Братья смотрели на меня как на чудотворца, как будто я совершил невозможное! Но это так просто! Я не стал им объяснять, что после стольких лет и стольких столкновений я уже не просто не путаю Сомбре и Джойзо – я прекрасно понимаю, где именно, говоря нам непонятные вещи, они на самом деле нашими руками пытаются свести счёты друг с другом. Не стал объяснять потому, что они уже не поняли, это первое, а второе – не буду скрывать, мне было приятно. Когда даже Ша-Трубкозуб, чей скверный нрав эти годы только закалили и очистили от плевел, буркнул мне “шодш”, стало понятно, что мои усилия получили высшую оценку.

И только Хат подпортила мне настроение. Зачем-то она проснулась, приковыляла, прикрыв глаза, ко мне и прошептала на ухо: “Ты заигрался с чужаками, Корова”.

Ненавижу, когда она так делает. Конечно, за это мы её и держим, но неприятно же! Я посмотрел на неё вопросительно. Коршуница отвела меня в сторонку и сказала: “Ты всё больше похож на них. Это помогает тебе их понимать. Это хорошо. Но ты начинаешь забывать, что правда здесь наша, а не их. Это плохо. Скоро они попросят о чём-то, считая это мелочью, и ты согласишься, но, думай ты по-прежнему так, как надо, ты бы понимал, что это не мелочь, а источник огромной опасности. Так будет”.

И, толкнув меня в плечо, она убрела на свой тюфяк спать.

… Я пришёл к бургомистру и сказал ему: “Господин, наши люди против той сделки, что ты предлагаешь”. “Почему?” – спросил он. “Не хотят, и всё”. – “Люди ваши не понимают своей выгоды, – сказал бургомистр. – Мы дадим вам взамен более сочную, более жирную землю в хорошем месте. Там будут лучше расти это ваше заморское пшено и ячмень, ваши листья, из которых вы делаете бумагу”. Нет, он совсем не понимал.

“Господин, – сказал я, – тот участок, что хочет твой настойчивый гость, – вовсе не пахотная земля. Это земля могильника, могильник же есть часть царства мёртвых, и мы не забираем у них то, что им уже отдано”.

Бургомистр сказал: “Следует ли понимать так, что вы боитесь возмущения ваших мертвецов?” “Можно и так сказать”, – согласился я. “Тогда передайте своим мертвецам, что они получат ровно столько же земли!”. Он задумался. “Я даже, пожалуй, дам вам вдвое больше земли, а ещё вы получите те деньги на кладбищенскую стражу, что вы просили. Как вам такое?”

Предложение было вполне достойным. Я не видел в нём никаких изъянов, но братья были против. Особенно кипятился Трубкозуб. Он запальчиво тарахтел, что, мол, если бы Феникс был жив, он бы всё должным порядком объяснил, но Феникс теперь охраняет Низ, и поскольку никто из нас не знает об оградах столько, сколько он, не надо лезть не в своё дело, а надо слушаться его и помнить его заветы. Крокодилица и Лев поддерживали меня, но их поддержки не хватало, чтобы переубедить всех.

За меня, впрочем, неожиданно выступил Ибис. “Допустим, мы откажем, и что будет? Мы начнём войну с соседями? Правда ли мы готовы на это пойти?” Впрочем, Ибис всегда чуждался военных решений, и этот случай не был исключением. Кошка его, как обычно, осмеяла и приняла сторону непримиримых противников сделки.

Я был бы разгромлен, но почему-то в этот раз Пчела отдал шляпу мне. За мной было последнее слово. И я сказал, что пойду в Розу и откажу, но попробую решить дело миром.

В третий раз я явился к бургомистру и сказал, что нет, обитатели Костей против и окажут сопротивление. Точнее, я начал говорить про сопротивление, но меня прервали. Тихий и очень красивый голос спросил меня, неужели такие умные и опытные люди не могут договориться миром, когда обоим сделка несёт выгоду.

Это был покупатель. Крысолов, как назвал его бургомистр.

Он был маленький и худенький, как то насекомое с поджатыми верхними лапками, что обитало в наших краях. Одет в тряпицу, лицо сокрыто, а голос чистый и весёлый, как у ребёнка. Пахло от него, как от горного луга.

Он сел на землю, показав узенькие потрескавшиеся ступни, и указал мне на камень. Я тоже сел. Он развязал мешок. Сухие пальчики потянули из него дощечки разной формы – треугольные, прямоугольные, ромбовидные, квадратные…

“Посмотри, казначей Корова, – ласково сказал он.– Вот то, что ты имеешь сейчас”.

