Ещё одно немаловажное утверждение, пока лишь гипотеза, которую необходимо будет проверить. Обломки, осколки драгоценного аметиста, которые погребены в Курганье, судя по мнению авторитетов, которым я доверяю без малейших сомнений, должны обладать интересным свойством. Они родственны тем Истокам, которые украшают наш благословенный город Розы. Я не могу вполне верно объяснить существующее между ними сходство, это должно стать темой дальнейших исследований, однако они, несомненно, служат или могли служить когда-то сходным целям. Поскольку камень был расколот, он не является столь же могущественным и ценным, как целое; следует задаться вопросом: возможно ли излечить его и вновь собрать воедино? Я рассуждал над этим и предполагаю, что да, такое возможно. Подобное подобает подобному, как магнит собирает вокруг себя железную стружку. Возможно ли воздействовать на обломки, рассыпанные в Курганье, используя силу живых и целых Истоков? Возможно ли направить силу Истоков так, как нужно, чтобы вдохнуть жизнь в расколотое? Если бы это удалось, мы могли бы воздействовать на этот, буду называть его так для ясности, Исток Курганья и исследовать его, тогда как сейчас он слишком разрежен и не поддаётся манипуляции никаким известным науке методом. Что же до того, как именно мы могли бы направить благотворную силу розеанских Истоков в сторону Курганья, то я полагаю, это можно было бы сделать, посвятив их разбитому аметисту. То, что может быть обращено на квартал или город, может быть обращено и на иной объект, но не всякий, а соответствующий неким критериям, которые нам пока не ясны. Но из того факта, что Истоки могут воздействовать отчасти друг на друга, я готов заключить пари, что обладающий определенным сродством с ними Исток курганья также может быть объектом подобных манипуляций.

К.

…туман чувствителен к маякам-самоцветам… Не можем позволить себе весь спектр экспериментов из-за дороговизны полного набора камней, но нам удалось после серии манипуляций получить отклик на аметиста, берилл и опал. Готовы выдвинуть предположение, что размещение во всех фокус-точках камней того или иного вида создаст достаточный “фон”, чтобы обеспечить передачу силы “тумана”… Кербал будет рад, но черт возьми, как он собирается их тащить?!. Господин Ветер говорит, что не нужно было этого писать. Однако это научный вопрос, пусть и в просторечной формулировке, потому стоит его сохранить… Между тем, это только второй курган, а мы уже изрядно потрепаны, нужно будет…

Анонимное воззвание

Распространялось среди ючителле в портах и на рынках по берегам Моря Мук в год 37 по Возвращению Госпожи.

Сохранено в архиве как образец подозрительной агитации.

Имеется резолюция Легата Душелова: “Ходу не давать”.

Братья и сестры ючителле!

Услышьте голос крови и памяти!

Город Топаз был когда-то оплотом истины и клятвы. Там, где спор звучал как ритуал, слово было священным. Там, где мелик не просто носил знаки власти, а хранил клятву защищать стены, караваны и народ ючителле.

Но все это растоптано. Синедрион — отравленный клубок лживых сект и продажных школ — убил собственное сердце. Они предали клятвы ради монет. Они позволили Маргули, безродному торговцу словами, купить свою совесть. Они сделали его синдиком. Они выбросили древние порядки, вычеркнув дом Йасод как предателей!

А что же было предательством? Попытка вновь сплотить город перед угрозой ангинов? Попытка вернуть страшное оружие, которое однажды уже спасло Топаз? Попытка вновь напомнить синедриону, что их ссоры и сделки не накормят солдат и не защитят караваны?

Синедрион показал свою слабость. Они поверили поддельным клятвам Тамар и лжи Маргули. Они продали свой страх под видом правосудия.

А теперь? Посмотрите на них. Четверо синдиков за двадцать лет! Каждый слабее предыдущего. Каждый боится правды. Они называют себя хранителями трона, но давно забыли, что этот трон — символ клятвы.

Мы говорим вам — вспомните древний порядок! Верните законное место дому Йасод, чей род клялся защищать Топаз и народ ючителле! Верните святой смысл самому трону! Пусть больше никто не смеет продавать истину на вес золота. Пусть клятва снова будет клятвой, а не товаром.

Мы требуем от синедриона очиститься. Отринуть продажных и лживых. Восстановить власть мелика как защитника города. Вернуть честь нашим школам и храмам.

И если не услышат — пусть знают: никто не забыт. Мы вернемся за своей истиной!

Примерная датировка текста — точно не раньше падения Вяза, т.е. -1 до Становления Владычества. Возможно, принадлежит королевской арфистке Вяза, Бранвен.

Хула Молчащему Камню

Камень Фаль, Камень Фаль, отчего твой не слышу я голос?
Оттого ли, что честь обратилась в труху и повсюду беснуется шваль,
Оттого ль, что увянул мой Вяз под пятою чужой, словно срезанный колос,
Оттого ль не даешь мне ответа, наш скорбный и праведный Фаль?

Камень Фаль, Камень Фаль, отчего ты не в круге камней Очага?
Отчего я не слышу на площади ропот толпы, отчего замолчала вся сталь?
Неужели поддался и ты этим вкрадчиво тихим речам и холодному гневу врага,
Неужели и камню, что вел королей, эта жалкая жизнь дорога?

Мне так жаль, Камень Фаль, мне неистово, горестно жаль,
Что тебя даже песней хулы не могу привести я к ответу.
Кто-то шепчет, что лгали баллады, и ты — самозванец и враль,
И вещаешь лишь суетный бред, подчиняясь приходу Кометы.

