8.9. О Льве и Комете

Лев устал.

Все устали, но он устал делать так, как велит кто-то более знающий. И отчаялся достаточно, чтобы попробовать самому.

Он услышал

Небесный огонь, Хвостатая звезда

“Комете противно согласие”, – услышал он.

“Комета создаёт разницу, – сказали ему. – Никто ещё не ушёл от Него одинаковым”.

Ему явно не хватало смысла в жизни.

Как вспоминал Бен, Лев был самым могучим среди них и самым крупным после Пчелы. С него ваяли колонны и пилоны: он то подпирал плечом тяжёлую ленту моста, то, сжав в замок мускулистые руки, поддерживал перила, то, выпрямившись в рост и заложив локти за склонённую голову, нёс каменный массив храма.

Лев был дивным красавцем. Самым красивым из них, не считая Шакала, – это я говорю о мужчинах, так-то самой красивой была Кошка, а самой великолепной – Крокодилица. Высоченный, плечистый, златокудрый и белокожий, с красивым басом и изящными движениями. Казалось бы, что не так? Но женщины его не любили. Многие делали вид, что любили, но в конце концов оставляли его оболганным и без гроша. Близкой дружбы за эти века он ни с кем не свёл, жениться – не женился.

Маялся он больше других. Его делом была война, мирный промысел был ему чужд, а уйти он никуда не мог.

И вот он открыл для себя Комету.

Он надолго ушёл. Его искали, но не нашли, пока он сам не вернулся – с безумных бдений, где люди жгли друг друга огнями и стегали раскалённой проволокой, плясали и ломали руки-ноги. Он исхудал, покрылся загаром, шрамами и веснушками и стал куда невзрачнее, чем был до этого. Но он был доволен.

После того, как он вернулся с Воландерских гор, где он кричал с теми обнажёнными людьми, он пошёл в бани и лёг в меловую воду: он был весь в ожогах. Со временем он поправился, хотя во многих местах кожа у него была как оголённый тяж, как канат или лента, но не как кожа. Удивительно было то, что он не восстанавливался. Единственный из них.

Там, в предбанниках, его встретила Дортхен. Не знаю, кто и как, но я чётко осознал, что она понимает, с чем имеет дело. Кто знает, что у неё с этими культистами было, но то ли она имела талант, то ли просто знала, как себя с ними вести.

Сказала ему, что зря полез, и не по его плечу служение Комете, но пообещала помочь.

И да, помогла. Полгода он жил у неё, полгода бесновался в горах. Говорят, от него она прижила одиннадцать красавцев-детей, золотых и загорелых, как полновесная монета. Так быть не может – разве что Кобра ошиблась, но она не ошибалась. Или Комета даровала ему силу иметь детей и не пожирать их? Так или иначе, все дети Дортхен были здоровы и пережили младенчество.

Однажды он пропал. Мы пришли к Дортхен. Она делала вид, что всё в порядке. Мы спрашиваем: куда он делся. Она: ушёл куда-то, какое моё дело, велел не спрашивать… В общем, отвечает невпопад. А я смотрю и понимаю: она знает.

Нас её это не устроило. Поговорили с ней так, как поговорил бы Шакал. Она сказала: небо говорило со Львом, и он ушёл исполнять приказ. Небо, понимаете ли, исторгает из сердца бунт и подкрепляет его, но взамен иногда требует подчиниться. Он взял что попалось под руку и отправился на кладбище. Он собирался добраться до Мерзости и бросить ей вызов.

Он вошёл в нижнюю омару с заточенной лопатой и кувшином горючего масла. Всё горело. Уже горела земля, но он, уверенный, что неуязвим, продолжал копать. Вскоре он заглубился по плечи, и к этому моменту огонь стал поддерживать себя, сжигая торф в слоях. Он обнажил какую-то часть находки и вступил с ней в ожесточённое противоборство, но что это было, я не понял. Далее он углубился в яму, засыпанный пеплом, как прорастающий гриб-навозник. Отвал рос, и он погружался в землю. Где-то там горели всполохи. Стояла удушливая вонь горелого мяса. Гнилого мяса. Он ушёл в землю и исчез.

Через несколько лет огонь погас. Некоторые думают, что он до сих пор копает и рубит Мерзость. Некоторые – что Мерзость поглотила его.

Некоторые неблагодарные и нечуткие люди над ним смеются.

Приёмыши Дортхен говорят: а что, собственно, не так? Он всё ещё на войне. Не знаете, как ему помочь? Так и валите отсюда вон! Эката!