И из дощечек он шустро-шустро выложил что-то, напоминающее рыбку.

Я пригляделся к тому, что он показал. “Да, – сказал я, – всё верно”. И удивился, насколько точно и как быстро он всё разметил.

“А будешь иметь вот это”, – сказал Крысолов:

“– Не может быть! – воскликнул я. – Ничего же не пропало, только прибавилось!”

“Присмотрись внимательно, – сказал маленький колдун, – на самом деле, ничего не прибавилось. Но и не убавилось. Лишь поменялось местами”.

Действительно, когда первое удивление схлынуло, я всё тщательно рассмотрел и понял: да, земли ровно столько же, сколько и было. Наверно, только Ибис, как землемер, который сотни лет оттачивал своё мастерство, мог бы понять, где участок, который был утрачен. Я перемерил всё и понял, что Крысолов не обманул: земли стало столько же, сколько и было.

“А бургомистр, слышал я, – улыбнулся колдун-бродяжка, – обещал сверху положить жирной пахотной земли и дать прилично золота”.

Он пододвинулся ко мне вплотную и толкнул меня в бок.

“Послушай, казначей, разве твои люди тебя не засмеют, если ты не возьмёшь то, что дают?”

“Нет, – сказал я. – Не засмеют. Они думают, что сделка – с подвохом”.

“Разумеется, с подвохом! – возмутился мой новый знакомец. – А как же иначе? Только вот скажи, вот чего я не понимаю: если они боятся, почему отправили тебя? Ты же умный, ты лучше них всех умеешь считать и можешь видеть, что бургомистр тебя не обманывает!”

“А ты?”

Он злобно зыркнул на меня из-под дерюжки, которым было прикрыто его лицо. От него внезапно пахнуло помойкой и леденцами.

“Я с тобой не торгую, – отрезал он холодно. – Я торговал с бургомистром и заключил сделку”.

Его внезапная ершистость удивила меня. Но я продолжил.

“Так кого обманываешь ты?”

Он переложил дощечки так, что они образовали плотный прямоугольник.

“Если я кого и обманываю, – задумчиво сказал Крысолов, – то он сегодня не пришёл”.

Он легко вскочил на ноги и будто бы воспрял духом.

“Так что, уступишь земельку его чести? Или погоните его с кладбища в шею, так сказать?”

А земля эта нужна ему была вот почему. Как стало известно Безликому, великое сокровище форсов, камень Фаль, было тайно вывезено из Вия и возвращено в Розы.

В Вие, раз заполучив вожделенный камень, отдавать его не хотели. Но группа патриотически настроенных к делу форсов граждан Роз, небезосновательно опасаясь за безопасность камня в преддверии большой войны (и не желая давать Вию даже дырку от бублика), после нескольких неудачных попыток похищения сумела вывезти его, вделав в каменный барельеф, который был заказан у мастеров Вия для шедшего в те времена расширения бастиона.

Возможно, часть их плана состояла в том, чтобы потом этот камень оттуда изъять. Но что-то пошло не так, и камень занял своё законное место внутри Черепа.

Узнав об этом, Безликий пришёл к камню в облике кого-то из строителей и решил с ним поговорить – шутка ли, говорят, что он вопит как бешеный, если к нему прикоснётся кто-то негодный. А ещё за ним водится слава мудрейшего из менгиров. Но камень не орал и разговаривать отказывался. Безликий так и так потыкался в задачу, как разговорить менгир, но так и не смог, а потом – сам уже не помнит: то ли отчаялся и решил, что сначала надо окончательно присвоить его себе, то ли, наоборот, к нему прикипел, ибо камень Фаль импонировал ему своим молчаливым дружелюбием и, в общем, и так годился в собутыльники.

Ради этого Безликий, если коротко, купил Череп, который стоял на тогдашних землях Первого отряда (ныне это Кости). Фаль от этого более сговорчивым не стал, но Безликому нравилось им владеть. Как приятно тайно владеть шедевром или картиной.

Истины Элиоса Связующего о Единении

Автор: Связующий, жрец и слуга Великого Единения.

Благословенно Единение, ибо в Нём — спасение наше!

Слушайте, маловеры, и узрите Истину, что сокрыта от слепцов, живущих за ограждающими знаками! То, что малодушные называют лахах, есть Великое Возвращение. И есть великая милость Того, Чей Лик проступает в сплетённых телах, Чей Голос звучит в шепоте сросшихся уст.

Как же приблизить каждому из нас это время? Я скажу, я знаю.

