Он безгранично презирал ее за меркантильность – как и всех ючителле.

– Почему, когда настоящий герой говорит “завоюю” или “сделаю”, ты говоришь “куплю”?

Архонтесса Пантат прилегла на диванчик, секретарь поднес ей длинную, как копьё, трубку и уложил вдоль её тела.

– Послушай, гость, – сказала она спокойно, но несколько надменно, и посмотрела на него из-под тяжелых век, – ты считаешь, что личная доблесть – высшая добродетель, единственно отличающая аристократа от плебея.

Я водила корабль, когда ты, гость, ещё не родился. В каком-то смысле море – лучший товарищ труса. Когда трус, не в силах поднять нож на врага и отнять его жизнь, ссаживает жертву на плот без еды и пресной воды, та, в отличие от погребения в земле, всегда имеет возможность броситься в воду и прекратить муку. Так с виду милосерднее.

Трусы подняли мятеж и ссадили меня на плот. Не прошло и полдня, как я пристала к одному из необитаемых островов, которых там было множество. Мой оказался довольно большим и совершенно лишённым тени. Я бы не прожила там те семь дней, которые потребовались моим верным слугам, чтобы найти меня. Однако я выжила. Я выкопала рыбину, что спит в песке, раздувшись от пресной воды, и пережидает время от дождей до дождей, и отняла воду у неё. Про рыбу эту я прочитала в книге, которую когда-то купила у книгоноши, а ему продал её переписчик, а ему принёс тот, кто нашёл её в развалинах города, а как она попала туда, неизвестно. Больше никогда нигде про эту рыбу я не читала.

Мою жизнь спасло знание, которое я купила. Не имей я его, я не стала бы тратить иссякающие силы на попытку её найти. Так вот, доблестный гость, спрошу тебя: как ты думаешь, как должны были бы сложиться звёзды, чтобы я могла это знание отнять?

– Такое могло произойти, – сказал он, защищаясь.

– Конечно. Но как ты это себе представляешь? Еду я на слоне со своими копейщиками и знаменосцами, распугивая учёный люд, и кричу: выходи на честный бой – ты, тот, кто знает про рыбу, про которую я сама ещё не знаю?

Она хмыкнула. Даже секретарь ухмыльнулся.

– К чему ты это говоришь?

– К тому, что там, где существуют и обращаются деньги, там, где есть возможность купить и продать, скапливается то, что может заинтересовать одного и обогатить другого. Те, кто идут на торг, имеют своё смутное представление о пользе, о полезной вещи, о том, что может кого-то заинтересовать. Когда таких вещей много, среди них ещё и устанавливается иерархия, именуемая ценой, а в мире не так уж много сущностей, которые так хорошо измерены, как польза. Есть ли точная и определённая мера радости? Легко ли сказать, что и в какой последовательности для тебя более, менее или равно любимо? Если что-то и приблизилось к весовой гирьке для всего сущего, так это деньги.

– Отвечу тебе так, архонтесса. Если бы твоя слава гремела так громко, чтобы каждый знал о тебе и преклонялся перед тобой, тебе бы подносили в дар и учёные книги, и сладкие яства, и погибель мятежникам. И та рыба тебе встретилась бы неизбежно.

– Открою тебе своё наблюдение, гость: люди ленивы. Они славили бы меня на словах, но не пошли бы ко мне с теми дарами, что мне нужны, если бы знали, что я никогда не догадаюсь, что они у них есть. Если я буду посылать стражу, чтобы их искать и мне приносить, мне нужна не слава, а многочисленная, верная, умелая, а потому дорогостоящая стража. Так к чему эта дополнительная трата усилий, если я могу напрямую купить?

– Потому что деньги растлевают душу. Человек перестаёт быть способным на подвиг, если ждёт за него награду. Разбогатев, он посылает людей вместо себя, а сам гниёт в праздности. Он начинает давать деньги в рост и наживаться на терзаниях бедняков.

– Думаю, что надо разделять жажду наживы и нажитое. Нажитое ни в чём не виновато. Деньги хороши тем, что ведут к миру и согласию, умножают возможности, способствуют развеиванию заблуждений. Доблесть же незаслуженно часто присваивает себе заслуги удачи. Ведь что она, как не способность переступить через страх, чтобы рискнуть своей жизнью ради цели, – и выжить? Каждый такой случай драгоценен, но это не то, на что могут всерьёз полагаться многие. Я бы не стала учить своих детей доблести раньше, чем осторожности. Так обычно не делают. Ни люди, ни звери.

И нет ничего дурного в том, чтобы заплатить человеку, чтобы он сделал что-то вместо тебя. Так он потратит эти деньги на то, что ему нужно, а ты с большей надёжностью получишь желаемое, ведь это делает мастер. Смотри: я плачу своему секретарю, чтобы он разузнавал для меня вещи, которых я сама не узнаю, ведь я – не колдунья, а он – колдун. Примись я, например, узнавать что-то про тебя, я бы вытянула из тебя жилы или потратила очень много времени для путешествия на твою родину. А так мы сохранили и твоё здоровье, и мои силы.

– Надеюсь, он узнал, что никто не называл меня трусом, – буркнул гость.

– Нет. Ты не был трусом и сражался доблестно. А теперь, наследник Лордов, пришла пора назначить за тебя достойный выкуп.

Чудовищная шляпа, я наконец тебя снял! На моей голове ты ощущалась как та легендарная башня, которая должна была вместить все народы и поднять их на небо. На своем постаменте ты не такая страшная, хотя все свои три локтя в вышину имеешь.

Как они носили тебя до меня?

Вообще, ничего, что я с тобой говорю? Ты же меня насквозь видишь. Знаешь, небось, все мои прегрешения. И знаешь, как я пролез на самый верх…

Но ты меня не задавила, как предвещал тот барельеф. С детства его боялся! Особенно сплющенной головы лжесиндика Граната, из которой лезут мозги, похожие на колбаски.

С другой стороны, и не на таких мозгах ты сиживала. Четверо моих предшественников вообще не принадлежали к ючителле. Говорят, что трое из них вышли из рабов, а один начинал контрабандистом и возил из Хана, погасив огни на своем одиноком баркасе, сурьму, камушки и украшения древних мертвецов.

Все четверо были могучими колдунами, но двое это скрывали. Синдик Пантат мог по запаху узнать, что думал человек, который сто лет назад оставил этот след, а хлебнув воды из ручья, узнать, какого цвета ткань в нем стирали. Синдик Эану превращал слезы в яд. Ну, синдик Теммен просто швырялся горами огня, но он особо и не стеснялся. И только синдик Фурья по прозвищу Клюшка был настолько могучим колдуном, что ничего так и не показал.

А у меня? Будут ли надо мной смеяться, если узнают, что у меня есть волшебная рыбка? Она мне и рассказала, как понравиться выборщикам. Вот сейчас я спрошу ее, как понравиться моим предшественникам. Хотя нет: лучше спрошу, чего не делать, чтобы их не разозлить. Что она нам ответит, посмотрим…

По старшинству. Синдик Эану ненавидел, когда упоминали его возраст. Он никому не позволял называть себя стариком. Синдик Клюшка терпеть не мог служительниц Бетил и запах лавра. Синдик Пантат презирал всех, кто был родовит, но нищ, и если при нём кичились древностью рода, он считал своим долгом подкупить такого вельможу, чтобы он за деньги совершил какую-нибудь низость. А синдик Теммен ненавидел, когда его дёргали за рукава или подол, и мог обрушить на несчастного ту самую огненную гору.

А я… Я войду в историю как синдик, который ненавидит, когда трогают его рыбку.

Вложено в счётные книги Граната

… И я, доброжелатель, видел вчера, после того, как потушили фонари, и станки остановились, что четвёртый двоюродный внук дома Пантат, именуемый Чёрнышом , открывал заповедные учётные книги и что-то в них искал. Охваченный рвением, я тайно подкрался, чтобы оглядеть книги, и – о ужас! – они оказались из хранилища первых отцов! Какую дерзость нужно иметь, чтобы тайно выкрасть эти драгоценные записи!

Три ночи я наблюдал за супостатом, и три ночи он читал заповедные книги, и заносил на счётные таблички, а потом смывал и повторял, и что-то выписывал на клочок бумаги. Я хотел поймать его, когда он понесёт это врагу, но испугался, что сил моих не хватит, или он меня опередит. Поэтому доношу об увиденном выше и смиренно надеюсь на награду.

Дурень ты, первый внук Пантат, именуемый Кеш! Дурень как есть, завистливый и неаккуратный. Что делает этот юноша, не твоего ума дело, а было бы тебе по уму, так я бы тебе его поручила. Возьми десять монет, всё-таки ты потратил время отдыха и проявил бдительность, но знай, что ты упустил возможность получить тысячу монет и место в семье, и пусть это знание будет наказанием тебе. К слову, Пантат Чёрный зверь – теперь младший сын, и ты поступаешь в его распоряжение. Вдовая первая праматерь Сахель Пантат.