Может, праведный рот не желает к народу взывать и кричать,
Когда страхом и кровью пропитана каждая отчая пядь?
Может, тот, кто вещает — и вовсе не ты, Камень Фаль,
А лишь эхо чужое, которому рода людского не жаль?

У форсов есть барды. В том числе придворные (таких обычно называют арфистами).

Бардам спускают дерзости, как скальдам и шутам. Могут, конечно, и не спустить.

Но чаще спускают — потому что барды говорят правду.

Это очень важная часть их репутации.

Высшая доблесть барда форсов — сложить песнь или сказ так, чтобы нигде не соврать, но слушалось бы на одном дыхании.

Поэтому барды специально пытаются оказаться в таких местах, где они могут выстроить цепочку свидетельств так, чтобы их красиво изложить, а потом было не оторваться. Форсовский бард — он и поэт, и репортер, и идеальный понятой.

Бардов принято привечать и почитать.

Бардами бывают и мужчины, и женщины. Но следует помнить вот о чём: притом, что форсам не чужды гендерные сантименты, и есть вещи, которые с женщинами делать не принято, барды обоих полов несут ответственность за свои слова одинаково. То есть, если мужчине положена пощёчина, то и женщина её получит.

За дерзость барда могут убить. И точно убьют за ложь.

Самый знаменитый бард форсов — Бран Бард, князь Вия. Жил больше тысячи лет назад, но до сих пор имя классика вспоминают с содроганием. В его кошмарных трагических произведениях нет ни слова лжи. А всё потому, что он, пользуясь своей властью, режиссировал события так, чтобы они оборачивались зрелищной катастрофой. Надо сказать, что родился он магом, но совершенно без колебаний ступил на камень Фаль и назвал своё имя (потом сложил правдивейший стих о том, как чувствует себя человек, когда его покидает магия).

Лишь часть его наследия дошла до наших дней, но известно о следующих трудах:

• «Вызов Равнине Страха». Бран Бард решил посостязаться с Равниной Страха в том, кто лучше напугает. Считается лучшим произведением бардовского мастерства в истории. К сожалению, сохранились лишь фрагменты.

• «Жалоба рогоносца». Бран обманом вынудил жену себе изменить, с катастрофическими последствиями (она и её любовник погибли).

• «Воспевание Кометы». Чувственное на грани скабрезности произведение от женского лица, место действия которого, судя по тексту, — Труба. В Трубе поклонение Комете каралось смертью, а Бран затаил обиду на местных жителей за непочтительность и решил задеть за живое. Где он раскопал материал для такой истории, неизвестно.

• «Уродливая палка». Не сохранилось ничего. Бран из мести за какую-то обиду посвятил два года созданию хулительной песни, которая любого красавца может представить уродом. По его собственным словам, преуспел. Произведение целенаправленно уничтожено.

Этайн О’Коннелл. Жила в 100-х годах до ПВ. У неё была сестра-близнец Лейт, которая была слепа от рождения. Этайн поклялась, что научит её видеть.

По большей части от Этайн О’Коннелл сохранилась пейзажная лирика. И несмотря на скромные размеры произведений, по ним можно чертить карты и мерить расстояния, а картины, написанные по её стихам разными живописцами, совпадают.

Бранвен из Вяза, она же Бранвен Макри. Жила при Владычестве. Говорят, что была влюблена во Властелина и, чтобы «вылюбиться» и перевесить бремя нежеланной страсти на слушателей, воспела своего возлюбленного в оде.

Килле Вонючка. Жил около ста лет назад. Как следует из прозвища, творил в жанре шаржа и сатиры, человеком был неуживчивым, обидчивым, но, к сожалению, наблюдательным. Как, в свою очередь, следует из вышесказанного, постоянного пристанища не имел, странствовал. Ввел инвективную лексику в форсовскую поэтическую традицию, раньше такого не было. Убит неизвестными.

Форсы пришли издалека. Одни говорят, что из-за моря, с Островов Блаженных, другие — что с Равнины Страха, третьи — что поднялись из-под воды и исходно правили на дне морском.

Предания форсов рассказывают о гибели крупного острова или материка, в центре которого располагалась их древняя столица и дворец их высоких королей. Однако своё это предание или заимствованное у кого-то, доподлинно не известно.

В центре всех поселений форсов — очаг. По преданиям, каждый член клана или житель поселения приносил с собой камень, который ложился в ограду кострища.

Чем больше людей пришли к костру, тем больше очаг и тем выше тот, кто восседает над ним. Говорят, охват очага высоких королей составлял более двух сотен миль.

После выкладывания кольца из камней люди раздевались и выкапывали яму для костра. Она называлась могилой. Если все воины погибали в походе, очаг засыпали и возводили курган. Именно поэтому форсовские курганы не содержат сокровищ.

Камни

Форсы имеют давнюю связь с говорящими менгирами. Именно к их племени принадлежал знаменитый Кричащий камень. Одни рассказывают, что на Равнине Страха форсы соседствовали и союзничали с обитающими там менгирами, а может, и признавали их верховенство, и Кричащий камень был дан им как знак милости или почётный заложник. Другие считают, что менгиры обитают на Равнине страха не потому, что они там живут, а потому, что там — место, куда они приходят умирать, их «кладбище слонов».

Вообще, камни всегда были излюбленным строительными материалом форсов. Именно форсы возвели множество мегалитических сооружений, которые использовали для своих ритуалов, а также для предсказания погоды и определения времени.

