Отправитель: казначей-торговец Шипастого Торга Верный

Получатель: казначей-торговец отряда Собиратели из города Пращника Смешной

Многоуважаемый коллега, пусть долго правят потомки Брана вашей землей.

Направляю вам заказ от досточтимого Михаэля Сомбре по прозвищу Абак из города Розы, поданный со всеми необходимыми предварительными выплатами на Шипастый Торг.

Разыщите и доставьте в город Розы следующий товар:

• 5 девочек и 5 мальчиков

• возраст - до 10 лет

• теллекурры или форсы по происхождению предпочтительны. За их доставку будут направлены дополнительные выплаты

• за детей знатного или полузнатного рода, включая бастардов, также предусмотрена дополнительная оплата, но важно не поднимать лишнего шума

• с магическим потенциалом

Все дети должны быть доставлены здоровыми, нетронутыми и без преследования со стороны родственников.

Оплата за труды будет направлена вам рулонами великолепной ткани, производимой в Розах. По рулону за каждого доставленного ребенка.

Буду ждать обратных благостных вестей и товар.

480 год от основания города Розы

Доклад о ночном происшествии в квартале Ловушка

Составлен следователем Палкой, год от основания Роз 493

Улицы более-менее прибрали, хотя отмыть всё до конца - задача на неделю, если не больше. Запах держится стойкий.

Вот что вывезли труповозы:

Знатные особы - 100, опознание затруднено, многие лишились голов или были разорваны.

Прочий сброд - 400 (включая несколько полностью истреблённых отрядов городской стражи).


Не менее 40 человек сошли с ума: кричат, рвут на себе кожу, утверждают, что “оно ещё здесь”. Прошу разрешить умерщвление - содержать их дорого, а толку ноль, еще и панику разводят, а тут и так всем нелегко.

Большая часть показаний бессвязная, эмоциональная, отрывочная. Однако перекрёстная проверка позволила установить следующее. Говорят, после заката фонари не зажглись. Факелы же и дровники на главных улицах были залиты водой. Потом полезли “чудовища” - кто их видел, те в основном мертвы, а кто выжил, так те трезвыми не были, так что что за чудовища и были ли они, не знаю. Описания разнятся: когти, щупальца, псы, дети без лиц, девки с четырьмя руками… Один мальчик сказал, что видел, как “тень ела его отца, и отец молчал, как будто знал, что так и должно быть”. Чудовища те вышли из темноты и начали резать, давить и рвать всех подряд.

Света не было вообще. Паника была полной. Люди топтали друг друга, ломились, бежали, не разбирая дороги. Больше всего трупов я нашел на площади. Судя по расположению и характеру повреждений, их загнали в ловушку - с двух сторон. Возможно, две группы нападавших действовали одновременно. Скоординированно или случайно - неизвестно. Кровь повсюду, куски тел тоже лежат повсюду. Фекалии тоже, понятное дело.

Второе место, где много следов, - старые гробницы на окраине квартала.

Выжившие попрятались кто где мог. Большинство - в домах, подвалах, лавках. Небольшие группы - у Древа (по их словам, там “нечто останавливало их” - “их” это в смысле чудищ).

К рассвету всё стихло. Ни следов, ни трупов нападавших - будто сквозь землю провалились. За пределами квартала - тоже ничего, тишина.

Труповозам бы доплатить - они полтора дня работают без сна и отдыха.

Следователь Палка

Приложение: список опознанных тел (если кому-то интересно).

От Лихомира, старшего жреца, князю Кичиге, владыке теллекурре, правителю Клина

Год от основания Роз 41-й, июнь

Правитель Кичига,

обращаюсь к тебе не по зову крови, но по долгу службы и веры.

В последние девять дней жрецы по всей нашей земле, от святилищ на высотах до низинных капищ, видят сходные знамения. Видения приходят как на рассвете, так и в вечерние часы. Слишком многие свидетельствуют о них, чтобы счесть это простым наваждением.