Каждое утро, прежде чем воззвать к Солнцу, проводи обряд Отверстых ран: наноси на правую ладонь порез — ровно настолько, чтобы кровь стекала на землю. Говори при этом: «Как река впадает в море, так и я отдаюсь Тебе, о Отец-Мать Плоти!»

Кровь — это нить, что связывает нас с Ним. Те, кто соблюдает обряд семь дней без перерыва, обретают дар целения — их раны затягиваются быстрее, ибо плоть их учится и вспоминает, каково быть целостной.

Следует соблюдать Трапезу единого тела.

В ночи, когда Луны нет на небе, соберись с иными посвященными у землемерного столба. Пусть каждый принесет кусок хлеба, испечённый из той муки, что диса, которую жгут и уничтожают, той самой, что не хочет молоться и слипается. Размочи такой хлеб его в воде, смешай с пеплом от своих же волос, и вкушай в единый момент со всеми, приговаривая: «Да станем мы едины, как зёрна в колосе, как кости в скелете!»

Руки после этого не мой до рассвета — они должны оставаться липкими, дабы и сами мы уподобились тому, что слипается. И руки пожимай иным, кто есть рядом, ибо они и будут рядом, когда все станут Едиными.

Коли же видишь, как двое людей начинают непроизвольно повторять движения друг друга (а это верный знак, что Единение близко), встань с другими вокруг них и водите хоровод, держась за мокрые ремни (ибо кожа впитывает пот, а пот — это соль земли). Пойте:

Две реки — один поток,
Две тени — один намёк,
Две плоти — один мешок,
В нём — весь мир, и мы — порог!

Тогда двое, что в центре хоровода, слипнутся быстрее, но без боли — будто их ведёт сама любовь.

Ухаживайте за Мясными горами, коль посчастливиться их встретить. Оберегайте их и скрывайте от непосвященных. Се высокая аскеза! Позаботиться о другом, прежде чем о себе — в этом есть служение Единению. Великие Сгустки — это молящиеся святые. Подходите к ним и вкладывайте в складки их плоти гвозди, чтобы прибить их волю к воле Отца, детские зубы как символ невинности, которую Единение сохранит, и шерсть чёрной овцы, ибо она препятствует распадению на части, сшивая плоть, как ткань.

Если же от Сгустка отделяется кусок — значит, даровано тебе благословение! Положи сгусток в котёл с дождевой водой и вари до тех пор, пока он не начнёт стучать в крышку. Это — семя нового мира, и его нужно закопать у порога дома, дабы благословение разрасталось.

Почему же, спросишь ты, люди боятся Единения и препятствуют ему?

Все просто: их боги — лжецы. Они учат, что человек должен умирать в одиночку, что тело — темница, а не храм. Но разве муравей проклинает муравейник? Нет! Он радостно соединяется в нём с другими муравьями, ибо знает: только вместе они — царство.

Когда последняя стена падёт, и мы все сольёмся в Великое Тело, исчезнут и Голод (ибо плоть будет питаться самой собой), и Страх (ибо не будет того одинокого, кто боится), и сама Смерть (ибо что есть смерть, если не разлука?).

Да, сейчас это кажется странным. Да, ваша рука дрожит, когда вы режете ладонь. Но вспомните, разве колос страдает, когда зёрна в нём слипаются? Разве река плачет, впадая в море?

Нет. Они возвращаются домой!

Отчего же, спросишь ты, я сам не познаю Единение не только душой, но и телом? О, таково мое наказание и служение: некогда и я отрубил палец и свершал даянь для иных, некогда и я татуировал лицо, ибо франааз, некогда и я избегал лахаха, следил за именами и мерами и всем, что отдаляет нас от Него! Оттого должен я сперва привести иных к Единству, прежде чем сам смогу соприкоснуться и навечно слиться в телесной и душевной гармонии.

Да будет Плоть едина ! Да будет Дух един! Да будет все Единым!

Дважды Первый был самым умным в Первом отряде, с этим были согласны все. Безусловно, Ибис был сильнее в возведении строений и измерения земли, Ша – во внезапных озарениях, Пчела – в мудрости и цинизме, а Хат… Хат – просто гений. А каким был Сокол, мы уже забыли. Но Шакал превосходил их всех.

Превосходство его выражалось в потрясающей, невероятной, граничащей с волшебством дальновидности. Иногда мы не понимали, зачем ему все эти мелкие действия, незначительные покупки, визиты, разговоры, но они неизменно приносили результат, причём явный, месяцы и годы спустя. Он никогда ничего не выбрасывал – но, в отличие от накопителей мусора, не тратил на применение невыброшенного больше сил, чем нужно было бы для обретения новой вещи. При этом ничто из этих вещей, за редким исключением, не применялось по их прежнему назначению.