МЫ АТВАЖНЫЕ ВОЕНЫ ТМЫ ПИШИМ ЕТУ КЛЯТВУ В ТАЙНАМ МЕСТЕ КОТОКОМ КОТО КОТОКОМП.

НАЗ ТУТ 5 ВОЕНОВ АСТАЛЬНЫЕ БАЯЦА. КЛИНЁМСА ДРГДРУШКУ НИ БРАСАТЬ В ТМНОТЕ РУКУ НИ АТПУСКАТЬ ПАКА НИ ВЫБИРИМСЯ НА СВТ.

КРОВЮ ПИШИМ СВАИ ИСТИНЫИ ИМИНА КАК КАЛДУНЫ И ВОЕНЫ

1. Я МУДРЕЦ СЛАВНЫГО РОДА ЮЧИТЕЛЕ ФАРИДУН ИЗ КЛААКИ СТО ЛЕТ ОТ РОДУ МИНЕ КЛИНСУ КЛИНУС

2. Я НИНКТУ, ВТОРОЙ ВНУК ИЗ ДОМА ЭАНУ. ПОМОГИТЕ, Я ПОПАЛ СЮДА СЛУЧАЙНО, Я ЗАБЛУДИЛСЯ И НЕ ЗНАЮ ЭТИХ ДЕТЕЙ. МЕНЯ МОЖНО УЗНАТЬ ПО ТАТУИРОВКЕ ЗМЕИ НА БЕДРЕ. ОНИ УГРОЖАЮТ МНЕ ОРУЖИЕМ.

3. Я, ШХИ БЕЗРОДНЫЙ, МНЕ ДЕСЯТЬ ЛЕТ, НАВЕРНО, И МЕНЯ ПРОДАЛИ НА ЭТУ АРЕНУ, ЧТО НАД НАМИ, ЗА ДОЛГИ МОЕГО РОДА. КЛЯНУСЬ ПОМОГАТЬ ДРУГИМ.

4. И ЗА НИГО Я ФАРИДУН МУДРЕЦ ПИШУ. ДУРАК НИМОЙ БЕСТАЛАЧЬ НО ВОЕН. МАНАН МАНАНАНА. ЧЁРНЫЙ ЖИВОТНЫЙ У НАС ТАКИХ НЕТ. ЕМУ 17 ЛЕТ. ОН ТОЖЕ КЛЯНЁЦСА.

5. И ИЩЕ ПИШУ ЗА ВЛАСТИЛИНА АСТРАВОВ КАРТОШКОВЫХ ИГО ЗАВУТ ЭРИК БРИВНО ЕМУ 20 ЛЕТ НО ОН ТОЖИ ТУПОЙ НО АТВАЖНЫЙ И ТОЖЕ КЛИНЁЦА

МЫ ПАЦЕЛУЕМ ДРУГДРУГА В ЛОП И ПАЙДЁМ В ПОХОТ НАЙДЁМ ВЫХОТ

Родина — Вий. Сын Брана из рода Пращи.

Родился в 600 до ПВ. То есть, живёт более тысячи лет.

Ясновидец

Начнём с банальности: своё детство Хромой не помнит. Но вовсе не потому, что забыл, а потому, что по прошествии многих лет очень трудно определить, что это было. В детстве он видел всё вокруг горящим, цветущим, поющим и пляшущим. Если ткнуть пальцем в небо, вокруг него расплывались радужные кольца. У цветов был звук, а у ощущений – цвет. Всё дарило величайшую радость и горе. Эмоции подобной мощи Хромой испытывал только при Взятии.

Отец, как он его помнит. Опасная и чарующая личность. Необходимо держаться как можно дальше. Мать не помнит – не застал.

Он жил в лесу, иногда у большого очага, в крепости. Но предпочитал лес.

В лесу у него был оракул, он соорудил его сам. Потом была большая война, которую он почему-то пропустил. Понял лишь позже. Его и множество его соплеменников угнали в рабство. Многие погибли в пути, многие бежали. Он дожил и не сбежал.

Твоя рука — в мокрой траве. Никто не видит, а ты видишь: капли крови в траве горят огнём. Они пахнут так сильно, кажется тебе, что сомневаться в том, что они здесь есть, невозможно. А они сомневаются.

Ты зачёрпываешь горящую каплю и кладёшь её в рот.

И знания текут рекой. Ты видишь изгнанника, того, кого объявили вне закона. Как он трусливо бежит к воде, как он дышит, у него плохие зубы, пар идёт изо рта, гривна натирает шею, мокрые ботинки, дом, откуда он бежит, как всё было на самом деле, он невиновен, его там не было, гнев и отчаяние переполняют его…

Ты указываешь охоте, где он.

Преследователи уносятся вперёд, охваченные азартом и жаждой крови, а ты скорее очарован. Ты знаешь всё.

То, что он помнит и что вряд ли кому-то известно, – что он не ючителле, а форс. Человека, которым он был многие столетия, считали чистокровным ючителле из аристократического рода, но это – большое заблуждение. Об этом позже.

С тобой говорит камень. Он мудр.

Пробуй ещё раз, говорит он. Если ты опять убьёшь себя, я тебе не помогу. Я камень, у меня нет рук. Пусть понимание этого удерживает твою душу в теле.

Арфист вновь начинает играть. Музыка увлекает тебя. Всё идёт хорошо, пока другой музыкант не выдувает из огромной пустой трубы низкую ноту. От избытка чувств ты падаешь в обморок.

Отец делает вид, что он в ярости. Но ты видишь ясно и знаешь, что ему нравится, что ты такой хлюпик. Он думает о том, как много в этом вариантов сладостного будущего. Пока он думает, что отдаст тебя своей матери, старухе, которую он свёл с ума, и она ублажит тебя своим дряблым, дурно пахнущим телом, и тогда ты умрёшь от отвращения и постыдного наслаждения, а он казнит её и будет три года оплакивать. Тебя рвёт, когда ты это читаешь в нём, и ты опять падаешь. Он доволен.

Трофей

Вместе с другими пленниками он поступил в ямы.

Это были времена большого притока рабов в Самоцветные города: войны на северном материке шли непрерывно. Рабы были дешевле хлеба, а потому на аренах с успехом заменяли корм для чудовищ, зверей – да и для других рабов. Кто не убежал, отправляется в котёл.

Маленький Трофей с перепугу удрал в темноту катакомб под ареной – и, что удивительно, так и выжил. Он ушёл очень далеко, в глубокую тьму, где не было ничего. Катакомбы под Гранатом (а именно в этот город он попал, хотя узнал об этом куда позже) были огромны, естественного происхождения, и там можно было скрываться годами.

Иногда там он натыкался на мусорные отвалы, где можно было найти что-то съестное. Иногда ловил каких-то мелких животных. Иногда находил трупы менее удачливых беглецов, которые не обжились во тьме…

Голода он опасается до сих пор. Даже Взятие полностью не забрало этот суеверный страх.

Мальчик по прозвищу Трофей ослеп и стал полагаться на другие чувства. К счастью, их ему было отпущено в десять раз больше, чем обычному человеку. Пробуя встреченное на вкус, он узнавал о вещах куда больше, чем позволял его жизненный опыт: что это за вещь, каково её назначение, кто её создал, чего он добивался, создавая её, что думал с ней делать, какова её судьба и рок… Да, именно так и было, когда он был маленьким. И теперь это чувство вернулось.

Поначалу Трофей не ел других людей, если их находил: больно было противно. Но потом передумал: так он узнавал о них всё, и ему показалось, что будет учтивым сохранить память о погибших. Да и знания покойных были кстати.

В катакомбах он прожил несколько лет – сам не знал, сколько. И вот однажды во время крупного бунта рабов он вылез наружу. Облизывая стены, он определил, где он.

Архонт

Выйдя на поверхность, он увидел огромный город.

Поначалу нищенствовал. Чуть не был съеден. Постепенно вернул себе зрение и начал приторговывать. Костями, тряпьём… Потом смолой, лаком, наждаком, толчёными пигментами, клеем… Жил над прибоем в море в свайной избушке. Страдал бессонницей из-за ярких красок, поэтому много работал.

Торговля у него пошла гладко. Вскоре поступил в лавку богатой вдовы по имени Сахель или Сахиль Пантат. Почему-то её он прекрасно помнит. Постепенно рос. От мальчишки на побегушках до сидельца, потом приказчика, потом счетовода, а потом – и помощника хозяйки. Они хорошо работали вместе. Возможно, она была его женой? Родственницей? Старшей сестрой? Тёткой? Или они были любовниками, несмотря на разницу в возрасте?

Так или иначе, Сахель стала ему бесценным другом и наставницей. Она научила его сдержанности и расчёту – качествам, совершенно его характеру не свойственным. Она осмеяла его воззвания к величию предков. Она показала ему, насколько на самом деле могущественны деньги, если их правильно применять.

Со временем Трофей стал её торговым партнёром

Кто бы узнал бы форсовского парнишку в том худом, просоленном, загорелом, как головёшка, бритоголовом человеке, чьё лицо расписано свинцовыми белилами, а тело облачено с ног до головы в золото (Сахель говорила: “Смело и вызывающе носи всё своё богатство на себе – но только после того, как наживёшь его достаточно”).