Основной образ видения — крупная черная птица, лебедь или ворон. Думаю, излишне будет говорить о том, что это традиционные символы Мару. В каждом из случаев перед глазами видящих знамение предстает черная птица. Птица медленно плывет по воздуху или замирает над кровлей храма. Все жрецы говорят о том, что ощущается невероятный укор и тяжесть в том, как птица смотрит на землю. Под тяжелым взглядом птицы колонны, поддерживающие крышу храма, начинают стремительно ветшать, и большая часть видений заканчивается обрушением храма. После пробуждения жрецы испытывают чувство тяжести, некоторые говорят о немоте или сонном параличе, иногда наблюдается краткое помрачение рассудка.

Мы пытаемся сдержать общее беспокойство, но жреческие толкования единогласны: боги вскоре отвернутся от нашей земли. Такое единогласие среди нас, как ты знаешь, большая редкость. Иной раз для толкования одного сновидения уходят месяцы споров — но не теперь.

Я должен предупредить, что в среде последователей Мару, особенно среди жриц семейств, пришедших из более далеких областей Севера, растет тревога. Они уже собираются по ночам тайно и проводят обряды умиротворения. Все это говорит об одном — они близки к тому, чтобы выйти с открытыми требованиями к тебе. Если не дать им никакого ответа, возможно смятение, а особо ревностные могут начать и взывать к народу.

Я знаю, что законники настаивают: власть тобой получена в соответствии со всеми внешними предписаниями. Однако древние обычаи земли требуют не только порядка, но и ритуальной чистоты. Мать моя рассказала мне, что было сделано тобой, отец. Я знаю, что мы не говорим об этом вслух, но мы не можем просто забыть о последствиях! Необходим ритуал искупления. Ты знаешь, что роль князя такова, что проклятие ложится не на тебя одного, но на весь народ. Исправить последствия возможно — но только княжеской кровью, я уверен в этом! Это трудное решение — но разве это не твой долг князя?

Опираясь на свои познания старшего жреца и все вышеизложенное, считаю необходимым:

Во-первых, огласить истину о том, что было свершено при передаче власти над землей.

Во-вторых, немедленно собрать жреческий совет и провести великий ритуал умиротворения, с участием всех старших жрецов и носителей Ликов. Послать за князем Ночовеем, он и так задержался в пути. Обойти необходимые алтари, возложить дары и принести обеты

Прошу рассмотреть изложенное без промедления.

Лихомир

Резолюция князя: Отказать. Лихомира взять под стражу, пока не придет в себя.

В 30 году от основания Роз Капитана призвала к себе некая знатная женщина. Имени её не пишу. Не потому что не знаю, а потому что знаю. Пальцы у неё были длинные, а кольца на них тяжёлые, с камнями как засохшие капли крови. Призывала она нашего капитана без глашатаев, без караула, одного и ночью.

Она сказала: у неё трое сыновей. Одного — не любит. Второго — любит. Третий — дурак. Так и сформулировала, не смущаясь. Сказано было без тени сожаления, как будто детей она выбирала из лотка с тухлыми фруктами. Старший — вылитый муж, тот, что взял её силой и заставил весь город притвориться, будто это брак. Средний — будто отражение ее собственного отца, зарезанного тем же самым мужем. Про третьего мы не спрашивали.

Муж её, пока живой, хранит реликвию. Вещь, пропитанную всем, чем пропитываются такие люди и такие вещи: насилием, памятью, страхом. Не вещица с рынка, а воплощение судьбы. Наше дело — добыть. Скрытно, без шума, без свидетелей.

Реликвией оказался череп. Где он находился? Не в сейфе, не в храме. Склеп рода, закрытый для всех, кроме их крови. Магически, конечно. Хорошо, что она это предусмотрела и дала нам фиал. Там он и лежал: в чаше из обсидиана, в окружении серой соли и засохших лепестков розы. Как она нам и сказала, мы выходили, не оглядываясь. Только Фундук оглянулся

• он клялся, что у него за спиной кто-то произнес его истинное имя. Через день его начало пучить, через два он стал блевать желчью и умер.

Через три ночи мы, как было сказано, передали реликвию — этот проклятущий череп, оплаченный кровью — среднему сыну. Ждал он нас у развалин на окраине города. Он не благодарил.

