧЕМ это было сделано. В руках будущего Властелина оказались самоцветные сердца городов!

Он попытался предупредить архонтов Опала. Тщетно… Между ними и Эрином уже был заключен договор. Ревун был убежден, что это не спасет город. Он потратил все свое состояние, поднял все связи, чтобы организовать сопротивление, но после провозглашения Владычества всякая оппозиция рассыпалась, как карточный домик.

Ревун уже начал планировать бегство на юг, в страну великих болот, где он приготовил себе убежище. Единственное, что удерживало его, к его собственному удивлению – Опал. Развратный, алчный, неблагодарный, но… родной. Множество раз он покидал этот город, чтобы отправиться в странствия, много раз клял его власти, и смеялся над его нравами. Но всегда возвращался.

А сейчас еще тревожно билась мысль: быть может Эрину нужно еще одно самоцветное сердце? Сердце Опала…

Ревун не успел. Он был схвачен и заточен в комнате, где был один единственный предмет – ковер, созданный его сестрой. Как он попал к Властелину, он не знает и по сию пору. Огражденный чарами, ковер был постоянно перед глазами у пленника. Сколько дней он провел там, разрываемый виной и скорбью он не помнит. Когда же дверь открылась – там был Властелин.

«Ты предал меня, но ты отработаешь» – сказал ему тот, кто когда-то звался Эрином, – «Ведь так принято поступать среди честных торговцев?».

Так он стал Взятым. Его погребальным костром стал ковер, созданный его сестрой и его собственными чарами. Из его пепла он встал, чтобы служить Властелину. И из этого пепла он поднял скорбь, что никогда не покидает его, прорываясь рыданием, стоном или истошным воплем. Он стал Ревуном. И перестал носить одежды цвета индиго.

Уже во времена Владычества он воспользовался своим новым положением, чтобы получить доступ к самоцвету Опала. К его удивлению, в том не было ни грана магии и одновременно, было нечто, что содержало силу. Он так и не успел понять, как с этим можно работать и что именно пытался сделать Властелин с аметистом и алмазом, захваченными в разрушенных городах. До него доходили слухи о ритуале, кажется, неудачном или не полностью удачном…

Во времена Владычества ему довелось побывать и в Розах. Город сам по себе был не слишком интересен, но все Взятые имели клиентов и информаторов по всей империи. Для него такими добровольно стала семья Тенегрив. Те самые, ради которых он заставил замолчать древний говорящий камень.

После возвращения из Курганья он столкнулся с феноменом, которого не видел прежде – Истоки. В чем-то они походили на самоцвет Опала, который он когда-то держал в руках. И еще он понимал, что они – созданы человеком. Чутье мастера говорило об этом со всей определенностью. хоть разум пока не понимал как. И он уверен, что, если разобраться в их природе и силах, – сияние Опала превзойдет все другие Самоцветы. конечно, для этого нужно, чтобы их не осушили в погоне за грубой силой.

И тогда… тогда… Быть может плутократия Опала, которая лизала сапоги Властелину, а теперь играет роль комнатной собачки Госпожи, склонится перед новым владыкой. Тем, кто понимает, что такое сражаться, и что такое добывать себе пропитание, и то, как создавать невиданные чудеса своими руками. И в самоцветном сердце древнего города будет биться огонь, что он зачерпнет в Истоках Роз.

ЗАБОТЫ НАРОДА ЮЧИТЕЛЛЕ

Тезис 0. Великие вожди не собираются бегать вместо отрядов и добывать информацию. Ровно наоборот.

Поиски корней истоков или создание истока

Что бы там ни было, ты уверен, что Истоки – дело рук людей. Есть в их природе отзвук обработки, что ли. Это не природный источник, это колодец, который кто-то придумал и выкопал. Некую силу нашли, извлекли и связали, придали форму. Так же было и с Самоцветами. Источником был Решеф, мастером – Эшмун. Хотя кто теперь скажет, как их звали на самом деле?