Он закалился, стал систематически обучаться магии – и Сахель не жалела ресурсов, чтобы дать ему все знания, которые ему необходимы (“Помни, что как бы высоко ты ни вознёсся, ты нищ. Всё своё носи с собой. Знания – самая компактная форма имущества”).

В его ведение были переданы торговые суда, и он, неожиданно для себя, испытал огромное, горячее счастье, когда первый раз ступил на палубу корабля – как член команды, а не как груз. Вспомнил, что отец говорил ему, что он принадлежит к колену кормчих-судоводителей, и там и лежит его долг и призвание: к колену Сикораксы, ее сына Урода, его потомка Пращи и князей Вия. Но отец мог просто всё придумать.

Проходят годы и десятилетия. Он богатеет. Они с Сахель становятся богатейшими людьми Граната – настолько богатыми, что, несмотря на недовольство его персоной, родовитые ючителле при всём желании не могли отстранить его от власти.

Сахель. Лучший друг, который когда-либо у него был.

В 570-х годах Сахель убивают в результате заговора. Он остаётся один. И только тогда осознаёт, как сильно к ней был привязан.

Проходит год и, терзаемый невыносимой тоской, он её оживляет. В своём сознании, конечно. Вроде бы, он предпринял что-то, чтобы увековечить её… Плохо помнит. То ли поставил памятник, то ли заточил её дух в сосуд, то ли ещё что-то… Он ведёт с ней внутренний диалог. Она безжалостна, цинична и честна, поэтому как мнимый собеседник незаменима.

Так или иначе, что Архонт помнит великолепно – так это то, что отомстил он за неё сполна. За несколько лет он выслеживает и уничтожает виновных, присваивая их богатства себе.

К 560 году он – кредитор всего Граната и, безусловно, богатейший человек всех Самоцветных городов.

Архонт несколько раз избирается синдиком, но предпочитает не занимать эту должность дольше, чем нужно для поддержания статуса.

Слава о нём как о маге разносится далеко. Сам бы он предпочёл не быть настолько популярным, но репутацию ему создают его причудливые вкусы. Со всех концов обитаемого мира он скупает диковинки, рассматривает их, трогает, пробует на вкус, а потом легко продаёт – он уже о них всё знает.

Его колдовство тем сильнее, чем лучше он знает то, на что колдует.

Время начинает нестись быстро, и следить за ним становится всё труднее.

Однажды архонт принимает участие в пышных торгах, где за огромные деньги покупает рабыню, которая становится его личным чемпионом. Десятки побед приносят ей заслуженную славу. Помнит её чётко, как молнию, вспыхнувшую перед глазами и осветившую море. Её называют по-разному, в том числе Белое плечо. Белое плечо очень красива. Он ценит её и похваляется ею. Она сражается за его честь и делает это невозмутимо, бесстрастно и прекрасно.

Та женщина

Он помнит, что задался целью отыскать родовой меч. По легенде, он управлял морем, а тогда Архонт готовился к масштабной войне на море и имел потребность в том, что поможет его флоту побеждать. Чтобы добыть меч, он нанял группу наёмников с хорошей репутацией, которые похвалялись тем, что добудут что угодно.

Действительно, они принесли этот артефакт. И хотя им предлагалось всё, что угодно, они потребовали от него куда меньше: всего лишь отдать своего чемпиона, рабыню-воительницу. Они хотели заполучить её в свои ряды и некогда обещали её забрать. Ему было жалко, он высоко ценил эту женщину, но… сделка есть сделка. Он пожал плечами и отдал (“долгие проводы – лишние слёзы”).. И лишь когда она покинула его, он понял, как сильно на самом деле он её полюбил.

Тогда он узнал о себе неприятную вещь, которая была причиной множества его бедствий. Если кто-то хочет заставить Архонта что-то вожделеть превыше всяких мыслимых границ, у него нужно это отнять.

Она с непроницаемым спокойствием принимает всё.

И когда ты говоришь, что будешь целовать следы её ног, и когда орёшь, что будешь вколачивать детей в её утробу одного за другим, пока она не лопнет по швам, чтобы все знали, что она — только твоя…

Она — вечно прохладная. Как мраморная статуя. Гладкая и свежая. Невозмутимая. И она легко терпит боль. И причиняет её. То, от чего ты, человек без кожи, тут же умер бы, для неё — как вздох.

Как вода. Она испаряет тебя, гасит. О, как ты любишь воду!

Они потом сражались за неё с капитаном этих наёмников. Он отправился к нему через море и бросил ему вызов. Сказал, что хочет её обратно. Что купит, отработает, отнимет, выпросит, — что угодно. Настолько он извёлся. Самому было противно на себя смотреть.

Тот не удивился, но и не отдал. Сказал, что расплатился с Архонтом и причин отдавать её не имеет — разве что она сама пойдёт. Она ядовито осмеяла их обоих, сказав, что не их это дело, а её, драться за каждого из них, и что она никуда не идёт.

В магии он был сильнее. Ненамного на тот момент, но очень неудобным для Архонта образом: его сила была в выносливости, он управлял своим телом и великолепно восстанавливался, а Архонт, хоть и чинил серьёзный ущерб, в то время был довольно непрочным. Обычно его как раз закрывала Белое плечо, когда он колдовал. Он чуть не убил врага, но всё же проиграл. А потом возможности убить его уже не стало.

Колдун

Много лет спустя отряд, в котором состояла его возлюбленная, вернулся – уже как враг. К тому моменту он многое о них знал и тщательно готовился. Но в сложнейшей морской битве он спасовал. Опустил меч. Белое плечо угрожала ему копьём, но он мог перерубить корабль и заставить расступиться море, так что, в сущности, угроза не была серьёзной. Но он стоял и смотрел. Она воевала на стороне врага и была преданна этому врагу так, как некогда была преданна ему. Она нанесла ему страшный удар, повредивший ему ногу. Он зарастил повреждение, но позже, много лет спустя, его расковырял Властелин.

Один из генералов врага, поняв, что он неуязвим на море, поднял его корабль и перенёс куда-то в глухую пустошь. Повсюду была суша, и до моря, что давало ему силу, было не дотянуться. Как он догадался…

На борту с ним была его гвардия, стража Граната. Многие из них погибли, многие были ранены. С этими людьми он отправляется в путь по безводным землям.

В Гранат вернуться им было не суждено. То ли город был взят врагом. То ли враг, выиграв битву, отступил от стен Граната, но эстафету у него принял Аметист, жаждавший восстановить свою власть над непокорной колонией. То ли в стенах города вспыхнула усобица, нарушившая многовековой порядок вещей. То ли разразилась эпидемия.

Так думал он потом. На самом деле он просто потерял голову от одержимости и тревоги. То, что он видел в этой битве, показалось ему крайне опасным. Войско неприятеля, в том числе его женщина, действовали как единое существо. Как если бы ими управляла одна воля. И эта воля принадлежала не его женщине – кому-то другому.

Он придумал, как с этим бороться. Он освободил свою женщину. К несчастью, она не ушла вместе с ним, а, поскольку всегда вила из него верёвки, убедила его помочь своим товарищам. Он очень хорошо разобрался в том, что произошло, – но как раз эти знания из головы его выдрал Властелин.

А память о том, что это именно он принёс ему Взятие, – оставил.

Хромой понял со временем, почему. Властелин полагал, что изводит его тем, что каждое мгновение, глядя на него, Хромой думает, что мог бы быть на его месте, а он – на его.

Но он даже предположить не может, что тебе и в голову не пришло тогда использовать эту дрянь самому.

А теперь и всё равно.

Для Властелина это была первая, так сказать, “проба пера”. Позже он действовал более изощрённо и всегда оставлял эмоциональный поводок, за который он дёргает таких, как он. С Хромым вышел прокол.

Сахель в его голове предупреждала:

“Ты пойдёшь торговать с очень опасным человеком. А знаешь, в чём его основная опасность? Он вообще не торговец. А значит, ничего не знает о честной сделке”.

– Я понял. Чего ты хочешь от меня.

– Разверни это вспять. Ты сильнейший из магов. Ты сможешь.

… Потянулись часы ожидания, когда он места себе не находил. Маг читал.

“В той местности, где будет вершиться такое колдовство, не может не быть людей. Но все они должны предоставить мне слово. Что это значит? Умолкнуть и опустить глаза, дать мне говорить. Пока только не мешать…”

– Это были самые полезные четыре часа за последний десяток лет, – сказал наконец Властелин, который ещё не звался этим именем. – Я сделаю то, что ты хочешь. Твоя плата мне не нужна: то, что ты принёс, стоит гораздо больше, чем всё, что ты предлагаешь.

– Ты убьёшь его?

– Ты говоришь, этот человек – лишь часть от целого? Как воплощение бога?

– Не знаю. Фрагмент.

– Фрагмент… Хорошо. Я убью его.

– А ритуал?

– Посмотрим. Прежде чем развернуть его вспять, надо понять, как он действует в своём обычном виде.