Уходя, мы слышали, как он говорил с черепом, словно тот еще был жив. Четырёхглаз потом клялся, что череп отвечал. Требовал крови. Искупления. Обещал вернуть то, что было отнято. Возможно, Четырёхглаз врал. Возможно, нет. Колдунам верить — себе дороже. Но мы слышали, как сын просил прощения. Как будто надеялся, что его услышат.

О пробуждении Энкиду

Энкиду был по природе своей ленив и, когда не буйствовал, почивал в садах. Когда он стал могучим воином, он отделился от людей и перестал ходить на войну.

Приходят к нему люди, говорят:

– Проснись, герой Энкиду, кровопийца Танцор поднимается по реке Изуверов!

– Мне-то что! – бурчит Энкиду. – Я своё отвоевал. И где та река Изуверов, а где наш Гранат! Далеко досюда Танцору.

Поворачивается на другой бок и снова спит.

Снова народ ючителле приходит:

– Проснись, герой Энкиду! Танцор разбил наши войска, захватил наших братьев и пирует их кровью!

– А и ладно, матери новых родят! – говорит Энкиду и поворачивается на другой бок.

И никакой на него управы нет, никого он не слушает.

И вот наступил чёрный день, когда вурдалак Танцор захватил последний город на пути к Бериллу. А Энкиду всё спит в садах Граната, хорошо ему.

Побежал народ жаловаться Маликерту.

Приходит Маликерт в сады Граната. Спит Энкиду, голову закрыл.

– Вставай, брат Энкиду! – говорит.

– Уходи, какой я тебе брат? Сто лет назад это было. А теперь ты царь, я – герой, ты мной помыкать права не имеешь. Какое право было – всё вышло, когда мы стали великими.

Злится Маликерт, а толку никакого – нет у него власти над Энкиду, распалось их братство.

Тогда говорит так:

– Раз я царь, то вернись под мои знамёна! Воину, равному целому войску, не зазорно под ними сражаться.

– А заплатишь ли ты мне столько, сколько заплатил бы войску?

Закряхтел брат Маликерт, но что поделаешь!

Открыл амбары, прислал обозы, чтобы накормить ненасытного Энкиду.

Тот проснулся, наелся досыта, доволен.

– Теперь ты встанешь под мои знамёна? Будешь слушаться меня?

– Не люблю я твои законы, царь, – сказал Энкиду, – больно строг ты. Но что поделаешь, пойду, как прежде. Да только ты и сам насыться – ты тоже стал больно велик!

Сели они на корабли и поплыли в Берилл.

Примечание 1

Эта легенда, точнее, эти позднейшие наслоения на эпос о Маликерте, представляет безжалостного властителя прежде всего как человека, который заботится о своём народе, как чемпиона и единственную его надежду. Вдумайтесь: Маликерт ради блага ючителле далёкого Берилла – причём соперника его собственному Гранату – готов не просто спешить на выручку местным жителям, но и пойти против воли и желания единственного человека, кого он вообще принимает в расчёт, своего единственного близкого – Энкиду.

Звучит довольно абсурдно, но даже после всего, что произошло, ючителле склонны приписывать Маликерту черты народного героя. Должно быть, и про Властелина теллекурре потом напишут: “Вурдалак, но свой”.

А.

Примечание 2

Со всем уважением к именитому предшественнику я, Безухий, прошедший всю Форсбергскую, возьмусь поспорить, что история эта вообще не об этом. А о понятной проблеме командира.

Был у него в отряде силач, который настолько одичал, что разошелся с людьми и вышел из-под командования. Отрядным уставом он его в строй вернуть не может, поскольку тот давно не в отряде, а сам по себе. И он идёт на все эти траты и усилия, которые сопряжены с созывом армии, чтобы его монструозный друг сумел влиться в неё на правах отряда.

Предполагается, что если он встанет под знамёна, то будет слушаться. Это, конечно, спорно. Но если раньше в отряде слушался, то, наверно, будет блюсти устав, как раньше…

Сейчас в Университете таких, как я, довольно много – тех, кто вернулся с войны в таком состоянии, что осталось только чем книжки читать. Думаю, есть кому поправить меня, если я сильно ошибся.