В Розах, судя по результату, было несколько авторов, работавших каждый по своему плану, но в единой технике. И, вероятно, с одним источником силы.

Самоцветный Банк полагает, что создание нового истока возможно. Интересная практическая задача. Ты бы посмотрел на проект. Скорее всего, это геомантическая формула, искать ее проще, чем изобретать с нуля, методом проб и ошибок.

Вернуть Аметист или усилить Самоцвет другого города

Самоцветный Банк говорит, что Аметист был потерян где-то в районе Роз. И, прочитав об этом, ты вдруг осознал, что долгие столетия находился рядом с ним. В Курганье! Именно там ты ощущал нечто, схожее с пульсацией Опала. Только сильно заглушенной или размытой. Ты помнишь, что Аметист был захвачен Властелином. Мог ли он оказаться в его могиле? Мог. Мог ли он стать частью какого-то магического конструкта? Тоже мог… Или его сила просто излита в Курганье… Это наиболее вероятно. Крупный драгоценный камень, скорее всего похитили, а вот если его сила была высвобождена – это многое бы объяснило.

И вот теперь вопрос. Можно ли теперь зачерпнуть эту силу, и влить ее в другой самоцвет. Раньше это было невозможно, потому что каждый самоцвет находился в очень тесной связи с одноименным городом и его жителями. Но Аметист не имеет больше таких связей. Каждый из четырех уцелевших Самоцветов, оставаясь в посвященном ему городе, способен обеспечить достаточное притяжение, и перевесить оторванный от корней Аметист, поглотив его силу и увеличив свою.

Вопрос в создании канала между ними. Первый шаг артефактору понятен: если разместить в Курганье камень подходящего вида, и настроить его, чтобы создать “маяк” для выдаивания силы Аметиста в пользу другого самоцвета, точнее несколько камней, чтобы захват происходил равномерно. Судя по структуре Курганья, должно хватить шести – по одному на каждый курган.

Техническая заметка: нужно чтобы кто-то посетил каждый курган, получил метку посещения, после чего сдал на мастерку Курганья камень того же типа, что и город, в пользу которого реализуется проект. То есть: 6 курганов – 6 опалов (или бериллов, или гранатов, или топазов).

Но вот как настроить? И как создать канал? Ты предполагаешь, что решение лежит где-то в геомантии или других неколдовских дисциплинах.

Народно-политический комментарий: усиление самоцвета в любом из городов ючителле приведет к существенному перераспределению власти и богатств в его пользу. Восстановление города Аметист, с другой стороны, даст долгосрочные плюсы всему народу, но лишит наживы здесь и сейчас (ну кроме награды от Банка).

Создать Седьмой Самоцвет

Чтобы создать что-то новое, нужно иметь подходящий материал. Твоих познаний хватает, чтобы однозначно утверждать: куда бы не помещалась новая сила (местная сила истоков) – это должен быть магически стерильный объект.

Для временного вместилища подошел бы простой (или лучше яркий самоцвет), но для Великого Артефакта, которым, конечно станет Седьмой, это должно быть доведено до абсолюта – то, что вместит белую силу (как называют ее некоторые книжники) должно быть полностью и сознательно обезмажено (ты не придумал лучшего термина).

Есть догадка. Так как новый камень никак не представлен среди самоцветов, которые используют колдуны и отряды, то, когда будет происходить его “настройка” нужно будет использовать камни иного вида в равном количестве, чтобы ни один не доминировал в комплекте. Но ты не уверен, можно ли при этом использовать аметисты и алмазы, так как эти города уничтожены. И, скорее всего, это должны быть яркие самоцветы.

Конечно, это далеко не единственное условие для такого сложное дело.

Технический комментарий: для ритуала создания Седьмого Самоцвета потребуется (среди прочего), как минимум, 4 ярких самоцвета (берилл, опал, гранат, топаз), или 6 ярких самоцветов (берилл, опал, гранат, топаз, аметист и алмаз).