И Властелин произвёл этот ритуал над ним самим.

Хромой

Он даже не помнил боли. Он был к ней готов – помнил, как она мучилась. Он приготовился терпеть боль – и, возможно, она была.

Он помнит другое. Тяжело дышит, задыхается, как будто только что счастливо выжил.

Поседел, глаза вытаращил. И потом снова. Трясёт, в ушах звенит. Эйфория: пережил. И снова. Опять накрывает отложенным ощущением невероятного ужаса – чуть не умер, выжил. Опять. Опять. Несколько лет так. Это не аллегория. Сменяются дни, рассветы и закаты, сезоны следуют друг за другом. Сдвигается его место под звёздами и звёзды над ним.

Острота ощущения не убывает, оно разнообразно. Как будто сорвался с высоты и повис в локте от земли на верёвке. Как будто осознал, что только что валун, сброшенный лавиной и способный размозжить тебя в масло, ударился в шаге от тебя о землю и перелетел. Как будто море поднялось до неба и обрушило огромную волну – и ты проснулся. Каждый раз ужас, удар молнии, сердечный приступ, потеря дыхания, эйфория – снова ужас…

И вот наступил момент, когда жизни кончились. Волна обрушилась, верёвка оборвалась, лавина поволокла со страшной скоростью вниз. Счастливого пробуждения не произошло.

Тогда Властелин поднял руку, и он поднял руку. Пошевелил пальцами – он пошевелил пальцами.

А потом – его как будто забинтовали, покрыли гипсом, выкололи глаза, заклеили рот и заткнули уши и ноздри.

Чувства равновесия и опоры тоже пропали. Он как будто висит под углом в воздухе.

Он трогает пальцами – и ничего не чувствует. В ушах – тишина. Иногда кажется, что в ушной раковине, как в морской, перекатывается море. Но это – просто безумие.

Запахи исчезли. Поначалу было зловоние, но оно молниеносно приелось. А вкус… Вкуса просто нет.

Он может видеть достаточно, чтобы не быть убитым и выполнить задачу.

Он может слышать, что ему говорят.

Он приучился сохранять прямое положение, нелепо подставляя хромую ногу.

Он сохранил способность к движению. Всё, что раньше тратилось на чувства, было поглощено его телом, его магией. Он стал многократно сильнее и крепче.

И потерял возможность видеть дальше собственного носа. Для человека, который видел сквозь стену, который, попробовав на вкус лепесток, мог сказать, от какого он цветка, какого тот цвета, когда он был сорван, кем посажен и куда впервые пало семя его рода, утрата чувств разрушила всё. Воистину, никогда не иметь – стократ лучше, чем иметь и потерять.

Мгновенно выцвели и истёрлись воспоминания. Да, был город, который он любил и считал своим. Была женщина, которую он любил. Он их забыл, потому что забыл любовь как таковую. Забыл и решения, которые привели его к такому существованию.

С тех пор его жизнь была посвящена преодолению бесчувственности. Это не значит, что событийная часть происходящего проходила мимо его внимания. Это значит, что в эмоциональном смысле ему было запредельно безразлично, что происходит. Только сильнейшие, ужаснейшие из чувств иногда пробивались через ватное одеяло онемения.

Ярость, которую источал Властелин, проходила сквозь его раба, и крохи доставались ему. Хромой испытал бы презрение к себе, но самооценка тоже отпала за ненадобностью. Он с благодарностью подбирал эти крохи. Когда Властелин останавливал на каком-то несчастном городе свой гневный взор, Хромой был рад стать орудием этого гнева и спешил туда первым. Заслуженная слава опережала карателя, и до сих пор есть много мест на земле, где его боятся больше, чем Властелина.

Иногда это было даже увлекательно. В 50-м году ПВ Властелин отправил Хромого уничтожить военную верхушку квартала Кости в Розах. Он помнит, как это было: он буквально вился вокруг Властелина, ожидая, когда блуждающий гнев того примет определённую форму, и когда наконец дождался, стал острием этого ужасного копья. Даже испытал что-то вроде слабого облегчения. Ненадолго.

Властелин понимал, что подкармливает Хромого, и иногда для забавы лишал его этого удовольствия. Не пускал на миссию и отправлял туда другого.

Хромой боится Властелина, потому что так его заколдовал Властелин. Он подозревает, что настоящего страха в нём нет – это подобие страха, созданное магией. Страх перегорел при Взятии.

Он знает, что в одной части их сделки Властелин его не обманул. Того мага, которого он собирался убить, он убил – и чуть не погиб сам в процессе. Если бы Хромой не был в таком негодном состоянии после Взятия, он бы отыскал уползшего в щель Властелина и добил.

Потом была Госпожа.

Госпожа. Удивительная история: её очень легко применять как вождя, если не пытаться её понять. Хромой не пытается – и всё ровно. Лучше вообще не трогать.

Хромой подозревал Госпожу в сентиментальности и долгое время пытался срежиссировать ситуацию, которая вызвала бы у неё негодование. Потом ему надоело проверять, потому что оно понял, что от её негодования ему никакой пользы. Но наблюдение запомнил.

Однажды Хромому попались какие-то мелкие диверсанты из Роз. Он не стал ими заниматься, просто замуровал в какой-то старинной цистерне. И, уже зная, что они задохнулись, обмолвился при Госпоже: если бы буквально час назад кто-то пришёл на помощь, их можно было бы спасти. Понял, что попал: затронул тонкие струнки души.

У Госпожи есть грандиозный изъян. В ней нет ярости. Властелин его кормил, а Госпожа – нет. Пустота стала невыносимой.

Карательных походов стало меньше. Тогда Хромой открыл для себя склоки и скандалы. Обучился быть злопамятным. Иногда мстительность высекает искры. Ну, хоть что-то.

Слышал, что его считают тупым. Неспособным к оригинальным решениям и попадающимся раз за разом в одну и ту же ловушку. Ему просто всё равно. Он не ощущает никакой отдачи от красоты идеи, оригинальности решения и решения вообще.

Но трата безбрежных сил его успокаивает. Он понимает, что это колыбельная для дураков, что силы не кончатся, а результат не принесёт ничего, но в процессе бойни испытывает слабую надежду. А по нынешним временам и это – достижение. Поэтому часто Хромой выполняет задачу максимально трудоёмким путём.

Взятые считают, что Хромой не умеет считать деньги.

Да нет. Отлично умеет. Лучше многих. Просто незачем. Всё, что можно было купить за деньги, давно кончилось. А ведь когда-то деньги приносили ему удовольствие. Не как возможность получить то, что нужно, а как строгая мера ценности одного и другого.

Хромой видел Белую Розу. Точнее, не видел. Такое ощущение, что бескрайнее, сильное, бессмысленное сияние затмило ему обзор. В битве, итогом которой стало падение Властелина, Белая Роза оставила ему ужасный шрам, от лба через левую щеку и далее по груди вниз.

Белая Роза вызывает сильные по его нынешним меркам чувства. Он бы хотел её заполучить, пожалуй. Выковырять из неё всё, в том числе причину этого смутного чувства родства, попробовать на вкус, обмазать этим своё тело и душу…

Последние кампании

501 — направлен с Меняющим на подавление восстания в Вязе. В неожиданно кровавом бою Меняющий контужен, посох выпал из рук. Хромой мог его подобрать. Мысль первого порядка: “Да как он смеет! Посох – мой!” Мысль второго порядка: “Как только я прикоснусь к посоху, всё изменится. Станет либо сильно лучше, чем сейчас, либо сильно хуже, чем сейчас, но так, как сейчас, уже не будет”. Вторая мысль его порадовала, и он уже потянул было руку к посоху, но тут начала падать одна из башен, и ему пришлось переместиться. Потом Меняющий очнулся и забрал свой посох, грязно ругаясь.

503 – был одним из тех, кто поддержал авантюрный план броска через Равнину Страха. Вызвался исключительно ради намёка на возможность острых ощущений, новых неприевшихся горожан, а также смутного воспоминания о том, что отец придавал какое-то особое значение Равнине Страха и всерьёз пытался в чём-то соперничать с ней. Сама Равнина Страха его не впечатлила: какие-то толпы ряженых бегают туда-сюда, убогая комедия. А вот Праотец-Дерево – интересная сущность. Было бы любопытно его проглотить…

Миссия выполнена блистательно. Захвачены Алоэ, Стужа, Стук, Амбары и Ржа.

515 – Три года назад был назначен легатом Опала. Было очень странно. Всё очень знакомое, но всё не то. Он попытался вспомнить, как это устроено, и даже вспомнил, но потом понял, что оккупант не может править так, как привык править архонт. А потом накатило затмение. Он потерял контроль над войсками. Когда очнулся, ему, в целом, понравилось, что происходит. В своём роде, это решение проблемы. Если все умерли, то вопрос, собственно, уже снялся.

В 514 году Империя берёт Опал, причём вполне бескровно. Госпожа договаривается с одним крылом местной знати, что оно её поддержит в обмен на преференции и аккуратность в сохранении богатств города. Легатом становится Взятый Ревун.