Ронан Три Уха, он же Безухий, кафедра теории и практики заговоров

Дважды Первый был глубоко убежденным еретиком и считал, что все боги мертвы, а поклонение им — завуалированно учтивая форма пользования силами мертвецов. Он принимает правила и готов вести себя почтительно, соблюдая ритуал и никак не выдавая, что всё понял. Но понял он всё правильно, настаивал он, поскольку учился долгие годы, и преуспел, и точно может отличить, когда дело ведётся с живыми мёртвыми, а когда – с живыми живыми. Мёртвые существенно чище, полагал он, и это сразу заметно.

Ша и Лотос всегда сердились, когда он заводил об этом разговор. Ша воспринимал свое служение как присягу и презирал предателей. Думаю, что, к тому же, он попросту жалел своего бога, чьих служителей уничтожили, а святыни разрушили, и всегда яростно его защищал – как дряхлого деда или, наоборот, младшего брата. Лотос же считал, что Солнце умереть не может, поэтому все заключения Шакала – пустое мудрствование и поклёп.

Бен же вовсе был лишён жреческого пыла и говорил, что природа божества его волнует не так сильно, как выполнение того, что должно. Ритуалы ему приносили радость.

Наши теллекурре были отдалены от родной веры. Даже Пчела с его вниманием к обетам и священному долгу взял основы своих убеждений вовсе не на родине – которой даже и не видел. В целом, среди Хассара было семь жрецов, включая меня. Но тех, чья прямая обязанность состояла в том, чтобы именем бога творить колдовство, – только двое: Бен и Ша.

Это был удачный день – редкий день, когда тот, кто наблюдает, был отвлечён, и франааз можно было ослабить. Началось всё с обсуждения того, убывают ли силы бога от того, что ему поклоняются.

Шакал сказал:

– Уверен, что да.

– Чем докажешь? – спросил Ша.

– Тем, что сила жреца и размер культа вообще никак между собой не связаны. Ты – лучший пример.

– Это не доказательство. Есть более сильные и более слабые боги. Есть более и менее крепкая вера. Кто-то хорошо знает церемониал, кто-то плохо.

– Хорошо, предложу другое объяснение. Сила живых мёртвых конечна. Они не имеют возможности развиваться. Поэтому рано или поздно они истончатся и пропадут.

– Даже если это правда, хотя, – Ша поднял тонкий палец вверх, – помним, что всё это зиждется на твоём богохульном допущении, – так вот, даже если это правда, то какое это имеет отношение к количеству жрецов?

– Самое прямое. Если сосуд имеет границы, то имеет значение, сколько раз черпают.

– Тебя послушать, так всякий раз, когда я молюсь и приношу жертвы, я причиняю ущерб своему божеству, а не приношу пользу?

– Думаю, что так.

– А почему, царственный, если ты думаешь так, то ни разу не предложил нам всем сделать его богом, распространить веру в него во все пределы и ослабить так, чтобы мы смогли его одолеть?

– Ты не вычерпаешь ложкой океан, — заметил Шакал, невозмутимо пропустив очередной укол про происхождение. — У нас особый случай. Нельзя лишить жизненной силы того, у кого она бесконечна.

– Но мы же говорим о колдовстве.

– Колдовство его преодолимо. Ты сильнее, например. Не в нём опасность. Назовём его истинное имя – это, конечно, поможет, но он восстановится быстрее, чем мы успеем привести его к гибели.

– К тому же, — добавил я, — мы знаем, где наш левшем, а люди снаружи не знают. Помните, что было в Хане и Карсе, когда, чтобы отвести от себя опасность, люди стали ему поклоняться?

Ша вспомнил и согласился. Как ни странно, он иногда уступал. Всякий раз удивляюсь.

– Думаешь, он бог? – спросил Лотос.

– Богоподобен, – уверенно ответил Шакал.

– Очень вероятно, – поддержал его Бен. – Родственный жизни, здоровью и началу вещей.