Думаю, это потому, что Шакал был бальзамировщиком, и призвание оказывало на него понятное воздействие. Вещь ещё не умерла, он не имеет права констатировать смерть, – значит, она должна ещё послужить, и он обязан придумать, как.

Когда мы оказались в Розе, и он ослеп, некоторое время он размышлял, почему так произошло. А потом пришёл с выводом: наши боги здесь слабы. Звучит это очень неожиданно, признал он, но, в сущности, нет ничего зазорного в том, чтобы выполнить волю наших богов средствами чужих. Ша посмотрел на него как на полоумного и сказал, что всему есть разумный предел, и если кто-то желает поддразнить своего бога и забыл, каков он в гневе, то он просто отойдёт в сторонку, ведь он, Ша, помнит, кому клялся и кому отдал свой левый мизинец, поэтому такую чушь пороть не будет и другим не советует. Шакал пожал плечами и без малейшего внутреннего сопротивления сделал этот судьбоносный шаг: он отрёкся от своих богов и сказал, что с этой поры будет следовать вороньей богине по имени Мор.

И действительно: он прозрел. Мор даровала ему не только зрение, но и товарищей, которых он смог отправлять посмотреть за него и его глазами вокруг. Его ученики с тех пор тоже пользуются глазами воронов – с большой выгодой для себя.

Своим ученикам, что хранили записи о мёртвых и живых, он велел так: “Если запись тебе нравится – перепиши и положи в другое место. Если не нравится – не переписывай, кроме того случая, когда тебя замучит совесть. Переписанное клади туда же”.

Тогда была необычно холодная зима. Мы вообще по старой памяти теплолюбивы, но в этой части севера климат вполне непредсказуем – видимо, из-за близости Воландерских гор. Шакал стал утеплять жилище всей бумагой, какая есть, в том числе этими переписанными страницами.

– Зачем ты так бездарно тратишь то, что мы делали так долго?

– Время такое, – туманно говорил Шакал.

– Всё это вспыхнет от малейшей искры!

– Посмотрим, – невозмутимо отвечал он.

Вслед за Бен Шакал спустился под землю и остался в Низу. Если Феникс вечно занят тем, что держит контур, то Шакал изучает ту часть Мерзости, что уходит в Земли теней. Как говорил сам Шакал, “дно корабля, обросшее ракушками”. И чтобы видеть, какое последствие оказывают его усилия, он забальзамировал часть себя и оставил на Верху. Так делать категорически запрещено, однако он говорил с другими и объяснял, что пока весь он находится внутри незримого шара, который представляет собой ограда, беды от этого не будет. И действительно, пока ничего не происходило.

А после Великого пожара его ученики извлекли из стен старые записки целыми и невредимыми. От них-то и пошёл Архив.

Это лето выдалось особенно жарким и влажным, и город наводнили крысы. Никакого сладу с ним не было. Бургомистр терпел, пока крысы подтачивали ножки столов в присутствии. Терпел, когда упала виселица. Но когда он много выиграл в тонк, а крысы съели все долговые расписки, он не выдержал.

Бургомистр кинул клич по всем концам края и пообещал умельцу, который выведет крыс, всё, что тот захочет. Лишь бы изгнал из города серую чуму.

Многие крысоловы перебывали в городе, пытаясь взять приз, – поодиночке, артелями и семействами. Ни один не справился.

Наконец явился один. Маленький, худенький, босой и в мешковине, узелок на палке. Дунул в дудку – крыс и не стало. Как именно не стало, уже забылось. Одни говорят, померли, другие – разбежались, третьи – уплыли по реке, а четвёртые – стеклись к нему под драную полу, там и исчезли.

Бургомистр был толковым человеком, а потому не обманулся жалким обликом гостя и даже и не думал пытаться его надуть. И когда крысолов потребовал в качестве платы клочок городской земли себе во владение, глава города без лишних раздумий отдал ему этот клочок.

Земля, которая интересовала крысолова, была похожа на ломтик пирога и острым концом своим упиралась в один из старых склепов на кладбище. Маленький колдун загадочно сказал, что желает построить в этом месте часы наподобие солнечных, а остальное – при всём уважении, не бургомистерского ума дело. Глава города пожал плечами и подписал дарственную.

В квартале, где располагалось кладбище, пошёл великий ропот, – местные жители почему-то были яростно против того, чтобы эту землю отдавали чужаку. Бургомистр решил, что справится с этой бедой щедростью. Он поклялся, что даст кладбищу вдвое больше земли и столько денег, сколько попросят стражи, на новую мощную ограду. И те, кто тогда управляли всеми землями госпиталя и кладбища (тогда их называли “отряд Коровы”) и лучше всех среди этих лунатиков понимали, что имеют в виду властители Роз, – согласились, что так будет лучше.

