Тенебрис тайна происхождения

1

474 год от Становления Владычества, 11 день осени

Поздняя осень, вечер. Ветер в окнах плачет, как я. Иногда я ловлю себя на мысли, что летописи — это холодные камни. Плоские, беспристрастные, гладкие от времени. Вот, к примеру:
«443-й год. В Университете Роз раскрыт культ Воскресителей. Несколько преподавателей и студентов казнены. Семья Сомбре утратила покровительство над Университетом. 444-й — явление Великой Кометы».

Так пишут хронисты. А мне хочется закричать: а сердце, а дом, а брат?

Мы тогда были почти счастливы. Отец, Орбан, держал в руках дом, город и даже, казалось, само течение дней. Матушка цвела. Тодор с Ласло вечно спорили, но по-доброму. Я… я просто была рядом. Ласло был всем — любимцем матери, гордостью отца, моим светом. Умный, живой, дерзкий, слишком уж дерзкий, как теперь ясно. Он учился в Университете и, по глупости, — нет, по глупости ли? — оказался связан с этими Воскресителями. Нет, не член, не маг, не преступник. Просто был. Просто был рядом. Видели его. Шептали. И этого оказалось достаточно, чтобы по городу пошли злые толки.

Я помню, как отец ходил по ночам взад-вперед, от стены к стене, как зверь в клетке. Помню, как матушка сжимала в кулаке платок, глядя в окно. А я, беспомощная, сидела в тени и молилась, чтобы все рассосалось. Чтобы это оказалось слухом. Чтобы всё как-нибудь само собой… Но ничего не «само».
Ласло сказал, что ничего не делал. Что лишь слушал. Что он не верит, не зовёт, не воскрешает. Но уже было поздно. Имя Сомбре трепали тысячи уст. Мы утратили Университет. Мы теряли лицо.

А потом — эта ночь. Я никогда не забуду, как тихо скрипнула дверь. Он не прощался. Не оглянулся. Он просто ушёл. Я видела, как тень его сливается с улицей. С ним ушли двое мальчишек из дальней родни. Через пару недель исчез Шут — наш домашний колдун, насмешник и лекарь. Может, ушёл за ним. Может, его забрали. Может, просто наткнулся на разбойников. Мы не знаем. Мы не узнаем.

Я горевала, а Тодор — Тодор, которому всегда было мало внимания, — будто бы расцвел. Наследник. Законный. Послушный. «Надёжный», как говорил отец. А я… осталась как корень в земле. Потому что кто-то должен был остаться.

Я помогала Аните — дочери Тодора. Выдавала ее замуж. Утешала, когда она вдовой вернулась в родной дом с девочкой на руках. Нянчила Гаспара и его детей: Дэниела — не по браку рожденного, но признанного, и потом уже Раду, Санду, Луцию.

И вот что странно: чем взрослее становились эти дети, тем чаще я ловила в них черты Ласло. Озарение. Улыбку. Манеру смотреть. Как будто он не ушел. Как будто его части вплелись в наш род, в саму плоть дома.

А сегодня… Сегодня мне передали сверток. Маленький, скромный.
Перчатки. С отворотами, на которых вышита змея — точь-в-точь как на гербе. И мой платок.
Я вышивала его накануне его совершеннолетия. Подарила в ту самую ночь. Инициалы на нем — Л. С. — дрожат в моих пальцах, будто живые.

Значит, он умер? Или просто передал весть? Или это знак? Что это?
Сердце стучит глухо, но без слез. Я выплакала все давным-давно.

Он — изгнанник. Он — забытый. Но не для меня. Никогда не для меня.

Я отдаю эту запись в Библиотеку просто потому, что не могу не писать, а хранить такой документ в семейном архиве… недальновидно.

Тисса из Сомбре

2

**Особняк Сомбре, город Розы
Господину Г.С.
**

Спешу сообщить, что сведения, ранее бывшие лишь предположениями, ныне подтвердились. Господин Ласло Сомбре, сын советника Орбана, более не числится среди живущих.

Имею основания полагать, что его сын и наследник, отправился с небольшой группой верных людей на юг, используя ложную фамилию – Тенебрис. Нельзя сказать что он сильно скрывается – скорее бросает вызов семье.

Цели его пока не ясны, однако направление его движения ведёт всё дальше на юг, в земли, где фамилии мало значат, а истории знатных домов стираются быстрее, чем пишутся.

Согласно вашему распоряжению, мой господин, извещу наших людей на юге, чтобы предприняли меры и не теряли его из виду.

С почтением,

Н. Н.