– Исключительный, отборный бред! — рассмеялся Ша. Почтительность никогда не была его сильной стороной. Всю, какая была, он потратил на своего бога. – Конечно, он не бог. Во-первых, мы знаем, кто он и как так получилось. Подождите, не прерывайте. Во-вторых, тот, кто благословлен богом, не может быть богом. Где это видано, чтобы боги благословляли друг друга?

– И всё же он близок к богу по своему существу.

– Может ли он быть в таком случае нам братом?

Я вздохнул.

– Он в любом случае остаётся нашим братом.

– Ты говоришь о теплоте связей, а я – о сущности, – сказал Ша. – Если он бог, то он уже не наш брат. А если он не наш брат, он не будет нас слушать, не будет уважать наши решения и не подчинится никакому суду Хассара.

– Тогда сделаем так, как по легенде, Маликерт сделал с Энкиду, призвав его в своё войско, – сказал я. – Ведь когда-то он признал наши законы, и если мы “прокормим” его, как в легенде, он вновь перед ними склонится.

Пришлось напомнить. Только Бен знал, он был из семьи ючителле. И Шакал, человек разносторонних знаний.

– Сомнительно, – сказал Ша, – но можно попробовать.

– И что будет? – спросил Шакал.

– Ничего не будет, – отрезал я. – Крокодилица откажется исполнять приговор.

– В каком смысле “откажется”? – изумился Ша, которому такая возможность в голову не приходила. – Пчела скажет. Она обязана.

– А она не будет.

– Она никогда не отказывалась.

– А сейчас откажется, – уверенно сказал я. – Она не поднимет на него руку.

Шакал с сомнением покачал головой: не был он уверен в том, в чём я был уверен полностью. Она любила Сокола, ради него покинула великолепного Колдуна (которого, честно говоря, я был бы очень рад видеть среди братьев), а если учесть легендарное своенравие Крокодилицы, можно было не сомневаться, что когда её что-то заденет всерьёз, она без колебаний нарушит наш устав.

– В любом случае, просто так его нельзя убить, – заметил Бен. – Даже она не сможет. Безусловно, Сокол возжелает умереть, поскольку вынужден подчиниться приговору Пчелы, но в нём слишком мало смерти, чтобы одолеть самого себя.

– Порошок, – буднично отметил Шакал. – Достаточно капли.

– Мы весь потратили.

– Добудем ещё. Зря, что ли, мы пользуемся всеми этими торговыми привилегиями.

– Так что делать с Крокодилицей? – волновался я. – Всё это бессмысленно, если она уклонится.

– Убедить, – предложил Лотос. – Или отыскать Колдуна, пусть он убедит.

– Скорее, она его убедит в чём угодно, – усмехнулся Ша. – Она из него верёвки вьёт.

Бен строго посмотрел на нас и напомнил о том, что обсуждать братьев в подобном тоне невежливо. Мгновение спустя вошла Крокодилица и, как обычно, невозмутимо оглядев нас, села на своё место. Разговор увял, а жаль.

Чем больше я думал про этот вариант, тем больше понимал, что он рабочий. Но Крокодилица никогда не согласится на это, пока есть надежда, а она считает, что надежда есть. Конечно, можно было бы обмануть её или принудить силой — такое точно предложила бы Хат. Но мы не можем так поступить с одним из нас. Достаточно уж и того, что мы затеяли мятеж. Стыд и срам, братья.

Лев устал.

Все устали, но он устал делать так, как велит кто-то более знающий. И отчаялся достаточно, чтобы попробовать самому.

Он услышал

Небесный огонь, Хвостатая звезда

“Комете противно согласие”, – услышал он.

“Комета создаёт разницу, – сказали ему. – Никто ещё не ушёл от Него одинаковым”.

Ему явно не хватало смысла в жизни.

Как вспоминал Бен, Лев был самым могучим среди них и самым крупным после Пчелы. С него ваяли колонны и пилоны: он то подпирал плечом тяжёлую ленту моста, то, сжав в замок мускулистые руки, поддерживал перила, то, выпрямившись в рост и заложив локти за склонённую голову, нёс каменный массив храма.