И кто бы мог подумать? Именно в этот проданный клинышек и вылезла Мерзость. Говорят, маленький крысолов хохотал. А другие говорят, что именно из-за него Мерзость перестала трогать детей.

Ну, думаю я, что дело было сделано хорошо. Хоть и непросто пришлось этим хрящикам из Капюшонов.

Когда Ярмо начало косить одну за другой блаааа-ароднейшие семьи в Розе, Черепа дали сутки Калекарям и Капюшонам на то, чтобы разобраться с этим, покуда не ударила Плеть. Бригадир наш, собрав нас, объявил, что в махраче было кое-чего, и поэтому надо ушки на макушке держать по больничке. Так-то, конечно, какое нам дело до того, дохнут те сихи или выживают, но дело, похоже, и вправду нечисто.

А потом Яйцекрад пришел и говорит: сидит под лестницей в Госпитале плика из Капюшонов с каким-то их глищем, оба очень нервные, плика плачет, он ее утешает, говорит, мол, давай к старшим пойдем да и сознаемся.

Ну, мы, понятно, пошли туда. Мадамочку взяли, она колоть детишек умеет — десяток своих вырастила, чует, как на духу, если рачить кто принимается. А там и оказалось, что эти двое в махрач скинули бумагу про то, что неладно в больничке дело. И о том весь младший состав Капюшонов догадался, потому что услышали они разговоры от старших о золоте: как они на это золото проводили опыты с болезнью — и отыскали, как ее перекинуть на отряд в Розах, чтобы там дальше теллекурская кровь и поражалась. Там дальше было сложное, на лекарском, мы не больно-то усидели, не наше это, только поняли, что задумали Капюшоны перекинуть болезнь от Павлинов к Конелли, а от них там, были уверены, уже пойдет и дальше по Домам высоким, потому что к теллекуррской крови будет тяготеть, которой в том квартале-то много.

Выглядело, что не просто халищ эти микасры допустили, а прямо намеренно лахах свершили: болезнь, что в квартале родилась, закинули за пределы квартала, да еще и не бесплатно, шевот на этом сделали.

Плика (которую звали Кюретка), как плакать перестала, посмотрела на нас и твердо попросила: помогите, бригада.

Как тут было не помочь? Бригадир так рассудил: всех сейчас юных из Капюшонов собрать да и наставить их, как сделать будет правильно. Ночью у нас собрались. Кюретка, собравшись с духом, изложила все верно. Что старшие их нарушили все мыслимые законы, и что теперь грозит и всем Капюшонам, да и Калекарям заодно от Черепов жестокое наказание. А с ними, возможно, наказание и всем Костям.

Решали они не долго. Хотелось бы написать «мальцы», да только после той ночи никто из них мальцами уже не был. Стали они старшими в отряде.

Бригадир тогда сказал Кюретке, мол, возьми скальпель и вырежь пораженное, чтобы живое могло дальше жить. И добавил: и пусть рука не дрожит, ты это ради жизни делаешь, не ради смерти.

А мы… Ну, мы рядом шли, и, если было нужно, дорезали тех, кого вдруг упустили умелые руки молодых медиков.

Ночь была долгой. К утру их синие капюшоны сделались красными от крови, как, впрочем, и остальная одежда. К аджаму не стали прибегать, помогли им сразу подготовить тела к похоронам, прежде чем снести к Воронам. А когда Мадамочка предложила им постирушки перед похоронами затеять, Кюретка сказала, что нет нужды уже ничего стирать, потому что не бывать им больше синими капюшонами.

Феникса любили все, а он умер. В этом источник всех бед.

Скиталец, глава Синих Капюшонов, придерживался мнения, что если бы не Корова, не Калекари и не их заигрывание с Розами, Фениксу не пришлось бы умирать. Конечно, он был совершенно не прав, и Бен умер не из-за просчёта Калекарей: он принял своё решение раньше. Во всяком случае, так писал Ибис.

Сам Бен не держал зла ни на людей, ни на судьбу. Светлой души был человек. Он был очень добр и очень строг. Бен учил, что чистота – самое важное понятие, потому что если чистота нарушена, это сразу заметно. Думайте так, живите так, как если бы вы всегда ходили по белому полу, говорил он своим Капюшонам. Трудно было соответствовать этим требованиям, само собой.

Еще он учил их искусству границ. Как знать, возможно, если бы не было всего последующего, научил бы так, что не понадобились бы Плакальщицы.