3

Стать Тенебрис

Нас зовут Сомбре. Мы были здесь всегда — и когда стены Роз были глиной, и когда кровь текла по её мостовым. Мы — один из древнейших родов теллекурре. Не по преданию — по костям в гробницах, по печатям в архивах, по страху в чужих глазах.

Мы пришли в Клин с князем Кичигой, нашим вождем и родичем. За много столетий до того, как эта земля узнала тяжелую поступь Властелина, когда она ещё пахла прахом старых богов и богинь в курганах. Мы не были самыми многочисленными, но за нами шла Змея — старший тотем нашего рода, хищная, холодная, терпеливая. Её маска всё ещё хранится в доме. Наверное, отец теперь запер её в потайной склеп. Он всегда боялся, что я подойду к ней слишком близко.

Сомбре — это не о власти. Это о терпении. Мы не кидаемся в битву первыми. Мы не горим на трибунах. Мы — это те, кто держит свечу в момент, когда гаснет солнце. И те, кто задувает её, если тень должна стать глубже.

Мы выстояли, когда Джойзо брали верх в Совете, а «черные» проливали нашу кровь, приговаривая, что это лучшая краска для «алых роз», которым мы присягнули. Мы выжили, когда Знаменосец сжёг родовые залы, а тех, кто не успел бежать, подняли на копья. Мы ждали, пока Феррино сломают шею в своей глупой храбрости и мрачном благородстве, за которым маячили тени виселиц.

Когда надо – мы скрывались в своих твердынях. Когда приходило время – возвращались. Мы всегда возвращались. Я тоже вернусь.

Всё, чего мы добились, мы брали не мечом, а змеиной хваткой. Хотя и меч обнажали часто. Всему свое время. Мы входили в альянсы, когда это было нужно, и предавали, когда иначе было бы глупо. Феррино, Териак, Тенегривы — они звали нас в союз, потому что знали: без нас город не выстоит. Форсы или теллекурре – в конце концов мы оказывались нужны всем. Да что там, Джойзо, и те, в час нужды протягивали нам руку и готовы были слушать и действовать по нашему совету.

Мы стали змеей среди цветов, когда Лиге понадобилась сила нашего древнего Лика. Вместе мы накинули на город поводок, сплетенный из цветов. Какая ирония. Возможно, сейчас, когда я пишу эти слова, отец, или брат, а может кто-то из сестер завернувшись в плащ идет в собрание, чтобы облагодетельствовать или обрушить на непокорного черную плеть… Удел, которого я лишен.

Когда город возродился как вольная коммуна — мы были там. Когда его снова хотели подмять под княжеский сапог — мы были там. Мой отец гордится этим. Он говорит, что имя Сомбре — это сеть, натянутая над хаосом. Я же думаю — это верёвка, которую мы всё ещё держим в руках, пока другие уже висят на ней.

Владычество… Конечно, я не знал его вживую. Только по речам отца и портретам у бабки в спальне. Он говорил, что мы не пали, как другие. Что мы ушли в тень, пережили. Что Взятые нас не тронули — потому что и у мертвецов когда-то была кровь.

Говорят, некоторые из наших шептали Сопротивлению. Другие — шептали Взятым. Я никогда не спрашивал, что именно из этого было правдой. Отец только повторял: «Живые не должны задавать мёртвым вопросы». Возможно, это и был его способ выжить. Или предать.

Когда победоносный Круг Восемнадцати пал, пожрав сам себя, мы вернулись. Не все, конечно. Те, кто пытался говорить от имени новых времён, сгнили в гравии у Старого кладбища. Мы — выжили и воспряли. Двери Совета распахнулись снова перед нами. Нашего покровительства добивались. Мы строили мосты через кварталы, где теперь живут одни тени и судорожные отголоски песен Владычества. Мы провозгласили золотой век…

Золотой век. Песнопевцы трубят о нём до сих пор, как будто это было возвращение древних времён. Мол, Розы снова расцвели, Лига Цветов простерла над всеми благодать, Университет вновь открыл ворота, а Советы снова стали говорить о «гражданской доблести». Ах да — даже Кости и Ловушка, будто бы, «присмирели». Всё выглядело благородно: пиры, балеты, риторика, статуи, торговля с Самоцветами.

Золото было. Было. На фасадах, на кубках, в речах Совета. Только это не было солнце. Это был закат, что отразился в витражах. И мы, дураки, решили, что снова утро.

Я знал. Я чувствовал. Я не хотел разменивать величие на мишуру. Но отец… Отец не желал слышать. Он цеплялся за традиции как старьевщик, желающий выручить лишний грош. В его будущем не было… меня. И потому я не горюю о его конце. Потому что лучше уж ночь с правдой, чем полдень с фальшью.