Колдуны и правители

Рассказывают, что форсы питали острейшую неприязнь к колдунам у власти. Именно потому тот, кто ступал на Кричащий камень, чтобы стать правителем, должен был во всеуслышание назвать своё истинное имя.

Говорят, именно поэтому народ форсов так и не породил Властелина.

А ещё говорят, что именно поэтому в народе форсов родится Белая роза.

Культ родства

Форсы предпочитают держаться форсов. Даже сознавая умом, что семья — это большой гадюшник, форсы часто совершают эту ошибку, считая заведомо прекрасным товарищем всякого земляка, дальнего родственника, кума, соседа или даже человека, который жил в той же стороне света.

Культ еды

Форсы любят пожрать и имеют мощный культ застолья и гостеприимства. Что не мешает им самозабвенно травить друг друга на пирах — а, возможно, и помогает.

Культ внезапной свирепости

Все считают простительным, если ты внезапно забил соседа по пиру братиной, а потом прослезился и не смог объяснить, почему это сделал.

Вообще, культ спонтанных поступков. Спонтанность — это высшее наитие и знак снисхождения на человека чего-то божественного. Форсы высоко ценят клятвы и зароки, данные в запале и, как сказали бы другие, «по дури».

В преданиях объясняют такую любовь к застольям и кровавым дракам на них тем, что форсы утратили два из своих великих сокровища — Копье Луина, которое всегда даровало победу своему обладателю, и Котёл Кера: «Не случалось людям уйти от него голодными», — так говорили о Котле. Дескать, он был котлом изобилия, способным накормить любое число проголодавшихся. Вот только слова эти из преданий можно понять двояко: то ли кормил он всех, сколько бы их ни было, то ли голодные от него не уходили, потому что в этот котел-то их и скидывали, чтобы насытить иных. Кого — иных — о том рассказано много страшных историй.

Говорят: некогда Котел насыщал Копье. Погруженное в его чрево, в котором варились «голодные» (кем бы они ни были), оно успокаивалось на время и прекращало требовать крови. Однажды то ли Котел, то ли Копье, а то и оба сразу были украдены, и с тех пор форсов порой обуревает голодная страсть. А когда на пиру кто кого убьет, то говорят «Копье насытилось» или «Котел в нем взбурлил».

Культ музыки

Форсы любят музыку. Играть на любых музыкальных инструментах, хоть на стручке гороха, престижно, а свистеть в два пальца — отдельная доблесть. А уж если говорить о дудках и арфах…

Музыкант будет всегда накормлен и всегда найдёт слушателей. Даже приговорённый к смерти имеет право спеть последнюю песню или сыграть последнюю мелодию. Есть сказка про Чечёточника, который на эшафоте пел куплеты и стучал башмаками три дня, пока не упал замертво, выбившись из сил. За это время он, не сбиваясь с ритма, выпил три ведра пива и съел три каравая с рыбой, не подавившись. «Так и не довелось ему быть повешенным…»

Страшные истории

«…и верёвка, не найдя свою жертву, до сих пор ползает за его родственниками и потомками».

Форсы любят страшные, мрачные и безумные истории. Есть традиция их рассказывать, причём любым составом. Многие народы любят подобное, но совсем не для всех обычной будет картина, когда огромные дядьки и согбенные старухи-перечницы сидят у очага, рассказывают страшные истории и боятся.

Считается грубым и невежественным уличать рассказчика во лжи, а героев — в трусости, подчёркивая собственную храбрость («Разве ж это жуть? Я бы ни за что не испугался!»). Правильно и вежливо — верить во всё и дополнять деталями. Чем более леденящими кровь, тем лучше.

Особенно форсы любят, когда герой истории попадает под собственный зарок, или срабатывает какое-то маленькое исключение из правила, или что-то должно было помочь, а не помогло, или иное подобное. Как в истории про Щит, который отражал любой удар и, конечно, должен был спасти великого щитоносца, которому было суждено погибнуть от удара, но, когда удар хватил героя, Щит оказался бесполезным…

Тут речь идёт о четвертом сокровище, которое звалось Щитом Солнца, или Щитом Нуаду. И, дескать, отражало оно любой удар, каким бы тот ни был. Иные филиды говорили о нем как о зеркале. Но были и те, кто так говорили: ничто не защитит тебя лучше, чем близкий, кто примет удар на себя. Что — или кто? — был Щитом Нуаду, доподлинно не известно, знание это утеряно в веках.

Ни Голос престола, ни Камень суда не смогли дать королевне совет, что делать. И тогда она вспомнила страшные сказания, которые слышала в детстве, и отправилась к границе пожарищ, куда уже подступал молодой лес. Там она отыскала самый старый, заброшенный, надёжно укрытый папоротником колодец. Еле-еле сдвинула она каменную плиту, что закрывала его, и выудила заржавленный ключ.

Открыв потайную дверь, королевна спустилась в сырое подземелье. Там гнили трофейные знамёна забытых держав, и улитки ползали по ним. Сотни лет ничто не нарушало молчания под этими сводами.

Белое кольцо подняла фонарь.

— Фел-Клокнафел, Фел-Клокнафел, Фел-Клокнафел! — стала заклинать она. — Проснись и служи, проснись и служи, проснись и служи!

Долго лишь эхо носило её зов, долго он встречал лишь тишину.

Наконец раздался грохот.