Однако вскоре его призывает к себе Госпожа ради каких-то других дел и переназначает легата. В результате интриг им становится Хромой.

Хромой, сделав несколько то неуверенных, то размашистых политических движений, впадает в апатию на пару месяцев. Потом приходит в себя и внезапно приказывает войскам грабить город и убивать жителей в течение 42 дней. Абсолютно на ровном месте. Не было ничего, чем можно было бы это объяснить.

В итоге 42 дня не получилось — на 37 день, когда туда вернулась Госпожа с войском, население Опала сократилось примерно на треть. Столько трупов было отправлено в залив, что на некоторое время он стал немореходным.

Чтобы компенсировать ущерб от действий Хромого, Госпожа была вынуждена пойти на сделку с Опалом и дать городу самоуправление — примерно так же, как и Розе. Большой радости она от этого не испытывала, что не преминула самым непосредственным образом донести до Хромого. Но, понятное дело, никто не пикнул: мало кто будет ровней Хромому в бою, а в злопамятности там вообще равных нет.

Госпожа, как водится, его наказала. Но что она ему может предложить после Властелина? Самое страшное оружие Госпожи – это молчанка. Остракизм. Серьёзно?

Пока Госпожа не вернулась, он ковылял к маяку и смотрел на корабли, нелепо торчащие на мели, на банках из сброшенных трупов. Ему мерещилась далекая битва и женщина на палубе. Тонкая и сильная женщина с высокой грудью, голая выше пояса, облачённая в юбку-повязку. Она стояла на цыпочках – так они воюют. В руке её было длинное копьё, на лице – маска крокодила. Она сияла. Тогда он её вспомнил.

И вспомнил, что видел её. И когда. Это было в 447 году в Костях, когда Госпожа послала его туда заскочить и перебить каких-то воскресителей. Точнее, нет, не перебить, а разобраться, воскресители ли они, но, в сущности, никакого значения это уже не имеет. Видел эту женщину в толпе. Не так, как видит сейчас, – так бы он её не узнал. А так, как видел когда-то. В тот раз её присутствия было достаточно, чтобы он задумался и не убил какого-то мальчишку, стоящего за ней, но не более того. А потом он о ней забыл. Возможно, он её узнает.

Что делать

Взятый Хромой – человек со слабыми мотивациями и огромной потребностью в сильных чувствах. Долгое время полное отсутствие цели и давление со стороны Властелина делало его действия симптоматическими, лихорадочными и бессмысленными – “руки занять”. Но после освобождения из Курганья немного полегчало – не в экзистенциальном смысле, просто пресс приподнялся, и появилась возможность передохнуть, собраться с мыслями и перестроить цепочки интеллектуальных конвульсий в нормальную стратегию.

1. Служить Госпоже и побеждать. Госпожа – единственная, кто отделяет его от полного порабощения. Он не знает, как ей это удаётся, но совершенно уверен, что удаётся это только ей, в этом смысле она незаменима. Это какое-то колдовство или волшебное свойство. Исчезнет Госпожа — Властелин приберёт Хромого обратно в два счёта.

А она исчезнет, если об этом не позаботится он.

Госпожа хитра, но, на взгляд Хромого, слаба. В лютости ей с Властелином не поспорить, масштаб личности тоже не тот. Это значит, что либо вылезет этот Властелин, либо народится следующий, и она падёт. Но с Госпожой определённо лучше, чем с Властелином, и если не рассчитывать на принципиальное изменение своего положения, то этого хозяина надо беречь как зеницу ока, это наименьшее зло. Белая Роза – добыча, Круг 18 – кучка психопатов, всё отличие которых от него самого – в том, что они живы, а не мертвы, и могут служить источником новых Взятых. Причин их не бить – ровно ноль.

1. Сожрать Властелина. Ослабленный, он поднял свою уродливую голову, но, может, оно и к лучшему: то, что высунулось, выдало себя. Говорят о ритуале, позволяющем поглотить нечто огромное. Вроде бы, это нельзя сделать в одиночку. Но это не повод не перебить потом своих сотрапезников.

2. Сожрать какие-нибудь Истоки – чисто ради роста мощи. Хромой знает, как это сделать. Знает и то, что это знает Меняющий.

3. Добыть Белую Розу и с ней уединиться. Понять, что у неё там внутри, что она прячет. Там точно что-то есть. Только бы не сломать, как старую кость…

4. Раскопать, как Круг 18 умудряется колдовать толпой и что их объединяет. Возможно, там лежит что-то, что позволяет существовать многоликим колдунам, вроде Меняющего или Безликого, а такие вещи полезно знать.

5. Реализовать своё право на регалию форсов и распорядиться ею.

6. Найти свою женщину и что-то с ней сделать. Убить. Или не убить. Он не знает. Что-то да произойдёт.

7. Поучаствовать в восстановлении Городов-Самоцветов. Безусловно, созидательные мотивации Хромому чужды, но он знает, что народ ючителле бредит восстановлением Аметиста и движется в этом направлении.

8. Подумать о своей судьбе с учетом того, что Хромому (в отличие от всех прочих) точно известно, что Взятие обратимо вспять. На каких условиях и с какими последствиями, неизвестно. Он припоминает, что, когда шёл к Властелину, был уверен, что Взятие забирает магию у жертвы, и потом сильно удивился, узнав на собственном примере, что это не так.

СТРЯПЧИЙ

Он родился среди народа, что вышел на морские просторы, чтобы основать первую Империю, что раскинулась по обоим берегам Моря Мук. Древний народ, что строил Великие города, постигал высокое колдовство и шел на битвы под знаменами Богов еще в эпоху, когда народы Севера не знали ни письмен, ни бронзы.

Империя, построенная зловещим Маликертом, ушла в бездну, но ючителле не исчезли. Они рассыпались по континентам, превратив свою былую власть в золото и влияние. Теперь они не повелевали — торговались. Не командовали — убеждали. Не объявляли войн — покупали нужных врагов. Их уважали. Их боялись. Их ненавидели. Их ждали. Их выгоняли — а потом умоляли вернуться. Потому что деньги шли за ючителле, и с ними — все, кто хотел власти.

Тьма Алмаза

Этот город не был столицей Империи – лишь одним из шести великих Самоцветов ючителле. Он был зеркалом, где отражалась суть закона: холодного, безжалостного и вечного.

Алмаз стоял на берегах гладких каналов, выточенный будто из куска белого камня, ослепительно сияющий под небом. Его улицы были прямы, как кости мертвеца. Башни тянулись в небо, а мосты щедро украшались барельефами законников, праведников и палачей — иногда это были одни и те же фигуры.

Но под белизной хранилась жила чернильной тьмы.

В этом городе правду не говорили — ее выдаивали, как яд из змеиного клыка. Здесь учились шептать под сводами и доносить так изящно, будто исповедуешься. Здесь охраняли тайны как драгоценности, и тот, кто не умел молчать, быстро превращался в предмет обсуждения… пока его не смололи в пыль под стражей бумаги и печати.

Тайная полиция — невидимая, но вездесущая — приходила по ночам. Семьи исчезали без следа, и стены домов в те дни казались тоньше шелка, а разговор — опаснее заклинания.

Род Стряпчего, Хад’Асир, был стар и умен. Они знали, где заканчиваются слова и начинается проклятие. Хранили архивы, писали протоколы, выносили заключения, которые становились приговорами, даже если никто не осмеливался их зачитывать вслух. Но однажды чаша переполнилась. Алмаз слишком полюбил свои цепи. И стал бояться даже тех, кто их ковал.

Хад’Асир бежали. Тихо. Без скандалов. Без следов. Не потому, что были трусами — но потому, что знали: если остаться, их запишут во враги и сделают это так законно, что не ты и сам поверишь в это.

Они скрылись — и уже потом услышали, что Властелин сжег Алмаз дотла.
Башни рухнули, каналы наполнились мертвыми, белый камень почернел.
Закон умер, не сказав последнего слова.

Трубы

Труба старше своих врагов и моложе собственных легенд.
Ее построили более трех тысяч лет назад на ветреном перешейке между южными склонами и капризным морем. С тех пор она почти всегда была республикой, и власть в ней вечно меняла маски: то Сенат, то Совет, то Народная Воля — но никогда не корона. Труба не любила хозяев. И ни один хозяин не любил Трубу.

Говорили, в древние времена Кер — бог ремесла, упрямства и щедрости — прятал в этих землях свой котел, и потому Труба родилась богатой. Золото стекалось к ее причалам, как вода в бойницу, и вино здесь хранилось лучше, чем кровь.
Но всякая слава становится тенью.

Старики помнят: смерть пришла в Трубу как магическая дуэль за 18 лет до восшествия Властелина. Он заманил в город Мастера — древнего мага, который держал своей волей полгорода в рабском послушании. Сражение их было эпическим, но для города оно стало катастрофой. Когда пал Мастер, многие обезумели, вырезали друг друга, как проснувшиеся от чар куклы. Потом сам Властелин, а с ним, по слухам, и Хромой, устроили резню среди выживших и переломали опоры вольной республики.

