Форсы, легенда о Кичиге

Ни Голос престола, ни Камень суда не смогли дать королевне совет, что делать. И тогда она вспомнила страшные сказания, которые слышала в детстве, и отправилась к границе пожарищ, куда уже подступал молодой лес. Там она отыскала самый старый, заброшенный, надёжно укрытый папоротником колодец. Еле-еле сдвинула она каменную плиту, что закрывала его, и выудила заржавленный ключ.

Открыв потайную дверь, королевна спустилась в сырое подземелье. Там гнили трофейные знамёна забытых держав, и улитки ползали по ним. Сотни лет ничто не нарушало молчания под этими сводами.

Белое кольцо подняла фонарь.

— Фел-Клокнафел, Фел-Клокнафел, Фел-Клокнафел! — стала заклинать она. — Проснись и служи, проснись и служи, проснись и служи!

Долго лишь эхо носило её зов, долго он встречал лишь тишину.

Наконец раздался грохот.

— Что тебе нужно от камня предателей? — проскрипел древний булыжник. Речь его была неясна, как будто ею давно не пользовались. — Пришло время и королям вспомнить о презренном Клок-на-Фел, камне коварства, камне бесчестья? А могли бы и раньше прийти! Давно здесь лежу. Не вижу белого света, и подо мной зимуют раки.

– После того, что ты сделал с Коналом Волдырём, ты не заслуживаешь иного! Помнишь, как ты обманом вынудил его сунуть палец в пчелиную нору, чтобы разозлить пчелу, чтобы она, укусив, ослепила его на один глаз, чтобы ему было отказано в короне Клина из-за этого изъяна?

– Валуны помнят всё. Этим мы лучше вас, детей гнили. Из-за глупого Волдыря меня судили и присудили мне сто лет, не зная покоя, трудиться рабом-жёрновом. Уже и мельница сгорела, а я всё ходил по кругу. Я выжил, пусть и истёрся. Я прикатился в суд – и что же? Мне припомнили Королевское купание, которое я устроил для юных принцев и о котором должны были помнить лишь устрицы. Обвинили меня в цареубийстве и присудили служить мне сто лет поилкой для скота. Уже и скот подох, и сама земля ушла под воду и обросла ракушками, а вину с меня так и не сняли. Наконец, ко мне пришёл твой прапрапрадед и обещал, что за совет возвысит меня и поручит мне все богатства туата. И что же? Он назначил меня почётным казначеем и велел без устали подниматься и опускаться, чеканя монету. Мошенник обманул мошенника! А когда я перестал быть ему нужен, я был забыт и сброшен сюда. Сегодня лишь лягушки и черви слушают мои советы. И вот теперь здесь ты. Вот и спрашиваю: зачем я на сей раз понадобился коварным королям?

Гвендолен рассказала ему о своей беде. Долго тёк тот рассказ, уже и фонарь её прогорел. Лукавый Фел-Клокнафел слушал, и непонятно было, радуется он или возмущается.

– Плохи твои дела, королевна Белое кольцо! – сказал он, когда она закончила свой рассказ. – Этот человек создан для того, чтобы нести горе, и умеет получать от этого выгоду и радость. Он хорошо знает и умело коверкает наши законы. Он заставил тебя угостить его хлебом и дать ему испить воды, чтобы ты была не вправе его убить. Он заставил тебя согласиться, пригрозив, что иначе не похоронит твоего отца, а оскопит его, отрубит ему правую руку и бросит под дерево. А когда тебя это не убедило, сказал, что если ты будешь ломаться, он придушит тебя, и твоё место займёт твоя пятилетняя сестра. Белую розу в рот засунет, чтоб не орала, — и дело с концом. И ведь ещё недавно ты не понимала его шутку про розу!

– Я молода, – защищаясь, сказала она, – мне лишь двенадцать.

– Я вижу, глупый мех для воды, – ухнул Фел-Клокнафел. – Я говорю о том, что он не сам догадался: у него есть советчики из числа предателей.

– Тоже мне, коварнейший из камней! – фыркнула Гвендолин. – Ещё немного, и я поверю, что сера в людских ушах и камни в их нутре поумнее тебя! Понятно, что жить хотят все, а ещё больше хотят те, кто едва не расстался с жизнью. Предателей не сосчитать, и в советчиках у Волка-Кичиги не было недостатка.

– Он сделал всё так, чтобы никто не усомнился в том, что наш трон – его по праву, – продолжал камень.– Ему важно было, чтобы тебя в жёны ему отдал отец, чтобы он держал твои руки, когда он вскарабкается на тебя, как пёс. Но к моменту свадьбы и брачной ночи тело отца утратило свежесть, и тогда вождь захватчиков повелел приковать его руки к твоим. “Видите, — сказал он стоящим на коленях наместникам долей, — король сам вверяет свой цветок в мои руки! Все видят?”

Это были те вельможи, которые уже преступили своё слово и обучились правильно отвечать на вопрос, потому что остальных выбросили на навозную кучу, под их обожаемое дерево. Поэтому они дружно сказали “да”.

Гвендолин хорошо это помнила. Она не могла ни встать, ни сесть, потому что к её рукам было приковано тяжёлое отцовское тело. Её бывшие подруги, пряча глаза, обмывали её тело, смазывали раны целительным бальзамом, кормили её молоком и мякишем, чтобы быстрее понесла, а на тело короля даже не глядели. По ночам приходил злодей, взбирался на ложе и хохотал, глядя, как с его потугами туда-сюда с хлюпаньем пошатывается труп старого короля.