Лев был дивным красавцем. Самым красивым из них, не считая Шакала, – это я говорю о мужчинах, так-то самой красивой была Кошка, а самой великолепной – Крокодилица. Высоченный, плечистый, златокудрый и белокожий, с красивым басом и изящными движениями. Казалось бы, что не так? Но женщины его не любили. Многие делали вид, что любили, но в конце концов оставляли его оболганным и без гроша. Близкой дружбы за эти века он ни с кем не свёл, жениться – не женился.

Маялся он больше других. Его делом была война, мирный промысел был ему чужд, а уйти он никуда не мог.

И вот он открыл для себя Комету.

Он надолго ушёл. Его искали, но не нашли, пока он сам не вернулся – с безумных бдений, где люди жгли друг друга огнями и стегали раскалённой проволокой, плясали и ломали руки-ноги. Он исхудал, покрылся загаром, шрамами и веснушками и стал куда невзрачнее, чем был до этого. Но он был доволен.

После того, как он вернулся с Воландерских гор, где он кричал с теми обнажёнными людьми, он пошёл в бани и лёг в меловую воду: он был весь в ожогах. Со временем он поправился, хотя во многих местах кожа у него была как оголённый тяж, как канат или лента, но не как кожа. Удивительно было то, что он не восстанавливался. Единственный из них.

Там, в предбанниках, его встретила Дортхен. Не знаю, кто и как, но я чётко осознал, что она понимает, с чем имеет дело. Кто знает, что у неё с этими культистами было, но то ли она имела талант, то ли просто знала, как себя с ними вести.

Сказала ему, что зря полез, и не по его плечу служение Комете, но пообещала помочь.

И да, помогла. Полгода он жил у неё, полгода бесновался в горах. Говорят, от него она прижила одиннадцать красавцев-детей, золотых и загорелых, как полновесная монета. Так быть не может – разве что Кобра ошиблась, но она не ошибалась. Или Комета даровала ему силу иметь детей и не пожирать их? Так или иначе, все дети Дортхен были здоровы и пережили младенчество.

Однажды он пропал. Мы пришли к Дортхен. Она делала вид, что всё в порядке. Мы спрашиваем: куда он делся. Она: ушёл куда-то, какое моё дело, велел не спрашивать… В общем, отвечает невпопад. А я смотрю и понимаю: она знает.

Нас её это не устроило. Поговорили с ней так, как поговорил бы Шакал. Она сказала: небо говорило со Львом, и он ушёл исполнять приказ. Небо, понимаете ли, исторгает из сердца бунт и подкрепляет его, но взамен иногда требует подчиниться. Он взял что попалось под руку и отправился на кладбище. Он собирался добраться до Мерзости и бросить ей вызов.

Он вошёл в нижнюю омару с заточенной лопатой и кувшином горючего масла. Всё горело. Уже горела земля, но он, уверенный, что неуязвим, продолжал копать. Вскоре он заглубился по плечи, и к этому моменту огонь стал поддерживать себя, сжигая торф в слоях. Он обнажил какую-то часть находки и вступил с ней в ожесточённое противоборство, но что это было, я не понял. Далее он углубился в яму, засыпанный пеплом, как прорастающий гриб-навозник. Отвал рос, и он погружался в землю. Где-то там горели всполохи. Стояла удушливая вонь горелого мяса. Гнилого мяса. Он ушёл в землю и исчез.

Через несколько лет огонь погас. Некоторые думают, что он до сих пор копает и рубит Мерзость. Некоторые – что Мерзость поглотила его.

Некоторые неблагодарные и нечуткие люди над ним смеются.

Приёмыши Дортхен говорят: а что, собственно, не так? Он всё ещё на войне. Не знаете, как ему помочь? Так и валите отсюда вон! Эката!

Эпидемия 400-х годов, известная как Форсбергское ярмо

Известное положение дел

В 400-х годах ПВ и без того тяжёлое положение в Розах, вызванное активизацией внешних противников и внутренними конфликтами между семьями Розы, осложнилось страшной эпидемией. Предположительно, ее пронесли за стены города агенты Форсберга. А лекари из Госпиталя просто не смогли с ней справиться.