С тех пор Труба стала игрушкой в чьих-то руках: ее отдавали в кормление Взятым, как кость псу. Богатства ушли. Осталась только злоба. Госпожа, пришедшая позднее, вернула частичку свободы — но времена золотых эпох остались под слоями пепла и гнили.

Жители Трубы всегда считались заносчивыми и гордыми.

Торговцы-ючителле Самоцветных городов, которых в Трубе было большинство, почему-то здесь отбрасывали слащавое раболепие и смотрели прямо, чуть что огрызаясь. А форсы… Форсы никогда не были столь утонченны, чтобы научиться извлекать выгоду из самоуничижения. Не научились и в Трубе.

«Город лишних зубов», – так, недобро прищурясь, окрестил его Бран Бард, когда приезжал сюда. Сеял, как обычно, смуту. Говорит, обыватели так дерзко смотрят на королей, как будто у них в кармане по две горсти запасных зубов.

Но самое опасное в Трубе — море.

В годы Кометы, каждые тридцать семь лет, волна тянется к небу, как будто сама пытается сорвать с него ответ. Тогда вода встает стеной и смывает все, что посмело встать на ее пути. На Волноломе, нищем и зыбком предместье Трубы, гибнут целые поселения. И все же — люди возвращаются.

И вот в такой год Кометы, когда звезды дрожали, а волны выли, как воины в бреду, в Трубу направился Адар, предок Стряпчего. Он вел корабль из Берилла, где семья скрывалась в изгнании. Вез все, что осталось — золото, реликвии, бумаги, клятвы. И свою веру в кормчее ремесло.

Но море не приняло плату. Комета смеялась.

Корабль разбило. Все, кроме жизни, ушло под воду.

Он очнулся на берегу среди таких же, как он — потерянных, голодных, оборванных. Семья отреклась от него. Но он был из рода Хад’Асир. А это значило: когда у тебя нет ничего — ты берешь все.

Он украл еду, деньги, землю… А потом — сердце девушки. Причем не первой попавшейся, а девы из благородного дома Небес, златоруких ючителле из Граната. Ее отец, узнав об этом, велел ей исчезнуть — в том, что на ней надето. Она исчезла. Но когда родился внук – старик сдался. Дал деньги на новый корабль. И, быть может, даже благословение — хотя и без слов.

Море больше не смеялось над Адаром.

Огонь под котлом

Прошли века. Владычество вознеслось и пало, как все, что смеет взлететь слишком высоко. Но род Стряпчего выжил, как выживают только те, кто давно привык к удушливому дыму перемен. Семья вросла в Трубу — гордо, глубоко.

Члены дома Хад’Асир нередко заключали браки с местными форсами — то из выгоды, то ради влияния, а порой и просто потому, что Труба учила неожиданным союзам. Некоторые из рода становились сенаторами. Один или два возвысились до правителя республики.

Дедом Стряпчего был почтенный Ферид Хад’Асир**.** Он был избран правителем Трубы и все обещало ему обеспеченную и счастливую старость в окружении внуков. Он точно знал, и поведал внуку, что легенды о котле Кера не были пустыми сказками.

По древним заветам право управлять им получали правители Трубы и те, кто происходил из исчезнувшего рода Сверчка — хранителей Очага королей. Эти люди знали три вопроса, ответы на которые открывали Котел. Ответы были просты, но их нужно было сказать так, как будто знаешь их с рождения.

Род Сверчка к тому времени считался исчезнувшим, сгинувшим еще до Владычества. Его обвинили в поклонении Комете, что в Трубе было запрещено под страхом смерти. Обвинение подтвердилось. Виновных казнили. Дом в Небесах снесли и засеяли ячменем, архивы уничтожили. Но дед знал людей из этого рода. С некоторыми из них он даже вел дела, храня их тайну.

Но однажды — как всегда — тайна раскрылась. Может быть всплыли кое-какие финансовые дела, или не слишком светлые политические сделки. Но Ферида обвинили в укрывательстве преступников из Культа Кометы. Кто-то прошептал что-то не тем, кто должен был слышать. Друзей не стало. Карьера закончилась. Но почтенный господин Хад’Асир вовремя понял: бегство неизбежно. На этот раз семья не пошла морем — не доверилась волне. Он повел своих домочадцев в Лошадь, далеко на восток, через горы и чащи, туда, куда даже слухи добираются лишь по частям.

Лошадь

Стряпчий помнит деда. Гордого старика, что сиживал у камина с бокалом вина, слушая шум дождя по глиняной крыше. В один такой вечер он и рассказал ему о Котле Кера, и о «Гончей» — корабле-городе, об Очаге королей. Но внук тогда был еще слишком мал, слишком мал, чтобы понять смысл сказки. Но вопрос и ответы для Котла он запомнил.

Голос в Курганье

Колдовской дар проснулся в Стряпчем рано — не как свет, а как трещина в стекле. Он чувствовал чужое дыхание в неподвижном воздухе, слыхал сны умерших и мог зажечь свечу одним взглядом. Среди форсов, где магия считалась делом низким, почти позорным, это стало было почти клеймом. Но род имел какое-никакое состояние и его отослали в Университет Весла, в Форсберг, на Черный факультет, где учились те, кому дозволено касаться того, что другие боятся произносить.

Там он познакомился с юношей по прозвищу Шаблон. Тот держался дружелюбно и открыто, но часто заводил речь о несовершенстве мира. Он говорил, что даже самые искусные заклятия не способны исцелить разлом в самом основании жизни. Стряпчий сперва не слушал, но Шаблон был настойчив, как капля, точащая камень.

Однажды он пригласил его в Курганье, где его отец, Боманц, занимался раскопками древних усыпальниц. Стряпчий поехал — из любопытства, и, быть может, потому, что страсть Шаблона чем-то отзывалась в нем самом. Позже он узнал: Шаблон был воскресителем, а Боманц, в своей жажде знания, раскрыл Госпоже путь к Возвращению, открыв древние курганы, некогда запечатанные Белой Розой.

Вести настигли его в Весле. На каникулах Стряпчий должен был вернуться в Лошадь, в свой дом, к матери, отцу и маленькой сестре, которой было всего три. Он уже собирался в дорогу, когда в последний миг что-то задержало его. Случайный разговор, забытая книга — сам он потом не мог вспомнить, что именно. Но он опоздал…

Свадебный овраг

Красное Солнце, взявшийся как будто из ниоткуда могучий колдун, подошел к Лошади с малым числом спутников. Потом люди не могли вспомнить, как он выглядел, но то, что он оставил после себя – запомнили надолго.

Его малочисленные родичи и войско встали у стен города, и он послал послание Орловичам, знатному роду телллекуре. Красное Солнце требовал руки княжны Рогнеды, прозванной Пернатой Змеей.

Рогнеда была гордой красавицей, разумной и бесстрашной, правнучкой тех, кто некогда вел теллекурре через снег и кровь. Ее избранником был княжич из рода Кичиги, сына Волка. Но Красное Солнце назвался наследником своего рода Кичига и вызвал Света, сына Волка на бой за руку девушки.

Княжна была согласна принять у себя загадочного жениха и убедиться в подлинности его слов, выпив с ним мед и преломив хлеб. То после некоторых колебаний согласился и три ночи пировал в чертогах Рогнеды. Но на третью ночь – получил отказ. Красиво, ясно, по древнему обычаю, в словах, за которыми пряталось отвращение: “Не хочу разуть робичича”.

В ярости он ушел. Ушел, чтобы вернуться под стены, когда Рогнеду уже собирались везти к Свету. То, что случилось после, вошло в историю как Свадьба в Овраге.

Орловичей вырезали всех до одного. Уцелевших, раненых, и даже мертвых — всех свалили в кучу, на тела постелили доски, на доски — ковры и шелка. Там, на живом полу из стонов и крови, он устроил пир и свою свадьбу с Рогнедой. Сначала сам овладел ею на глазах у всех, потом велел сделать то же своим воинам. А потом, когда она стала безмолвной, приказал отдать ее коню, чтобы тот “стал ее последним мужем”.

Овраг, где все это случилось, с тех пор зовется Свадебным. Говорят, в ночной буре там слышны крики Рогнеды. И ветер в том месте всегда встречный.

Когда Стряпчий вернулся, все уже было кончено.

Он сам вырыл четыре могилы — отцу, матери, сестре и той, кого любил. Говорят, он причитал над ними, как младенец, лепетал детские слова и не ел три дня. На могиле он дал клятву мести. С этого дня в нем что-то треснуло. Он бросил последнюю горсть на могилы и пошел прочь от города. И начал учиться другому колдовству — тому, которое не преподают в Весле, и не одобряют даже на Черном факультете.

Примечание: Асир, сын Ферида – отец. Мира – мать. Ясина – сестра.