От Архонта Белтешазара, Владыки Ковчега Знаний и Цитадели Искусств

Синдику Опала, Хранителю Жемчужины Побережья и Смотрителю Гавани Народов

Да пребудет с тобой остужающий ветер из залива, синдик почтенный, и да будет твой дом полон светильников, в которых горит не только масло, но и разум.

С превеликой отрадой спешу возвестить тебе, что долгожданный дар, поднесенный Сокровищницей Народа — тканое чудо, шепчущее сны, пронзающее небеса — ныне покоится в Малахитовом Зале моего дворца, на восьмой террасе, под куполом лазурного стекла. Когда я ступил на него босыми ногами (что дозволено отныне лишь Архонту), я увидел, как изгибается воздух, будто помнит иное небо, и услышал не музыку, но дыхание странствий. Скажу без прикрас, как говорят перед богами: ни в Берилле, ни в Топазе, ни в Гранате с Алмазом, не найдется никого, равному мастерице твоего города, что создала это чудо.

Благодарю также за знания, что посланы мне от тебя. Особенно глиняные таблицы из Хватка — весьма изысканные, хотя, смею заметить, утончённость их письма не облегчает их веса. Хвала богам, что иные земли выбрали для записи слова пергамент и папирус, иначе даже Самоцветный Банк, с его троекратными весами, не осилил бы оплату еще одной главы из “Песен Вечности”.

Обещанное золото — по весу таблиц, как и было сказано, — будет выплачено.

Корабль “Семь Брызг” отплывает в вашу гавань при первой луне.

P.S. Если возможно, и если не сочтешь это бременем, извести, прошу, колдуна по прозванию Плетун, что Архонт Белтешазар из Аметиста желал бы разделить с ним ужин в Железной Башне, где чары и вино сливаются в вечернюю тень.

Легенда о Чужеземце и Песне Камней

Говорят, однажды с юга, где пески пьют само небо, в Вий пришёл чужеземный чародей. Имени его никто не запомнил, но в народе зовут его Тем, Кто Заставил Камни Петь. С собой он нёс флейту — не из дерева и не из меди, но, как шепчут, вырезанную из косточки упавшей звезды. Та флейта не звала к веселью и танцу, не ласкала слух на пиру — она пробуждала камень. И камень отзывался песней.

Вий был местом древним. Камни там умели говорить — но не пели. Они шептали тайны, но не ведали радости нот. А чародей пришел, чтобы услышать их песню, не их молчание. Он искал в них ответ — о том, зачем соткан мир и что дышит в его глубине.

Так он явился ко двору местного правителя — не как проситель, но как гость. Однако ему не предложили очага. Не налили вина. Не позвали к столу. Не приветили даже взглядом.

А ведь в его стране — да и во всякой честной земле — не отказывают в хлебе даже врагу. Чародей не поднял голоса, но обида встала в нём, как туча над сухой землёй.

Он не стал спорить. Он достал флейту.

И заиграл.

Сначала дрогнули камни в стенах. Потом — мостовая. Потом — самые древние скальные слои под городом. Запели глыбы, что помнили зарю времён. Пели утёс и валун, пели и те, кто до того знал только молчание. Их песня поднялась в небо и шла, пока не оглох сам воздух.

Он же стоял среди камней, как дирижер ветра.

И когда песня стихла, он сказал:

— Никогда я не слышал песни прекраснее. А потому — флейта мне больше не нужна. И ушёл. И по дороге бросил ее в Тенистой Долине.

Когда же воины правителя кинулись вдогон, он сбросил с плеч свой плащ, сотканный из небесной синевы. И расплел его на нити и вновь переплел из в заклятии. И нити стали травой. И стали мхом. И стали ветвями. Они легли на землю, оплели ноги преследователям, схватили их за руки, остановили. Он же и был таков. И никто с тех пор не видел ни флейтиста, ни его флейты, ни плаща.