Когда Бен умер, у Капюшонов всё разладилось. Во многом это было из-за Неплачущей, плакальщицы отряда, которая провожала Феникса в последний путь и сошла с ума. Она утверждала, что он не умер, что он с ними, что нужно вести себя так, как будто он не уходил, и он вот-вот вернётся. Она говорила, и до сих пор ходят такие слухи, что она украла сосуд с его сердцем, хотя дети Шакала с его слов говорили, что сердце там, где ему и надлежит быть.

Нет, понятно, что они скучали. Он был очень добрым, мудрым и заботливым. Но их одержимость наставником быстро приобрела болезненную форму. Через поколение появился целый сборник с записями его явлений, откровений, внезапных встреч (ложных, к тому же) и так далее. Возник его культ. Жрецы говорили, что Феникс, как ему и положено, возродился, он любит людей, любит своих последователей и к ним вернётся. А те, кто не верили им и считали, что Феникс умер, возлагали вину на всех остальных, кто его не уберегли. Особенно доставалось Калекарям.

Бен велел ему не поклоняться и его новый статус держать в тайне. Всё потому, объяснял он, что ему трудно будет удержать большую стену, если его жрецы будут его постоянно отвлекать. Также он велел не думать о нём и не желать его возвращения, а то вдруг они его воскресят своим страстным желанием, и тогда он ничего не сможет сделать. Но они не слушали его. Поклонялись ему или плакали о нём.

Когда шпионы Форсберга начали искать исполнителей своего замысла, семя упало в благодатную почву. Большие деньги, которые предложили за предательство, вкупе с нелюбовью к Калекарям и желанием продолжить опасные исследования толкнули Синие Капюшоны в объятия Форсберга.

К тому моменту Капюшоны достигли в своих исследованиях вещества, усиливающего выносливость труженика, той границы, о которой говорил им Бен: пойдёте дальше – хар. И их мнения разделились. Одни считали, что дальше работать над веществом не нужно, и хар означает дурной исход, а другие – что пересечение границы приведёт к превращению полезного вещества в яд, и хар относится к сути вещества, а не к исходу. Деньги Форсберга подтолкнули вторую группу к тому, чтобы продолжить исследование.

Правы оказались обе группы, потому что Бен очень хорошо понимал в границах. Вещество действительно стало ядом. Но по причинам, о которых мы здесь говорить не будем, но которые прекрасно известны медикам Госпиталя и должны были быть очевидны Синим Капюшонам, эта отрава мгновенно перекинулась с Калекарей на другие отряды и вышла в омару, в Розы.

Меня попросили собрать всё, что я по этому делу знаю, и выступить, насколько это возможно, в защиту Синих Капюшонов. Вот я и выступил. Амат, я говорю правду, амат. Дальше пусть судят дети Пчелы.

Омыв Феникса известковой водой, Шакал вскрыл его и изъял его внутренности. Как и всё в Бен, они были совершенны, как у первого человека, сотворённого богами.

Потом Шакал извлёк глаза и их промыл. Феникс заметил, что без глаз он зрения не теряет. Бальзамировщик сделал себе пометку рассказать Лотосу, но отметил, что лично его это не удивляет, поскольку зрение свойственно душе, а глазами люди пользуются в силу привычки.

Защита могильника давно была подготовлена. Объясняя её устройство, Бен – с большими ритуальными недомолвками, разумеется, – рассказывал притчу о расколотом боге. По его словам, в разных странах в разное время люди убивают доброго бога, чтобы подобрать его части и, расставив их там, где нужно, соорудить из них границу своих царств. И хотя это, на его взгляд, нечестиво и неблагодарно, принцип такой лежит в основе строительства всех действительно прочных оград. Поэтому ограда Мерзости зиждилась на шести столпах и незримо тянулась к берегам моря Мук.

К глубокому сожалению, говорил Бен, повелевать этой землёй из мира живых и приказывать Мерзости он не может – они же сами заточили его в Низу. Потому ему придётся умереть. Это мало что меняет, на первый взгляд, говорил он, но его тяготит неизменность, присущая живой смерти. Таково правило мёртвых: они уже ничего не могут изменить. Меняют мир только живые.

Шакал извлёк мозг Феникса и опустил его в вязкий ароматный лак, чтобы поместить потом обратно в черепную коробку, где он будет сохнуть около семи суток.

Феникс отметил, что ему очень больно.

Шакал же, успокаивая его, сказал, что это нормально: человек должен бояться умереть, страх вливает в жилы огонь, а боль напоминает о жизни.