Когда Форсберг подошёл к Розам, мы — великие Сомбре — не вытащили старые мечи из стен. Мы вытащили чернила. Мы поставили подписи. Впрочем, уже не мы – они.

Я видел копию того договора — аккуратные завитки фамильных перьев, сургучные оттиски. Наверняка отец называл это «дипломатией», «спасением города». А на деле — Розы просто сдали. Не сразу, не полностью. Сдали по частям, как жирный купец сдаёт серебряные ложки, надеясь, что грабители не дойдут до золота.

Сомбре…. Мы… Они сохранили дворцы и фамильные драгоценности, шёлк и вино. Но город — город уже осваивает чужие словечки. И у ворот стоят не наши гвардейцы…

Я пишу это, глядя на серое море. Здесь всё серо, как моя голова. Даже огонь в камине дымится с тоской. Но память, память не блекнет.

Я смотрю на город с высоты башни — и он словно каменная старуха, что пытается вспомнить, кем была в молодости. Продавшая свою душу за то, чтобы ещё немного побыть в тепле.

Я уже давно понял, мне не суждено вновь ступить на мостовые Роз. Не распахнуть двери дома, чтобы был моим столько лет. И кости мои не примет фамильный склеп. Но тем, кто сейчас спит в соседней комнате, крови от моей крови, когда-нибудь суждено вернуться. Мы всегда возвращаемся.

Возможно, правы пророки, что шепчутся в темных закоулках и рисуют знаки на стенах трущоб. Те, что плачут во сне. Они говорят: Госпожа вернётся. Не та, что была раньше, не кровавая тень севера. Другая. Новая. Пылающая. Если они правы – в этом огне сгорит многое. И тогда придет время вернуться. Восстать из пепла.

Мы, снова мы, знаем, как жить при новых богах. Мы помним, как молчать. И как ждать. И когда снова заговорит кровь — имя Сомбре прозвучит в Розах не как напоминание. А как предупреждение.

Мы — Тенебрис. Мы — змея, забытая в траве. Мы — голос, что не забудет.

Мы – маска, которой предстоит быть отброшенной, чтобы мы снова стали Сомбре.

4

Для Тенебрис про Маску Змеи

Есть тайное знание семьи Сомбре, которое унесли с собой Ласло Сомбре и его молодые приспешники, уходя навсегда из Роз. Они передали это знание своим детям, чтобы те передали своим, а те - своим, дабы однажды оно могло помочь ушедшим - вернуться.

Сомбре - ведут свой род от рода (клана) Змеи, одного из 13 теллекуррских родов, вышедших из Облачного Леса

Лик, маска Змеи, что вырезана на древесной коре через столетия была сохранена в семье.

Помимо теллекуррских узоров маску украшает голубой топаз. когда он появился - не очень ясно, но явно это уже позднейшее добавление, а не первоначальная задумка.

На момент ухода Ласло, Сомбре состояли в Лиге Цветов - тайной организации, которая занималась делами города параллельно с Городским советом. Помимо этого там точно состоял род Джойзо, извечных соперников Сомбре. И вот для действий в этой Лиге нужна была древняя маска.

Ласло наставлял: “Чтобы истинно приобщить себя к Змее, надобно сделать вот что. Пусть отроки семьи соберутся и посмотрят внутрь себя. Поймут, есть ли в них яд зависти к кому. Если найдут в себе такой - пусть возьмут такого человека как цель. и или превзойдут его в том в чем завидуют. или же навредят. А потом когда все соберутся вкруг с Ликом и чашей доброго вина - пусть расскажут о сделанном. Ну а если по юности своей нет в ком зависти, то пусть найдет секрет чужой и расскажет перед маской и товарищами. И тогда Змея увидит этого Сомбре и благословит его. так она вас узнает”.

И еще Ласло учил так: “Я знаю, хоть сам и не испытал. Говорят, что Лига Цветов - суть стержень и сила квартала Розы. И каждый лик, что в нем состоит облечен властью ответственностью, что к ней прилагается. Чтобы служить городу, чтобы Змея служила и помогала городу, помните, о Сомбре, о том, что делал перед ее ликом. Находите в себе и побеждайте свои завистливые помыслы. Ищите и приносите городу и народу тайны. И пусть даже не велика будет ваша победа над собой, и не тайну мироздания явите вы - всё польза”.

И помните, что с маской в Лигу может прийти не всякий. Лик не любит тех, кто владеет магией, и пусть не осквернит колдун своей рукой древнюю личину. Тот же, кто будет моим потомком и достойным наследником, пусть хоть и думает о квартале и городе, но не идет сам, а передаст другому, дабы разделить с ним бремя ответственности. Летописец же пусть внесет о деяниях рода в свою летопись, но только со слов того, кто ходил.