Путь мести

Он искал виновника. Того, кто предал, кто сжег, кто погубил любимых и оставил его одного, живого, с выжженной пустотой внутри. Но так и не узнал наверняка. Он был уверен, что это был Взятый, вырвавшийся из кургана из-за Шаблона и его проклятого отца. Но круг подозреваемых свелся к четырем именам: Крадущийся в Ночи и Луногрыз — потому что о них не говорили вовсе, будто бы они и не вышли из курганов; Меняющий Облик — потому что мог предстать кем угодно; Безликий – ибо его лицо не мог описать никто, как и лицо Красного Солнца.

Одержимый поиском, он добрался до города Розы, до таверны «Доза», где впервые встретил того, кто действительно принадлежал к Восстанию. Его звали Мотылек — куратор, провожатый, тихий на словах, но опасный по сути. Их сблизила месть. Он согласился работать на Восстание, внедриться в отряды Империи и собирать сведения. Миссия совпадала с его жаждой расплаты — и потому казалась благословением.

Он нашел лагерь одного из Взятых, но не смог подступиться напрямую. Вместо этого вошел в другой отряд — на правах стряпчего, повара, незаметного, безоружного. Он варил похлебки, пек лепешки и ждал. Ждал случая отравить, перерезать горло, сжечь в палатке — но возможность не являлась.

Он связался с куратором и они вместе составили план: переманить весь отряд на сторону Восстания. Возможно, ради этого пришлось предать тех, кто называл его другом, но что с того. Он знал, что ведет их в ловушку. Более того, он сам ее устроил.

Теперь он стоит на пороге Круга Восемнадцати — высшего совета восставших. Его магия стала могучей, но с каждым кругом, с каждой новой формулой росло его Безумие. Оно не мешало — оно становилось частью силы. Саркастичный, временами пугающе веселый, он превратился в насмешника со скальпелем. Искаженное милосердие: вот как он называл то, что делал.

Он пришел к убеждению, что истинное знание — особенно знание о врагах, их слабостях, устройствах магии и боли — можно сохранить только при помощи насилия. Его «отчеты» записывались на коже, «архивы» писались костями, чернилами была кровь. Он не считал это жестокостью. Он считал это дисциплиной. И истиной. Единственно правильным способом сохранить Знание.

Свет из Аметиста

Когда Стряпчий уже сражался на стороне восставших, к нему стала являться “демоница” — “суккуб”, зовущая себя Утренним Сиянием. Впервые она предстала перед ним в обличье его умершей возлюбленной и даровала три ночи обжигающей, невозможной страсти. Затем являлась в иных обличьях: то юной наложницы, то придворной певицы, то вовсе без лица — только голос и запах лаванды, терпкий и дурманящий. Она предпочитала лиловые одежды и всегда возникала в те минуты, когда какая-либо страсть — будь то жажда мести, вкус победы или запретное вожделение — овладевала им до физической дрожи.

Сияние была демоницей страстей. Она знала путь к любому сердцу, могла разжечь гнев, выпросить милость, заставить душу рваться и таять. Ее нрав был переменчив — она вызывала страсть, чтобы тут же ее разрушить, дразнила лаской, чтобы бросить в одиночество. Иногда она говорила, что потакает лишь тем, кто позволяет страсти владеть собой без остатка. Иногда — что всего лишь играет.

Бывало, Стряпчий принимал ее за Шеол — многоликую богиню морей, телесных наслаждений, интриг и ненависти. Говорили, что в тот день, когда изгнанные воины ючителле вернулись на триремах отомстить Ребозе, Шеол вступила в близость со всеми портовыми стражниками сразу — и никто не заметил приближения десанта, пока враги уже не были на улицах.

Сияние возвращалась к нему снова и снова — в шатрах, в покинутых городах, под шум волн или в дыму сожженных деревень. Иногда она делилась тайнами, но ее слова были как зеркала в темной воде: правдивы, но изломаны. Имени своего она не назвала, и как ее призвать — он не узнал.

Но одну ее тайну он запомнил накрепко. Когда-то, очень давно, она была связана с Аметистом — священным камнем и одноименным городом. У нее был собрат, чья судьба была вплетена в судьбу Алмаза. Они были и узниками, и жителями, и покровителями этих великих городов. Они сопровождали людей на протяжении тысяч лет — не как повелители или хищники, а как тени, питающиеся тем, что человек прячет от света.

**
**

ЗАБОТЫ НАРОДА ЮЧИТЕЛЛЕ

Стряпчий

Тезис 0. Великие вожди не собираются бегать вместо отрядов и добывать информацию. Ровно наоборот.

Поиски корней истоков или создание истока

Твоя подруга говорила, что приложила руку к Самоцветам. Правда, ничего не говорила про Истоки. Но говорила, что кроме нее по земле ходит еще и Черный. А может и другие подобные создания. И если истоки – не магия, то может быть надо поискать их создателей среди демонов и тех, кого называют богами?

Вернуть Аметист или усилить Самоцвет другого города

Твоя подруга жила в Аметисте. Или была там заключена. Она, кажется, сама не может определиться с термином. В любом случае: был Аметист с этой “девушкой”, теперь есть Аметист без нее. А значит, чтобы все вернулось на круги своя, должна вернуться и Утреннее Сияние. А еще, она наверняка знает, где тот самый Аметист видели в последний раз. Способ взаимодействия с ней, в принципе, понятен – посвящения (делай то, что ей приятно) и сделки (заключай). Но, к сожалению, без деталей.

Есть, вероятно, и вторая возможность. Использовать способности Сияния или ее собратьев, чтобы каким-то образом транслировать силу Аметиста в другой Самоцвет. Алмаз (если он сохранился), Опал, Берилл, Гранат или Топаз.

Народно-политический комментарий: усиление самоцвета в любом из городов ючителле приведет к существенному перераспределению власти и богатств в его пользу. Возможно, он окажется более склонен к союзу с Восстанием. Возрождение города Аметист, с другой стороны, даст долгосрочные плюсы всему народу, но лишит наживы здесь и сейчас (ну кроме награды от Банка).

Создать Седьмой Самоцвет

Твоя подруга рассказывала, что когда-то участвовала в создании других Самоцветов. Так что тут снова-таки потребуется помощь от нее или ее сородичей. Но, кажется, это не все. Ты вспоминаешь, что, по ее словам, шестеро жили в шести Самоцветах, а ни про какого седьмого она не говорила. То есть для нового камня вроде бы нет жильца-хранителя.

Правда, есть Утреннее Сияние, которая лишилась своего самоцвета. Но станет ли он тогда седьмым или просто будет новым Аметистом?

Она еще говорила про Черного, но там такая же дилемма, только еще и непонятно, куда делся камень с твоей собственной прародины – Алмаза. Рассеян ли он, как Аметист, или просто спрятан.

Наконец, из анализа разговоров, да и, скажем честно, сказок и легенд твоего народа, ты понял, что существуют древние договора, которые позволяют заставить таких существ действовать тем или иным образом. Но можно попробовать и просто уговорить.

Об управлении котлом Кера

Расскажи о том, как разогреть Котёл, и своим потомкам, и тем, кто будет владеть этим местом. Но лишь тем из них, кто хорошо понимает, как устроен мир. Они должны ответить на три сложных и тайных вопроса. Один – о запретном, другой – о пище, третий – о земле. Тот, кто правильно ответит, получит знание о том, как управлять котлом. Вернее, сможет им управлять.

Первый вопрос:

Когда-то на мысу стояла Труба. Она дотягивалась до неба. Её по спирали опоясывали древние литые скобы, а внутри она была на две трети полна пеплом от трупосожжения. Нужно узнать, зачем она.

– Как ни странно, ответ на этот вопрос я знаю. Жрецы из той башни оставили потомство. Те, кто приветствует Комету, сеют не столько своё семя и кровь, сколько странное знание о Нём. С ним передается и память.

– И каково это знание?

– Комете что-то мешает. Он беснуется, прилагает силу, но не может опуститься на землю. Поэтому тянет землю на себя. Повинуясь Его желанию, растут горы, стремясь к Нему прикоснуться. Всё растёт вверх, дабы притронуться к Нему. Когда-то Его должно было коснуться Древо. Теперь это невозможно. Не осталось даже его воли, его голоса. Так считают те, кто служит Комете. Иные же говорят, что Древо всё же шепчет тем, кто его понимает, веля всему, что некогда его составляло, собраться воедино, брызнуть вверх и наконец соприкоснуться с Кометой. Эти люди решили, что будут выстилать путь к Нему драгоценностями. Они наполняли трубу человеком снизу доверху, пытаясь создать новый ствол.

Второй вопрос:

Иногда добыча слишком велика и сильна, чтобы её можно было поглотить. Хранить её невозможно, а подступиться страшно. Есть ли искусство либо волшебство, которое позволит это сделать? Как его имя? Как творится это колдовство?

Третий вопрос:

Есть земли, в каждой из которой есть сердце. Сколько их и как их называют?

Почтенному мэтру Далаху Пересмешнику, ректору славной Цитадели Учёности в Розах

Да будут ваши дни ясны, как зеркало без пыли, и разум ваш — прозрачен, как родник в час предрассветной тишины.

С великой благодарностью склоняю перо пред вашим именем, и со всей почтенной учтивостью слагаю эти строки в ответ на ваше достойное письмо.