Несколько дней бальзамировщик обрабатывал тело Феникса: обезвоживал его до тех пор, пока синий кобальтовый порошок, указатель влаги, не перестал розоветь, натирал благовонными маслами и смолами, лиственничной камедью и солями серебра. Феникс тогда не мог говорить, поскольку его отторгнутый язык содержался отдельно в лягушачьем яде и на время закостенел, но Шакал предполагал, что ощущения от подготовки тела скорее приятные, чего не скажешь обо всех остальных стадиях этого сложного процесса.

Лак застывал, Шакал сказал Фениксу, что доволен доступом воздуха через глазницы и отверстия в черепе и вскоре можно будет уже приступать к бинтованию.

К этому делу была допущена помощница Шакала из Капюшонов. Хотя его ученики принадлежали к другому отряду, для наложения благовонных пелен, которое производилось в совершенно сухой камере, по сложной науке Шакала, подходила лишь та, кто никогда не плакала, даже в младенчестве. Такая нашлась только среди Капюшонов, учеников Бен. То, что она очень сильно любила Феникса, по мнению Шакала, было только к пользе, пусть и влекло за собой большой риск. Бен же считал, что это отвратительная идея, привлекать к такому занятию влюблённого человека, и утешал девушку как мог, рассказывая ей, как она прекрасна и желанна, как мягки её руки и гладка её кожа. Когда она уходила, трясясь, чтобы вернуться на рассвете, Шакал замечал, что если Фениксу дорог её здравый рассудок, ему бы перестать.

Наконец тело было подготовлено. Шакал облачил Феникса, вложил ему в руки регалии и установил так, как тот ему сказал. Замыкание ограды произвели его ученики, Шакал не обладал нужными знаниями, однако знал достаточно, чтобы выгнать всех за ограду. Но когда Феникс растворил уста и сказал “Повинуйтесь!”, на колени попадали даже живые живые, не успевшие отойти достаточно далеко. А Шакал, который по происхождению своему был полумёртвым, испытал трепет даже в своей пеленальной камере, где он накрепко заперся.

Её зовут Кобра. У неё есть истинное имя, но она его не знает, поскольку принадлежала к царскому роду, и оно не является её достоянием. Оно хранится в занесённых песками архивах Маахеса, и никто из тех, кто гипотетически может к ней явиться, – даже Властелин, даже Госпожа, даже беспрекословно уважаемый ею капитан её отряда, – не имеют права его знать. Её храмовое имя – Нейт-Уат-Нейт (его она может выдать, но посетителям оно без пользы, разве что каких-нибудь жрецов на него квестовать).

Она родилась во времена правления Четвёртой загробной династии Маахеса, или, по её оценкам, примерно через полторы тысячи лет после Битвы страха, или за сотню-полторы лет до Великого Единения Хватка. Из дворца она попала в храм, где обучалась четырём закрытым ремёслам: чтению, письму, музыке и медицине. В раннем детстве прислуживала в храме. Её обязанностью было следить за курильницами и огнём в целом – это важная работа, потому что некоторые жрицы, которые перешагнули гробовой порог, могут воспламениться и сгореть. Но она была одной из лучших, и ей доверяли такую ответственную задачу.

После того, как она стала девушкой и отдалась храмовому стражу, она стала прислуживать мужчинам. Она была сочтена смелой, потому её выделили среди других служек и стали обучать не просто радовать мужчин своей красотой и нежностью, но умиротворять тех из них, кто способен и желает причинить огромные разрушения. Для этого ей даже разрешили говорить – ранее, кроме обучения чтению, она должна была пребывать в молчании. Многие часы она посвятила тому, чтобы сделать свой сиплый голос благозвучным.

Им запрещали пользоваться колдовством, дабы не было соблазна применить его и привести в ярость могучего мужчину. Приходилось действовать лестью, обманом и угрозами.

Однажды Марш посетил Бессмертный. Он изуродовал нескольких жриц, таким образом обрёл над ними власть и потребовал отдать ему для утех всех девочек, кто ростом не выше его колена, даже новорожденных. Ей поручили сделать так, чтобы он отказался от своих претензий ушёл – и ушёл довольным. Это было тяжело. Она сделала. В подробности погружаться не будет.

Но именно тогда она получила великий опыт и осознала, что для того, чтобы с чем-то справиться, нужно его полюбить. Действительно полюбить – со всеми недостатками, мерзостями, невзирая на опасность, которую он представляет. Нужно искренне хотеть, чтобы ему было хорошо. В целом, можно вообще ничего не уметь, но если умеешь поселить в своём сердце любовь, всё получится.