— Что тебе нужно от камня предателей? — проскрипел древний булыжник. Речь его была неясна, как будто ею давно не пользовались. — Пришло время и королям вспомнить о презренном Клок-на-Фел, камне коварства, камне бесчестья? А могли бы и раньше прийти! Давно здесь лежу. Не вижу белого света, и подо мной зимуют раки.

– После того, что ты сделал с Коналом Волдырём, ты не заслуживаешь иного! Помнишь, как ты обманом вынудил его сунуть палец в пчелиную нору, чтобы разозлить пчелу, чтобы она, укусив, ослепила его на один глаз, чтобы ему было отказано в короне Клина из-за этого изъяна?

– Валуны помнят всё. Этим мы лучше вас, детей гнили. Из-за глупого Волдыря меня судили и присудили мне сто лет, не зная покоя, трудиться рабом-жёрновом. Уже и мельница сгорела, а я всё ходил по кругу. Я выжил, пусть и истёрся. Я прикатился в суд – и что же? Мне припомнили Королевское купание, которое я устроил для юных принцев и о котором должны были помнить лишь устрицы. Обвинили меня в цареубийстве и присудили служить мне сто лет поилкой для скота. Уже и скот подох, и сама земля ушла под воду и обросла ракушками, а вину с меня так и не сняли. Наконец, ко мне пришёл твой прапрапрадед и обещал, что за совет возвысит меня и поручит мне все богатства туата. И что же? Он назначил меня почётным казначеем и велел без устали подниматься и опускаться, чеканя монету. Мошенник обманул мошенника! А когда я перестал быть ему нужен, я был забыт и сброшен сюда. Сегодня лишь лягушки и черви слушают мои советы. И вот теперь здесь ты. Вот и спрашиваю: зачем я на сей раз понадобился коварным королям?

Гвендолен рассказала ему о своей беде. Долго тёк тот рассказ, уже и фонарь её прогорел. Лукавый Фел-Клокнафел слушал, и непонятно было, радуется он или возмущается.

– Плохи твои дела, королевна Белое кольцо! – сказал он, когда она закончила свой рассказ. – Этот человек создан для того, чтобы нести горе, и умеет получать от этого выгоду и радость. Он хорошо знает и умело коверкает наши законы. Он заставил тебя угостить его хлебом и дать ему испить воды, чтобы ты была не вправе его убить. Он заставил тебя согласиться, пригрозив, что иначе не похоронит твоего отца, а оскопит его, отрубит ему правую руку и бросит под дерево. А когда тебя это не убедило, сказал, что если ты будешь ломаться, он придушит тебя, и твоё место займёт твоя пятилетняя сестра. Белую розу в рот засунет, чтоб не орала, — и дело с концом. И ведь ещё недавно ты не понимала его шутку про розу!

– Я молода, – защищаясь, сказала она, – мне лишь двенадцать.

– Я вижу, глупый мех для воды, – ухнул Фел-Клокнафел. – Я говорю о том, что он не сам догадался: у него есть советчики из числа предателей.

– Тоже мне, коварнейший из камней! – фыркнула Гвендолин. – Ещё немного, и я поверю, что сера в людских ушах и камни в их нутре поумнее тебя! Понятно, что жить хотят все, а ещё больше хотят те, кто едва не расстался с жизнью. Предателей не сосчитать, и в советчиках у Волка-Кичиги не было недостатка.

– Он сделал всё так, чтобы никто не усомнился в том, что наш трон – его по праву, – продолжал камень.– Ему важно было, чтобы тебя в жёны ему отдал отец, чтобы он держал твои руки, когда он вскарабкается на тебя, как пёс. Но к моменту свадьбы и брачной ночи тело отца утратило свежесть, и тогда вождь захватчиков повелел приковать его руки к твоим. “Видите, — сказал он стоящим на коленях наместникам долей, — король сам вверяет свой цветок в мои руки! Все видят?”

Это были те вельможи, которые уже преступили своё слово и обучились правильно отвечать на вопрос, потому что остальных выбросили на навозную кучу, под их обожаемое дерево. Поэтому они дружно сказали “да”.

Гвендолин хорошо это помнила. Она не могла ни встать, ни сесть, потому что к её рукам было приковано тяжёлое отцовское тело. Её бывшие подруги, пряча глаза, обмывали её тело, смазывали раны целительным бальзамом, кормили её молоком и мякишем, чтобы быстрее понесла, а на тело короля даже не глядели. По ночам приходил злодей, взбирался на ложе и хохотал, глядя, как с его потугами туда-сюда с хлюпаньем пошатывается труп старого короля.

Ни её мольбы — мол, хватит, он уже умер, — ни запах, к которому Кичига, что неудивительно, оказался совершенно глух, не убедили его расковать их с отцом. Только когда она понесла и сказала, что от трупного яда младенец может погибнуть, мучитель внял ее словам и приказал сбить кандалы…

– Ты, камень предателей, напоминаешь мне об этом, чтобы сделать мне плохо?

– Будь как камень и помни всё, – сказал ей лукавый менгир, – тогда отомстишь.

– Помоги мне, и даю тебе слово: тебя вновь положат под скамью подсудимых.

Фел-Клокнафел заскрипел, хохоча:

– Этого мало. Знаешь, какое место я хочу занять. Вот его мне и дай.

Очень не хотелось этого делать Гвендолин. Ни ссориться с Кричащим камнем, ни совершать подлог, ни потакать злодею. Но она, скрепя сердце, согласилась.

– Теперь вся моя мудрость – твоя, Белое кольцо, – сказал довольный менгир.

– Скажи, как мне быть? Как мне наказать вора, как мне отомстить убийце?