Говорят лишь, что в ясные ночи, когда ветер приходит с холмов, камни под ногами могут затянуть ту песню. Если услышишь её — не произноси ни слова. Только слушай.

Легенда о Синем Вихре

(повествование, записанное в порту Граната, безымянный рассказчик, две кружки рома спустя)

— Ты спрашиваешь про Синий Вихрь? Ха. А кто тебе сказал, что это имя капитана?

Одни клянутся, что Синий Вихрь — это был человек, высокий, смуглый, с глазами цвета шторма, торговец да колдун, что странствовал по всем водам от Топаза до Алмаза и выходил без опаски за столпы пролива ангинов.

Другие божатся, что Синий Вихрь — это был корабль, построенный из волшебного дерева с волшебными же парусами.

А третьи, самые старые, говорят: был и тот, и другой, и никто не знал, кто из них кому подчинился.

Точно только одно: ходил Синий Вихрь не только по морю. То ли капитан сходил на берег, чтобы добраться до земель в сердце южного континента, то ли корабль мог ходить по облакам с той же легкостью, что по волнам… Синие паруса, синие канаты, синий плащ капитана — кто видел, не забудет. А может, наоборот, не захочет помнить.

Он торговал редкостями, которые сам и творил. То — зеркало без отражения. То — лиру, что пела голосом мертвеца. То — раковину, в которой спал шторм. Все, что ни делал, было проклято… или благословлено. Порой не различишь.

Однажды Самоцветный банк — да, эти черные казначеи, что держат в сундуках собственные души – поручил ему дело. Обещали драгоценные камни — по весу того, что он создаст. Он согласился. Да кто бы отказался? Да вот не заладилось у него что-то. То ли корабль его запоздал доставить заказ, то ли обманули его банкиры – да только вместе с наградой досталось ему и проклятие. С тех пор всякий, кто встречал его корабль под полной луной слышал плач капитана, надрывный, страшный, сулящий несчастья. И в этот час каждый, кто заплатил душой за чудо, молчит.

Ковер, от которого хотелось выть

Народная сказка Опала

Был в Опале мальчонка — не ремесленник, не колдун, а будто нитка между тем и другим. Мать у него — мастерица великая, ковры ткала такие, что даже синдики глядели не дыша. А отец… что отец? Говорят, пришел с Севера, во тьме новолуния, и ушел, как ветер, не оставив ни имени, ни тени.

И вот соткал мальчонка ковер. Не с цветами, не с птицами, не с чудесами. А с чем — не скажешь. Как глянешь — и дрожь берет. Плачется. Тоска ползет по костям, будто змея мокрая.

Старый — плачет, младенец — ревет, собака под лавкой — скулит, как на покойника.

Мать, завидев, велела сжечь. А пепел-то — не простой. Выл ночью, будто в нем душа осталась.

Мальчонка убежал. Говорят, в ночь, когда был первый иней и звезда упала в Море Мук. Где теперь — не ведает никто.

Но вот что запомни: если увидишь ткань, что будто сгусток мрака, и на ней узор, которого не понять — не гляди. Не трожь. Отвернись.

А не то заплачешь так, что слез не останется. И сердце вытечет, как вода сквозь решето.

Потому как всякий узор держит в себе не только красоту — но и боль, и страх, и правду. А правду не всякий выдержит.

Так старухи у ткацких станков говорят. Так внукам шепчут.

Из записей колдуна Кривого, северное побережье Моря Мук

Сегодня явился оборванец. Голодный, но глаза горят. Не как у попрошайки — как у пророка, что слишком долго смотрел в темноту и теперь желает показать её всем.

Взял. Скоро полнолуние. Не надо будет искать кровь.

Стоит, будто место ему здесь. Глаза в землю не прячет: «Я владею переплетением реальности».

Переплетением! Реальности! Словно ткач, что забыл, где кончается ткань и начинается небо. Я спросил — что он под этим мыслит, он ответил: «Я беру вещь — и переплетаю ее. Она или становится другой по свойствам, или остается той же, но меняет форму».