Ни её мольбы — мол, хватит, он уже умер, — ни запах, к которому Кичига, что неудивительно, оказался совершенно глух, не убедили его расковать их с отцом. Только когда она понесла и сказала, что от трупного яда младенец может погибнуть, мучитель внял ее словам и приказал сбить кандалы…

– Ты, камень предателей, напоминаешь мне об этом, чтобы сделать мне плохо?

– Будь как камень и помни всё, – сказал ей лукавый менгир, – тогда отомстишь.

– Помоги мне, и даю тебе слово: тебя вновь положат под скамью подсудимых.

Фел-Клокнафел заскрипел, хохоча:

– Этого мало. Знаешь, какое место я хочу занять. Вот его мне и дай.

Очень не хотелось этого делать Гвендолин. Ни ссориться с Кричащим камнем, ни совершать подлог, ни потакать злодею. Но она, скрепя сердце, согласилась.

– Теперь вся моя мудрость – твоя, Белое кольцо, – сказал довольный менгир.

– Скажи, как мне быть? Как мне наказать вора, как мне отомстить убийце?

– Ты – истинная женщина своего народа. Ты прекрасна, коварна и наделена силой направлять Рок.

– И что?

– Больше всего на свете он хочет твоей земли. Не дай ему её.

– Как?

– Обмани его.

Гвендолин задумалась.

– Наверно, я могу его обмануть, но боюсь пробовать. Он чуток, как лесной зверь, пусть и не слишком умён. Боюсь, что он учует обман, а если учует, то сразу станет хуже, чем если бы я с самого начала не пробовала.

– Тогда говори ему только правду! – радостно вскричал менгир и гулко расхохотался: всё было так просто!

– Какую правду? Что победа за ним? Что мои братья гниют в земле, и их едят черви, что мой отец мёртвыми глазами смотрел на то, как жестокий убийца осеменяет моё юное чрево, а моего деда он вскоре отведёт в курган и заколет там на камне, чтобы узаконить свою власть?

– Нет, – сказал Фел-Клокнафел. – Скажи ему правду. Нет, не сама. Подговори деда. Пусть он скажет ему истину из истин: не мы – властители этой земли, но богиня, что здесь погребена. Ищи, мол, её милости – или победы над ней. Иди и подари ей, как ты это называешь, белую розу, если так уверен в своих силах. Он решит, что дед замыслил коварство. Так и есть: замыслил. Но он сказал правду. Так и есть: сказал. Тогда он сочтёт деда простаком и пойдёт покорять богиню.

– И что из этого? – спросила Белое кольцо. – Думаешь, он там сгинет?

– Возможно. Но тебе нужно думать не об этом. Тебе нужно дать ему три добрых совета.

– Добрых? Зачем? Я же желаю ему страшной смерти.

Менгир помедлил, пожевал каменным ртом и наконец сказал:

– Дитя, наполненное водой! Ты хочешь настоящей мести или забавы, о которой забудут через годик? Тогда слушай, что я говорю. Есть такие люди, которые просто не в состоянии следовать указаниям, потому что это то ли уязвляет их величие, то ли просто требует от них невозможного. Кичига из таких. Если бы он был предоставлен сам себе, он наверняка придумал бы хороший ход, но если ему этот ход подсказали, он никогда в жизни не последует подсказке, как бы ни утверждал обратное.

– И что же мне ему сказать?

– Скажи, что перво-наперво нужно накормить богиню досыта. Далее скажи, что нужно отнять у неё оружие. И ни в коем случае никогда нельзя её целовать.

– Думаешь, камень, это приведёт его к краху?

– Нет, маленькая королевна. Это приведёт его к великой победе. Он вернётся в твою постель и упадёт вниз лицом, потому что приятно устанет. Он будет считать себя хитрейшим и умнейшим. Он так и не узнает, что именно в этот день его потомки, братья и бесчисленные родичи обрекли себя на медленную гибель. Не думай, что вы ещё имеете шанс победить в битве: вы потеряете свои земли, свои дома, своё положение. Но, заглядывая в грядущее, я не вижу ничего, что ты могла бы сделать сегодня и что привело бы к настолько разрушительному исходу.

– Ты уж извини, Фел-Клокнафел, но, может быть, лучше меньше горя, но поскорее? Я хотела бы увидеть это своими глазами.

– Этому не бывать, дитя, – сообщил камень спокойно. – Но если сделать так, как я говорю, весь народ теллекурре будет страдать так, как не страдал даже наш народ. А камни судьбы говорят, что тот народ, что претерпит высшую степень страданий, даст жизнь ужасному чудовищу, которое утопит землю в крови. Так был бы наш черёд, но если ты послушаешь меня, мы его ловко пропустим и уступим народу Кичиги.

Гвендолин грустно рассмеялась.

– Когда ты такое рассказываешь, – сказала она печально, – кажется, что ты врёшь, так хорошо это звучит. Как будто ты сам не придумал, что делать, а мне говоришь, будто замыслил коварство.

– О нет, будь спокойна, принцесса, – прогудел менгир. – Увидишь. Так я могу рассчитывать на то, о чём я попросил?

– Что же, – сказала Гвендолен, – если теллекурре по-настоящему горько пожалеют, что связались с этой землёй, будь по-твоему. Я, властительница форсов и женщина, чья участь – кричать, разрешаю тебе стать тем, кем быть ты не имеешь ни рода, ни права. Выкрикивай королей.