– Ты – истинная женщина своего народа. Ты прекрасна, коварна и наделена силой направлять Рок.

– И что?

– Больше всего на свете он хочет твоей земли. Не дай ему её.

– Как?

– Обмани его.

Гвендолин задумалась.

– Наверно, я могу его обмануть, но боюсь пробовать. Он чуток, как лесной зверь, пусть и не слишком умён. Боюсь, что он учует обман, а если учует, то сразу станет хуже, чем если бы я с самого начала не пробовала.

– Тогда говори ему только правду! – радостно вскричал менгир и гулко расхохотался: всё было так просто!

– Какую правду? Что победа за ним? Что мои братья гниют в земле, и их едят черви, что мой отец мёртвыми глазами смотрел на то, как жестокий убийца осеменяет моё юное чрево, а моего деда он вскоре отведёт в курган и заколет там на камне, чтобы узаконить свою власть?

– Нет, – сказал Фел-Клокнафел. – Скажи ему правду. Нет, не сама. Подговори деда. Пусть он скажет ему истину из истин: не мы – властители этой земли, но богиня, что здесь погребена. Ищи, мол, её милости – или победы над ней. Иди и подари ей, как ты это называешь, белую розу, если так уверен в своих силах. Он решит, что дед замыслил коварство. Так и есть: замыслил. Но он сказал правду. Так и есть: сказал. Тогда он сочтёт деда простаком и пойдёт покорять богиню.

– И что из этого? – спросила Белое кольцо. – Думаешь, он там сгинет?

– Возможно. Но тебе нужно думать не об этом. Тебе нужно дать ему три добрых совета.

– Добрых? Зачем? Я же желаю ему страшной смерти.

Менгир помедлил, пожевал каменным ртом и наконец сказал:

– Дитя, наполненное водой! Ты хочешь настоящей мести или забавы, о которой забудут через годик? Тогда слушай, что я говорю. Есть такие люди, которые просто не в состоянии следовать указаниям, потому что это то ли уязвляет их величие, то ли просто требует от них невозможного. Кичига из таких. Если бы он был предоставлен сам себе, он наверняка придумал бы хороший ход, но если ему этот ход подсказали, он никогда в жизни не последует подсказке, как бы ни утверждал обратное.

– И что же мне ему сказать?

– Скажи, что перво-наперво нужно накормить богиню досыта. Далее скажи, что нужно отнять у неё оружие. И ни в коем случае никогда нельзя её целовать.

– Думаешь, камень, это приведёт его к краху?

– Нет, маленькая королевна. Это приведёт его к великой победе. Он вернётся в твою постель и упадёт вниз лицом, потому что приятно устанет. Он будет считать себя хитрейшим и умнейшим. Он так и не узнает, что именно в этот день его потомки, братья и бесчисленные родичи обрекли себя на медленную гибель. Не думай, что вы ещё имеете шанс победить в битве: вы потеряете свои земли, свои дома, своё положение. Но, заглядывая в грядущее, я не вижу ничего, что ты могла бы сделать сегодня и что привело бы к настолько разрушительному исходу.

– Ты уж извини, Фел-Клокнафел, но, может быть, лучше меньше горя, но поскорее? Я хотела бы увидеть это своими глазами.

– Этому не бывать, дитя, – сообщил камень спокойно. – Но если сделать так, как я говорю, весь народ теллекурре будет страдать так, как не страдал даже наш народ. А камни судьбы говорят, что тот народ, что претерпит высшую степень страданий, даст жизнь ужасному чудовищу, которое утопит землю в крови. Так был бы наш черёд, но если ты послушаешь меня, мы его ловко пропустим и уступим народу Кичиги.

Гвендолин грустно рассмеялась.

– Когда ты такое рассказываешь, – сказала она печально, – кажется, что ты врёшь, так хорошо это звучит. Как будто ты сам не придумал, что делать, а мне говоришь, будто замыслил коварство.

– О нет, будь спокойна, принцесса, – прогудел менгир. – Увидишь. Так я могу рассчитывать на то, о чём я попросил?

– Что же, – сказала Гвендолен, – если теллекурре по-настоящему горько пожалеют, что связались с этой землёй, будь по-твоему. Я, властительница форсов и женщина, чья участь – кричать, разрешаю тебе стать тем, кем быть ты не имеешь ни рода, ни права. Выкрикивай королей.

О Гончей, бегущей по волнам

Есть люди, которые верят, что их народ был рожден из земли, камня и дубовых корней. Но правда — иная.

Давным-давно, когда мир был моложе, а воды текли свободнее, из-за края света приплыл огромный корабль-остров. На его палубах стояли башни, в его трюмах спали духи предков, а его корпус, в пустотах которого находили себе прибежище кашалоты и левиафаны, был вырезан из материала, лёгкого как пух и прочного как сталь. Кто управлял этим кораблем — забыто. Забыто и то, кого он преследовал.

Иногда, в глухую ночь, у костра кто-то из стариков рассказывает историю о том, как “мир за морем” — не просто метафора. Как их предки пришли “из-за волны, что не соленая, а черная, как смоль”. Но молодые смеются, считая это пьяными бреднями.

Когда корабль достиг берегов этого мира, он рассыпался в прах, оставив лишь горстку выживших. Потомки тех, кто помнил правду, давно пали в бесконечных войнах. Теперь лишь в редких преданиях упоминается Великий корабль, но никто уже не верит, что это было на самом деле. Но говорят, что неразумно называть его ковчегом, так как не был он кораблём спасения: у него была другая цель.