Сердце моё радуется, что взор столь достойного мужа пал на моего сына — юношу, исполненного пыла к знанию и усердия в ремесле мысли и науках тайных. Он с юности преклоняется пред разумом и внимает письменам, как паломник — звону молитвенного колокола. Как отец, я радовался было его возможности пройти сквозь врата славнейшего Университета Роз, где раскрывается мудрость древних и утонченность новых наук.

Но увы! Звёзды ныне чертят по небу иные узоры, и, как справедливо указано в вашем милосердном совете, не время ныне бросать на произвол ветра судьбы тех, чья натура склонна к Слову Скрытому и Тропам Сумеречным.

Город Розы, светоч познания и искусств, ныне трепещет – как от звона Кометы, что вновь приближается к небесному зениту, так и от теней, что испокон отбрасывает в нем колдовское ремесло. Как Вы верно заметили, времена ныне тонки, как шёлк, да легко рвутся. И уж коль скоро наша семья уже познала горечь, принесённую сияющим хвостом небесной бестии, не станет Асир упрямо идти навстречу новой беде.

Посему, со смирением принимаю ваш благородный совет: направить сына моего не в Розу, но в Весло, где мэтр Пепельник ещё ведёт своё учение.

Ваши слова — не только утешение, но и путеводная звезда, ибо они даны не только с разумом, но и с сердцем.

Да пребудет на вас благословение Анат.

Да не иссякнет источник вашей мудрости.

С почтением и печалью,
Асир, смиренный служитель закона в Лошади.

Пометка: Письмо сие изъято в ходе следствия в год 1113 от Основания Роз. Передано в архив Великой Библиотеки Роз в год 1153 по признании подозрений ничтожными.

**О сомнительном братстве, обучавшемся некогда на Черном Факультете Университета в Весле, и о темных их делах, что привели к проклятому вскрытию Курганья, за которым последовали беды великие и необратимые.
**

Сие повествование ведётся не ради суда, но ради памяти и предостережения, ибо кто раз пробудил мертвых – тот отмечен проклятием, а кто молчит об этом, делается соучастным.

Повествуют старые листы и смятые признания, что около восемнадцати лет назад, в дни мрачные, когда звезда дрожала в воде, не менее шести учеников Черного Факультета сговорились о вскрытии древних усыпальниц, кои предки наши запечатали печатью Белой Розы.

Список подозреваемых, кои в книгах моих записаны:

Шаблон из Весла — студент речистый, но взгляд его был затаён и уперт внутрь себя, как нож в ножнах. Говаривал много о несовершенстве устройства мира и о “забвении закона Смерти”. Под великой тенью подозрения находится и его отец, именем Боманц, некогда ученый. Следы обоих потеряны в Курганье.

Пепельник из Весла — прозвище, под которым скрывался некто, отправлявший богопротивные культы в честь Госпожи. Вероятно, именно он скрыл важнейшие улики вскоре после ритуала.

Сахбах из Лошади — уроженец восточных земель. Учился мало, но записки его полны чернильной дерзости. Исчез при первых слухах о вскрытии усыпальниц.

Алчущий из Роз — лицо неопознанное, имя не сохранилось. Говорил на древних наречиях, общался будто бы с тенями. До того учился в розанском университете. Сообщалось, что он погиб. Тело однако не найдено.

Корица из Вяза — женщина с речью тихой, но с умом, как бритва. Ведала запрещенные книги, многим. Сведений нет.

Векарь из Лордов — писарь университетской управы. Пропал через шесть дней после происшествия, похитив часть каталога с запретной кафедры.

Заключение (не по протоколу, но по совести): Сей круг был собран не по случаю и не по глупости. Что-то влекло их друг к другу, как зверей к падали. Обретённые ими знания были злы, и не всем из них хватило ума отшатнуться. Из шестерых — трое исчезли, двое, вероятно, мертвы. И тому, что мертвецы вновь ходят среди нас и властвуют — то виною сему не война, но студенческий ум без узды.

А еще, думается, далеко не все имена нам известны. Скоро не до розыска стало. Я вот сколько лет ждал, чтоб к делу к этому вернуться. А за годы эти много следов остыло.

Х. С., бывший старший дознаватель Охранной Стражи Форсберга

**О скрывающихся в тенях: размышления о тех, кто выжил после падения Алмаза
**Марцел Асгалия, историк, коллекционера судеб,

Кафедра теории и практики заговоров, Университет Роз

517 год от Становления Владычества

«Закон и тайна хранят мир…» — так гласила надпись над фронтоном Сената Алмаза. Говорят, это было последним, что сгорело.

Прошло более пятисот лет с тех пор, как белокаменный Алмаз пал под ударами Властелина. Но я не верю, что его дух исчез. Город не был из тех, кто гибнет громко. Его жители — не герои баллад и не жертвы мятежей. Они были рождены, чтобы выживать.

Исчезать. Приспосабливаться. Жить чужими именами и говорить чужими голосами.

Те, кто уцелел, растворились в мире. Они не называют себя потомками Алмаза, не носят гербов и не строят памятников. Но манера осталась: холодная вежливость, одержимость порядком, пристальный взгляд, фиксирующий каждую мелочь. Из них получаются прекрасные шпионы, соглядатаи, допросчики и хранители опасных тайн.
Они не доверяют никому — даже друг другу.

И потому лишь изредка удаётся напасть на их след.

Именно потому я был поражён, когда одна моя давняя теория внезапно подтвердилась. В старых следственных делах Трубы, в архиве, где пыли хранится больше, чем чернил, я нашёл упоминание о градоначальнике Фериде, обвинённом в связях с культом Кометы. Он не был схвачен. Он исчез. Запутал следы с мастерством, нехарактерным для простого чиновника. А Труба – то город особый, и весьма. И вот подумалось мне, а что, если градоначальник тот тайны городские с собой прихватил…

И совсем не удивился, когда, сопоставив фрагменты, понял: он был потомком беженцев из Алмаза. След его в Лошадь привел. Там, конечно, ничего уже не осталось, так как дело происходило больше 100 лет назад. А потом пришла резня. Но я все же проследил его линию. Уверен, что один из потомков этого беглеца жив и ныне, более того, занимает или вот-вот займет видное положение в Сделке.

Туда я и отправлюсь, как только передам эту рукопись в Библиотеку.

Мне не терпится расспросить его обо всем, что удалось сохранить в памяти об Алмазе, да и о Трубе тоже.

Если бумага эта вернётся в мои руки — значит, я был не прав.
А если нет — кто-нибудь другой продолжит искать их.
Тех, кто выжил.
И не забыл.

О призрачных надеждах, неумелых бунтарях и недоразумении под именем Круг Восемнадцати

или Размышления о позоре, выдаваемом за Восстание

Вновь и вновь из уст наивных граждан и языков праздных крикунов звучит: Круг Восемнадцати вот-вот обрушит Империю Госпожи.

О, как грозно звучит! Как зловеще! Как… смешно.

Посмотрим внимательнее. Кто у нас в главарях?

Мотылёк. Простите, Мотылёк? Имя, годное разве что для поэмы в духе «Печали нежных». Не для чародея, не для полководца, не для лидера восстания.

Идём дальше — Пустяк. Комментарии тут излишни. Разве что для баланса взяли: чтоб Мотылёк не казался уж слишком серьёзным.

А недавно, гляди-ка, в Круг был принят… повар. Да-да, не стратег, не артефактор, не видящий сквозь ткань реальности, а повар. Возможно, у него выдающийся соус, не спорю. Но если господа повстанцы всерьёз считают, что из кухни можно руководить фронтом — поздравляю, у нас новое меню: на завтрак — позор, на обед — крах, на ужин — капитуляция.

Так называемое «восстание» захватило Алоэ, Стужу и Стук. Кто бы сомневался! Земли эти — символические: суровые, бедные, стратегически бессмысленные. Зато красиво звучит в манифестах. На Севере они взяли Рожь (поля), Сделку (форт в глухом лесу), пол-Клина (болота) — и что, простите, дальше? Пока Империя прочно стоит в Весле, в Мейстрикте, на всех главных трактовых развязках.

Курганье? На границе. И что-то я не вижу, чтобы туда рвались мятежные орлы. Наверное, боятся запачкать крылья пылью Истории.

Город Розы — всё ещё под покровительством Госпожи. А пока так, все эти хождения с факелами — не более чем сельский праздник с элементами фарса.

Я, между прочим, вовсе не поклонница Госпожи. Её реформы — плевок в лицо аристократии, а упразднение титулов — подрыв основ. Но даже я — я! — не могу смотреть на этот балаган без хохота.

Если уж Империи кто и угрожает — так это не Круг Восемнадцати, а цирк Мегалио.

Восстание? Ради всех богов. Это не восстание. Это посмешище.

Жаль только, что всё ещё с трупами.

Впрочем, может, супруг встанет, отложит газету и наведет порядок. С него одного будет толку будет больше, чем со всех этих «восемнадцати».

Письмо без конверта и адресата, подписанное инициалом Д.