Вздор. Глупость. Или что похуже — самородок.

Я сказал: «Съешь крысу. Потом поговорим». Съел. С кожей. Без соли. Не поперхнулся.

Полнолуние отменяется. Оставлю его.

Почему? Не знаю. Может, из вредности. Может — чтобы смотреть, как сгорит.

Работал в тени, шептал. Не читал формул — щупал воздух, будто он у него между пальцами. Ярость вызывало, как он чувствует, а не знает. Как будто магия — не наука, а музыка для глухих.

Я его бил — он не плакал. Я его морил — он не падал. Учился. Впитывал. Как плесень.

Он называет меня учителем. Слюнтяй. Льстит. Но слушает. Почти.

Не отпускает мастерскую. Все про ткацкие станки, про нити. Дурак. Гениальный дурак.

А, быть может, я — дурак, что учит таких.

Если не сбежит — станет опасным. Если сбежит — станет ещё опасней.

Надо приглядеть.

Или прикончить.

Посмотрим.

Игра о Вопле и Камнежоре

Как её разыгрывают в Опале в кукольном театре на потеху толпе

Действующие лица:
– Вопль, колдун и путешественник.
– Камнежор, владыка с глазами, как трещины в обсидиане.
– Жабоглаз, посыльный, шустрый, слизкий и вечно подслушивающий.
– Хор — голос толпы, выкрики и комментарии.

Сцена I — У входа в караван-сарай

(Вопль стоит на ящике, закутан в плащ, лицо в тени)

Вопль:
— Песок мне в горло! Всё продал, всё купил,
Только душа осталась — да и та трещит.
Я странствовал — о, как я странствовал!
Видел, как молнии целуют море,
Слушал, как мрак поёт на востоке.

(Выбегает Жабоглаз, крякает, кивает во все стороны.)

Жабоглаз:
— Эй, Вопль, тебя зовёт Камнежор!
Говорит: «Покажи мне, как звезды скапливаются в камнях!»
Он жаждет знаний… как жаба мух.

Вопль (усмехается):
— Он жаждет? Так пусть подавится.
Ну да ладно — продам я ещё один кусок себя.
Или не так велит мне обычай?!

(Хор гудит: “Осторожней, Вопль! Он и тени ест!”)

Сцена II — В чертогах Камнежора

(Камнежор восседает на троне из челюстей и обломков кристаллов)

Камнежор:
— Эй ты, выл ты в Сумраке или нет —
Мне плевать. Расскажи-ка мне сказку!

Расскажи, как гудят сердца городов,
Где лежат тайные искры в недрах!

Вопль (медленно):
— Ты хочешь, чтоб я ткал из слов огонь?
Ты хочешь петь голосами камней?
А где твоя чаша? Где хлеб для гостя?
Ты пуст внутри — и потому голоден.

Камнежор:

Не молчи, говори!

Вопль (напевно):

– Ну что же, слушай!

Расскажу я тебе о помыслах сердца,

Расскажу о радости очей,

О занятье для рук и об усладе печени!

Камнежор (воет):
— Мне нужно больше! Отдай мне все!

(занавес закрывается, снова открывается)

Сцена III — Под руинами

(Вопль сидит, его плащ порван)

Жабоглаз (крадется, осматривается):
— Камнежор всё взял. И камни, и кровь, и тебя!

Вопль:
— Я знал, что он глотает — и всё ждал.
И теперь мои песни — не мои.

Но пусть, пусть! Он не знал одного:
Тот, кто не умеет петь, песней подавится!

Хор (вместе):
— Кто жаждет чужого сердца — роет себе могилу!

Сердце соблазнит! Сердце обманет!
Кто раскрыл пасть на огонь — проглотит пепел!

Занавес.

Игру эту показывают и детям, и купцам, и стражам — и каждый в ней слышит что-то своё. Но все узнают в Камнежоре не только владыку, но и всякого, кто пожирает чудо, чтоб продать его на вес золота.