Эти люди продолжают жить, как жили: сражаются, пируют, любят и умирают. Их корабли — лишь маленькие ладьи, их мечи — железные, а не из забытого металла предков.

О первом признаке: камнях-стражах

Главное в доме – это очаг. Да будет ведомо: Очаг королей огорожен менгирами, которые суть не мертвые глыбы, но стражи и говорящие духи. Высота их — от пяти до десяти локтей, а ширина — не менее широкого шага взрослого мужа. Ставят их встык, дабы очертить границы очага, ибо без камней нет ни знания, ни пути.

Лишь сомкнувшись, создают они силу, толкающую дом по волнам. Если выбыл кто-то из них, но под небом, где проплывает корабль, существует суша, можно залатать дыры безгласным камнем гор. Главное, чтобы камни очага соприкасались друг с другом.

Сила менгиров – не только в движении, но и в гадании. Когда король вопрошает их о пути, они поют, и по их голосам мудрецы читают знамения — где враги, где буря, где земля за горизонтом.

Среди менгиров есть Благороднейший из камней — кто-то говорит, что он вышиной в двенадцать локтей, черный, как ночь без звезд, и гладкий, как вода в тихой заводи, а кто-то, что среди прочих отличить его можно лишь по величию помыслов и силе духа. Стоит он на корме, которая должна возвышаться над землёю носа не менее чем на десятую долю его длины. Без него менгиры будут молчать, а Дом не сдвинется с места.

О втором признаке: орудиях и ключе

На Плывущем доме есть три рода орудий: огненные жерла, что извергают пламя на триста шагов, дабы жечь вражеские суда, каменные пращи, что мечут глыбы, что дробят башни и стены, и громовые трубы, чей рев губит слух, а вздох сбивает воинов с ног.

Но не действуют орудия, коль не вставлено копье.

Копье сие длиною в семь локтей, с наконечником, подобным листу ивы. Иные же говорят, что локтей в нем шесть, а наконечник красен. Давно никто не помнит, как выглядит оно. Лежит оно в особом углублении у Благороднейшего камня, и пока оно там, огонь и валуны повинуются воле короля.

Если копье извлечь, оно само по себе становится оружием страшной мощи. Тот, кто им владеет, может пробить любую стену, пронзить любое сердце, но защита очага исчезает, орудия стихают, и враги могут взять его без боя.

О третьем признаке: мече впередсмотрящего

Есть на борту корабля-очага меч, что зовется “Видящий сушу”. Им правит впередсмотрящий, он же “видящий”, ибо без него корабль слеп.

Сей меч может разрезать море, давая путь среди волн, усмирять бури или, напротив, насылать их на врагов, а также прокладывать каналы через сушу, если нет иного пути, кроме как через твердь.

Но если меч потерян, корабль-очаг становится пленником течений и может сгинуть в пучине или навеки застрять на мели.

О четвертом признаке: котле жизни

В середине острова, где сходятся четыре дороги, стоит котел. Он — источник пищи и воды, и пока он на месте, народ дома не знает голода и может не отлучаться за границу менгиров, чтобы найти себе пропитание.

Если котел убран, пища становится скудной, вода горькой, а люди слабеют. Если же разбить его, дом умрет, ибо нет жизни без котла.

О пятом признаке: Высоком короле

Вести корабль может лишь тот, кто имеет право судить и преследовать, в чьих руках закон, то есть Высокий король.

Если король — чародей, то Благороднейший камень не станет с ним говорить, ибо таковы законы и установления, и различны их языки.

Король должен быть честен (ибо менгиры чуют ложь), решителен (ибо море не терпит нерешительных) и щедр (ибо котел должен кормить).

Только тогда плывущий остров будет слушаться.

О будущем

Так был устроен великий дом предков.

С тех пор все переменилось. Никто не помнит первый очаг. Никто не помнит, за кем отправлены гончие. Никто не помнит, что произошло с кораблем.

Но есть память о том, где должно располагать части, составляющие целое. Возможно, ценой невероятных усилий потомки смогут их обрести. И тогда, быть может, дом поплывет снова.

Сказка форсов. О том, как был украден праведный суд

Давно то было, когда камни еще помнили тепло первых очагов. В те времена над всеми птицами и зверьми в горах парил Великий Сокол. И не потому он был велик, что когти его были острее, а крылья — сильнее. Велик он был своей Песней.

Не кричал Сокол по своей воле, не указывал никому пути. Но если вождь волчьей стаи или старый кабан, хозяин лесов, приходил к его скале и в тишине вопрошал о правде, Сокол взмывал в небеса. И его крик, чистый и звонкий, был самой Песней Небес. Услышав ее, каждый понимал свой долг, видел ложь в чужом сердце и правду — в своем. Так вершился суд, и так сохранялся мир.

Но жили в тех горах и Сорокопуты, насаживавшие пищу на острые шипы терновника. Не искали они славы в честном бою, но искали власти в тишине и знании чужих заноз. И завидовали они Соколу, ибо его Песнь была им неподвластна. «Зачем нам тот, кто поет правду для всех? — говорили они меж собой. — Нам нужен тот, кто будет шептать выгоду для нас».

И тогда призвали они Птицу из-за Моря. Была та птица пестрой и яркой, а клюв ее был остер, как игла. Не вила она гнезд, но умела подражать любому голосу и знала колдовство чужих берегов. За три нитки речного жемчуга согласилась она помочь Сорокопутам.