В Первый отряд она вступила по пророчеству. Там же, совершенно независимо от неё, оказался её сын, прозванный Шакалом, или Дважды Первым. Он – бальзамировщик и библиотекарь, великий храмовый служитель, превозносимый за свои знания и ум. Ей сообщали, что он мёртв, но это ничего не значит, дела у него идут хорошо.

О том, что произошло с её отрядом, говорить не будет. Скажет, что с Первым отрядом произошло необычайное чудо – или невероятная катастрофа. Она не может о нём говорить, поскольку это – не её боги и не её тайна. Говорить об этом имеют право, на её взгляд, только Сокол, Бен и Пчела.

Здесь она находится по собственному выбору – она творит великое дело. Говорить о нём будет неохотно. Но если её как-то разговорят, то скажет, что она заживо похоронила себя здесь, чтобы не дать возможность себе и своим братьям по оружию производить на свет детей. Они благословлены великой жизненной силой, легко зачинают детей, легко дают им жизнь. Но дети, когда появляются на свет, слабы. И родители, будучи им подобны, мгновенно поглощают их, впитывают в себя.

Детоубийство – святотатство. Ради того, чтобы его не было, она осталась здесь и будет жить здесь вечно. С какого момента она тут, она хорошо помнит и может сказать, что оказалась здесь лет через пять после того, как Первый отряд пришёл в эти края. На самом деле, всё провернули они в 177 до ПВ, но она такими категориями не мыслит за отсутствием в её время Властелина.

Про похищение Лилиту в норме говорить не будет. Будет говорить, если к ней придут из отряда «Болотники». К ним она очень расположена и будет благодарить за их помощь ей, ее отряду и ее кварталу. Скажет, что все сделано честно, договор заключен как полагается, и плата внесена. Если ей позадавать вопросы, то расскажет как они искали помощи в квартале Ловушка, когда узнали, что у них есть сила сдерживать большую мощь, и только один отряд прислушался к ним и посчитал своим священным долгом помочь – «Болотники». Но они же («Болотники») и пострадали за то, что отступили от своей правды. Их богиня требовала служить ее делу бескорыстно. Но они согласились на предложение Первого отряда, заключили честный договор и получили оплату за помощь. Тогда их божество разгневалось и лишило их статуса Культа, сделав Гильдией.

Про Паукевну будет говорить с удовольствием. Считает ту мудрейшей женщиной, настоящей матерью и женой. Порицает её за рабовладение – это низко, бесчеловечно и несовременно. И полагает, со своей профессиональной точки зрения, что приём семени в утробу во сне – это нездорово: дети получаются лучше, если в процессе их создания участвует не только душа духа, но и душа тела, а также все остальные души, кроме загробной. Но в остальном считает, что Паукевна – дама достойная, приличного рода, знающая и чрезвычайно разумная.

Также будет с удовольствием и осмысленно говорить о:

– проституции. Может дать квест кому-то, кто подвизается на этом поприще.

– жречестве.

– прикладной психологии. Слабостях и сильных сторонах характера разных людей. Возможно, может даже выдать ценную инфу о кинках всяких Взятых, надо подумать.

– безумии магов. Хорошо знает этот предмет, существующие способы подавления (кроме Комара, этого не застала). Собирает инфу на эту тему, может наградить чем-нибудь ценным.

– клятвах, обетах и прочих священных словах. Презирает клятвопреступников, готова запоминать и пересказывать истории про предательство священных клятв и шеймить виновных напропалую.

Чего не будет говорить:

– о чужих храмовых тайнах. Очень щепетильна в этом вопросе. Особенно яростно отказывается обсуждать гробницы, что где лежит и т.д. С её точки зрения, это дело жрецов, которые работают на противоположном конце процесса, типа её сына-бальзамировщика, и со свиным рылом туда соваться – не дело.

– о внутренних делах Костей. Стукачи горят в печи.

Жалеет она об одном – об отсутствии наследниц своего дела. Теоретически, могут прийти люди из Костей, которым может быть жизненно необходимо, чтобы у Кобры появились какие-то последователи (им потом понадобится отряд, в котором этот последователь состоит). А могут прийти какие-нибудь квестующиеся шлюхи. Если кто поглянётся, можно их взять в обучение и со временем назначить преемницу. Или преемника, но в мужиках она будет крайне разборчива: для её работы годится кто-то типа Костоправа – тот, чьё достоинство не унижают отношения страсти с более сильной фигурой и кто способен уделять ей безраздельное внимание.

Жреческий подвиг, который она может потребовать,— это пойти к какому-нибудь жуткому человеку, расположить его / ее к себе, остановить беспредел и вернуться живой. Поведение в стиле Госпожи, иными словами.