Эпидемия началась неожиданно, но буквально в считанные часы распространилась по кварталу Роза. Заражённые сначала испытывали эйфорию и большую уверенность в собственных силах, а потом — необычайную слабость. Больные были категорически неспособны удержать в руках оружие или предметы ремесла, совершать длинные переходы, блуждали, как слепые, и тыкались в стены, а в основном лежали или сидели.

Эпидемия затронула не только Розу, но и Кости, но в Розе число летальных исходов было несравненно выше, чем в Костях.

Болезнь то ли была остановлена, то ли захлебнулась сама, оставив после себя тысячи жертв. К сожалению, выздоровевшие так и не восстановили своё здоровье окончательно и остались слабыми и хрупкими на всю оставшуюся жизнь, чем не преминули воспользоваться интервенты из Форсберга.

Отчасти известное положение дел

Эпидемия началась в Костях. По идее, Костям за это причитались известные протоколы, но этого не произошло, потому что не до Костей было.

На первом этапе болезнь была даже полезна, потому что давала небывалый приток физических сил, позволяющий перемахнуть через преграду собственного роста, обходиться без пищи и работать двадцать часов в сутки без видимых проблем. Это потом начинались неприятные эффекты. То есть, беспринципный рабовладелец может по-новому взглянуть на эту болезнь: 4-8 часов ударного труда на плантации ему обеспечены.

Эта болезнь — рукотворного происхождения.

Форсбергское ярмо может быть смертельно для теллекурре. Для остальных — не смертельно.

Истинное положение дел

Агенты Форсберга, присматриваясь к Розам со всех направлений накануне вторжения, в частности, имели задачу вывести из строя Госпиталь, чтобы он не мог эффективно поддерживать войска во время осады.

Для этого они попытались наладить связи с Госпиталем. С Калекарями, администрацией Госпиталя, у них дело не задалось. Тогда они нашли ныне не существующий отряд Синие Капюшоны — местных лекарей, которые были не прочь встать у руля Госпиталя. Капюшоны получили поддержку от агентов Форсберга и разработали яд, которыми планировали отравить Калекарей.

Яд был создан на основе Коралла, потому и имел существенную позитивную составляющую. От него начинают сильно увеличиваться в размерах те органы, которые отвечают за выносливость, — и поначалу это неплохо, но потом, когда сердце вырастает в четыре раза, совсем даже не хорошо.

Всё бы было у Капюшонов замечательно, а у Форсберга на этом направлении — никак. Но они не учли, что всё, что имеет в себе компонент Мастера, распространяется по всем имеющимся связям и превращается в болезнь.

Калекари благополучно заразились и передали заразу в Розу, когда в очередной раз пошли общаться с их верхушкой по госпитальным делам. И покатилось…

В Костях поняли, что произошла чрезвычайная ситуация. Молодая поросль Капюшонов донесла на верхушку отряда Черепам. Черепа сказали: устраните проблему за сутки. Те подняли своих старших на ножи, сменили цвет капюшонов и стали новым отрядом.

Все думают, что в Тихую Мерзость прорыва наружу не было. Но Стражи хорошо знают, что он был. И произошёл он там, где и в Великую Мерзость, – в месте, которое называется клин Позора, или клин Крысолова.

Давным-давно некий Крысолов купил клин земли, который втыкается в Кости и своим широким лучом уходит на бастион Череп. Этот клин до сих пор – предмет беспокойства всего квартала, но что поделаешь. Это чужая земля.

Когда Шуты позвали нас на помощь – или, как думают некоторые, заманили нас в Мерзость, – оказалось, что их научили: чтобы остановить Мерзость, нужно пойти в Череп и добыть оттуда какую-то могильную плиту.

Казалось бы, что бы не добиться этого своими силами – задача выглядит непростой, но безопасной. Но выяснилось, что позвали вообще не зря. Череп был полон мертвецов. Тогда впервые Стражи увидели мертвецов, которые действуют в полном согласии, как пальцы одной руки. Так действует Мерзость, когда набирает силу. И оказалось, что проклятущая плита не просто лежит где-то в Черепе – она наглухо вмурована в стену. И Стражам пришлось взять на себя сдерживание толпы, пока Шуты и дети Кошки сначала искали, а потом с руганью вырубали эту плиту из алтарного монолита.