Смастерила Птица из-за Моря маленький вистл из пустотелого камыша. И однажды, на рассвете, подлетела к скале Великого Сокола, неся в клюве дивную ягоду, какой в горах прежде не видели. «О, Великий Певчий, — пропела она сладко, — прими мой скромный дар».

И когда Сокол, доверчивый и благородный, открыл клюв, чтобы принять подношение, чужая Птица поднесла к своему клюву вистл и издала на ней один-единственный, резкий и пронзительный звук. И в тот же миг вся Песнь Небес, весь голос Великого Сокола вытек из его горла и был втянут, пойман, запечатан в тесной темнице.

Сокол захлопал крыльями, попытался издать свой царственный клич — но из клюва его вырвалось лишь тихое, жалкое сипение. Оставался он птицей, большой и сильной, но немой и растерянной. Утратив голос, он улетел прочь, в туман, и больше его никто не видел.

А Сорокопуты тем временем смастерили чучело Сокола и установили его там, где тот некогда жил. Чучело же не пело песни, а всегда молчало. «Вот истинная мудрость! — провозгласили они. — Более Сокол не кричит на весь свет, но говорит знаками, что понятны лишь нам. Спрашивайте, а мы переведем его волю».

И стали они толковать молчание Чучельного Сокола так, как было выгодно им, ведя волков в капканы, а кабанов — к отравленным ручьям. И скоро Сорокопуты стали хозяевами гор. А маленькая дудочка, хранившая в себе украденную Песнь Небес, упала со скалы и завалилась в расщелину, покрытую вереском, пока не нашел ее одинокий пастух, не знавший, какую силу он держит в руках.

Потому нет больше в тех землях суда праведного, а лишь обманный суд чучел и их кукловодов.

Сказка ючителле: Два Источника и Костяная Свирель

Там, где пески целуют соленое море, среди черных скал били из-под земли Два Источника, что были братьями.

Первый звался Айн-аш-Шамс, Источник Солнца. Вода его была прохладна и чиста. И если великий синдик или архонт или капитан торгового судна, терзаемый сомнениями, склонялся над ним, он видел не свое лицо, а грядущее — песчаную бурю, предательство кормчего или богатый караван за дюной. Вода Источника говорила правду, предостерегая и оберегая.

Второй звался Айн-аль-Камар, Источник Луны. Вода его была темна, тиха и тепла. И тот, кто смотрел в нее, видел лишь то, чего желало его сердце — горы золота, покорных наложниц и смерть врагов. Он шептал лесть и утаивал гибельные знаки, потому что ненавидел род людской и желал его погибели.

И жили в тех скалах Скорпионы, чей род был древнее песка. Не нужна им была правда Солнечного Источника, ибо она жгла их хитрые сердца. Им нужна была власть над источниками, потому что нет дороже в тех краях, чем чистая вода. И тогда старейший из них отправился вглубь пустыни и нашел там Песчаного Лиса, хитреца, чья шерсть была цвета дюн и который торговал секретами.

За обещание отдать ему сапфир, что был спрятан под их родовым гнездом, Лис согласился помочь. Он ушел в безводные земли и вернулся со свирелью, выточенной из полой кости песчаной змеи.

В самый жаркий час, когда воздух дрожал от зноя, Песчаный Лис пришел к Источнику Солнца. Но не ради воды он пришел туда. Лис поднес костяную свирель к губам и заиграл на ней шипящую, сухую, как ветер пустыни, мелодию. И случилось колдовство: сама гладь воды, то самое отражение, что показывало правду, отделилось от источника, словно тончайшая пелена из шелка, и было втянуто в змеиную кость. Вода в Источнике Солнца стала просто водой — пресной, но слепой и немой. А после и вовсе ушла под пески.

Тогда Скорпионы выползли из своих нор и объявили всем караванам: «Источник Солнца иссушил свою душу! Его правда иссякла! Лишь Лунный Источник теперь хранит мудрость!»

И стали шейхи и капитаны приходить к единственному оставшемуся источнику. А с годами и вовсе забыли о том, что было их два. Они видели в воде отражение своей алчности, принимали ее за пророчество и вели свои караваны на погибель в солончаки, а корабли — на рифы. И Скорпионы забирали себе их брошенное добро, становясь владыками побережья. А Песчаный Лис, получив свой сапфир, продал костяную свирель первому встречному купцу из далекого города.

Скорпионы же, хоть и были мудры и коварны, думали, что вода не может им угрожать. И тогда однажды Лунный источник залил их норы, погубив все скорпионье племя. Так и лежит теперь он среди песков, ждет, когда вновь придут к нему люди, чтобы наполнить их кувшины и бурдюки обманом, который они разнесут дальше по миру.

Сказка третья: Два Дерева и Смоляной Человечек

В сердце великих лесов, где мхи седы от старости, росли два дерева-брата.

Первое было Дубом, и звали его Дуб-Правдореч. Когда воеводы лесные — Медведь-Хозяин или Волк-Серая-Спина — приходили к нему вершить суд, листья его начинали шелестеть. И шелест этот складывался в слова истины, что были понятны каждому.

Второе было Тисом, и звали его Гибким Тисом. Он не говорил правды, но тень его была глубока, а древесина крепка и годилась для смертоносных луков.

И жил под корнями этих деревьев Род Ласок, малый народец, быстрый, хитрый и безжалостный. Устали они жить в тени больших зверей и захотели сами стать воеводами. И позвали они из самых глухих болот Смоляного Человечка. Был он ростом с дитя, черен и липок, пах хвоей и был чужаком, который знал то, чего не знали лесные жители. За горшок старого, засахаренного меда согласился он помочь Ласкам.

Пришел Смоляной Человечек к Дубу-Правдоречу в сумерках. Достал он из-за пояса дудочку, выточенную из застывшей смолы. Но он не заиграл на ней. Он приложил ее к своим черным губам и глубоко вдохнул. И весь шепот, вся песня правды, что жила в листве Дуба, была вытянута из дерева и вошла в ту дудочку. А после Смоляной Человечек запечатал ее конец комочком своей же липкой смолы. И листья Дуба замолчали, отныне лишь мертво шурша на ветру.

Тогда Ласки вылезли из своих нор и объявили всему лесу: «Дуб-Правдореч состарился и отдал свою мудрость брату, Гибкому Тису! Теперь он будет вершить суд!»

И стал Тис вести свои гибкие речи, а Ласки вторили ему. Они нашептывали Медведю, что Волк точит на него клыки, а Волку — что Медведь метит его тропы. И пока большие звери бились насмерть, Ласки заняли лучшие охотничьи угодья и стали новыми воеводами. А Смоляной Человечек, получив свой мед, похоронил дудочку в глубоких бочагах, где на дне лежат одни чудовища.

Златославу из племени Коня сговорили за достойного жениха. Она отправилась к нему на корабле, но внезапно налетела страшная буря, и свадебный корабль пошёл ко дну. Её, обессиленную, выбросило на берег необитаемого острова где-то неподалёку от Картофельного архипелага. Больше никто не выжил.

Когда невеста пришла в сознание, она горько об этом пожалела. Рядом с собой она обнаружила огромное и неслыханно уродливое нагое чудовище. Оно надругалось над ней, пока она спала, а когда она очнулась, продолжило поругание с еще большим воодушевлением. Тварь была неутомима, изобретательна и совершенно бесстыдна. Как выяснила несчастная после того, как монстр временно утолил свою похоть, помимо устрашающего уродства её пленитель обладал острым, злым и безжалостным умом.

День за днём тянулись её мучения, мучения тела и души. Её сладострастный и гневливый тюремщик умел добиться того, что ему было надо. Прежде чем приступить, он рассказывал ей, что именно собирается делать, и предлагал ей выбрать из предложенного. Он добивался от неё согласия и постепенно, вопреки очевидному, убедил её, что всё происходит исключительно по её желанию. Он изощрённо пытал её, пока она не согласилась стать его женой. Он постоянно её проверял, подталкивал к покушению. Он назвал ей своё истинное имя. Сказал: посмей — и ты получишь свободу. Она так и не решилась.

За те годы, что красавица провела на острове, делал он с ней все мыслимое и немыслимое, кроме одного. Он ее не уродовал. А если и случалось ему попортить ее красоту, то он тут же раскаивался и все чинил. Говорил, что ненавидит уродов, и одного уже более чем достаточно.

За эти годы она узнала его историю. Он был могущественным магом, властным над стихиями и морем. По его словам, его матерью была Повелительница Бурь, которую называли Нуаду, а ныне зовут Сикораксой, злокозненной ведьмой. Больше тысячи лет назад она родила его на этом острове, но вскоре ушла на поиски своего великого сокровища, которое вместе с её рукой упало в море, и не вернулась. С тех пор он обитает тут один, а все сведения о внешнем мире получает, отправляя за ними духов, которыми полнится эта земля.

Он запугал её: когда родится наш сын, а он родится, даже не смей скрывать от него, кто его отец и к какому славному роду он принадлежит. Ты не вправе, говорил он, лишать его причитающегося ему достоинства и богатства. Я расскажу тебе великую тайну и обучу тебя управлять мечом моря, а ты обучишь его.

Не подведи меня. Я не оставлю тебя ни на миг, куда бы ты ни убежала, я буду преследовать тебя.

Твой сын будет прекрасен как заря, прекрасен, как моя мать, обещал он. И не будет в его роду таких, как я, ибо стал я уродом лишь потому, что был зачат под другими звездами, где магия милосерднее к людскому рассудку. Ни один из твоих потомков не будет обойдён даром, все они будут могущественными магами. Цени это.

К тому моменту верила она ему беспрекословно и уже даже не плакала.

Она не рассказывала, как выбралась оттуда. Обнаружили её в золотом дворце на берегу моря, на сундуках с золотом и драгоценными камнями. Вот мой выкуп за твою поруганную честь, написал Урод. Держи крепко, глупая, а то отберут.

Златослава так и не пришла в рассудок. В панике бежала она от моря, которого стала смертельно бояться, и обосновалась в местности, которую потом назовут Вий, — подальше от побережья.

Она родила сына — и, действительно, чудовище не соврало: у мальчика не было никаких телесных изъянов, и был он чудо как хорош. Несмотря на это, она попыталась однажды бросить дитя ужасного урода в лесу. Но чудовище явилось ей в кошмаре и погрозило когтистым пальцем. Вскоре она умерла — от страха и тоски.

Мальчик же за счёт своей силы и обаяния быстро возвысился, стал одним из вождей форсов и получил прозвище Праща. Город Пращник назван его именем. Своим потомкам он рассказывал, что знает о своём отце и разговаривал с ним. Якобы Урод заплатил духу, чтобы тот перенёс его на остров, а потом унёс обратно. Неизвестно, правда ли это. Но точно правда то, что Праща напутствовал своего сына искать меч моря и упражняться в управлении стихиями, а также быть благоразумным, держать в тайне своё происхождение и никому не рассказывать, что в его роду не может родиться не маг.