Сдержать мертвецов удалось, но, увы, не так, чтобы избежать существенных жертв. И сами Стражи, и те, кого они оберегали, понесли огромные потери. Но задача была выполнена, шоон!

Как рассуждал Маэстро, нельзя преуменьшать значение мелочей – никогда не знаешь, какая из них обернётся огромным благом или огромным злом. Или, как сказал бы об этом Погремушка, “Тот лопух, которым ты вытер сегодня задницу, вырос вчера на куче говна, не такова ли и вся наша жизнь?”.

Началось всё с мелочи. С того, что Котёнок Бес повёл на Кладбище свою подружку, из молодых “Шутов”. Ее звали Коломбина. Котенку было лет пятнадцать (он был уже почти Кот), Шутовке было на пару лет больше, и она, конечно, не пошла бы гулять с этим глищом, она уже зрелая бан, но там на Кладбище, куда нельзя ходить, она никогда не была. А Кот бывал.

Смотрят: страшно на Кладбище. Все гамты поднялись, беспокоятся, стоят у ограды, руками трогают. Шутовка было завизжала, но Кот сказал, что гамтов боятся только хлюпики, и для них сейчас не сезон, так что пусть лезет быстрее.

Но это он для солидности сказал: до этого он пару раз забирался на Кладбище, и такого не было. А марджинов он никогда не видел, только сказки слышал.

Шли они, шли, нашумели – Котёнок-то учёный, а у Шутовки пуговки с бубенцами, про которые она забыла. Гамты бросились за ними в погоню. Они – ну бежать! Бегут по Кладбищу, свернули в какие-то кусты, тут Кот обо что-то и споткнулся. Смотрит – большой кувшин. А из него женский голос: “Ну-ка стой, Кошкин выкормыш!”

“Ла, бан, – взмолился он, – отпусти, не выдавай!” Из кувшина отвечают: “Жить хочешь? Слушай быстрее и запоминай! Возьми своих, иди на клин Позора, который когда-то Крысолов купил. Там отыщи старую могильную плиту. Он для того купил, чтобы дразниться. И чтобы она никому не досталась. За неё придётся и подраться, и голову поломать. А больше всего понадобится вам удача. Добудете – высеките на ней эпитафию, да так, чтобы дарительница белых вод была довольна. Принесите сюда и поставьте, куда я скажу”. “А зачем?” – “Затем, микаср, что если не сделаешь, через неделю тут все перемрут, Великая Мерзость карнавалом покажется”.

Тут один гамт их засек, они как дали стрекача, только пятки сверкали. Но добежали до Бен, и он гамтов успокоил, а их отругал и благословил. Так они и вышли.

Недолго думали Бес с Коломбиной, а потом решили сказать все как есть своим старшим. Наказание наказанием, но если бан из кувшина права, то времени совсем не осталось. Котёнок сбился, но у Шутовки была отличная память, она всё точно рассказала.

Снарядили люди поход до дальнего края клина Позора. Повезло им: “Коты” были сильны в разведке, а “Шуты” – богаты удачей. Без того или другого все бы там в Черепе и полегли, плиту эту отковыривая. А так – только половина. Половина уцелела, в том числе и Котёнок с Шутовкой. Они тоже ходили (им сказали: хотите быть как взрослые – рискуйте как взрослые, испытайте удачу).

Принесли камень, очистили, отскребли хорошенько. Из “Шутов” тогдашний комико был хорош в сложении стихов. Шеф “Кота” узнал, конечно, Хат, взволновался и приказал их прорицателю понять, что надо в эпитафии писать.

Написали такое:

“Амат, ты была нам великой отрадой, белая вода.

Мы любим тебя и уповаем на тебя.

Просим, обрати свой взор сюда!

Вот истина, белая вода!

А на мне ничего быть не может, кроме истины, амат”.

И водрузили на Кладбище – там, куда показала Хат. Еле успели: марджины уже наружу попёрли.

С тех пор велено чтить “Кота” и “Костяных шутов”, а потом они ещё и побратались, и стал “Кот” “Котом и Шутом”.