6.8. Рурк Коннелли и Кости
I.
– Он отказывается говорить.
– Тогда чего пришёл? – поинтересовался я.
Адъютант не ответил.
– Наверно, ради того, чтобы сказать лично мне, как отвратительно ему разговаривать с оккупантом, – усмехнулся я.
– Не знаю. Может, хочет денег?
– Денег… Не будет ему денег. Всё, что мы можем предложить, – это временная защита. От нас.
Адъютант с сомнением кивнул.
– Ладно, приведи.
Ввели человека. Грязного, как свинья, запущенного, немытого. Наши, впрочем,– люди привычные, тёртые. И такого обыскали.
– Зачем пришёл, бандит? – спросил я его.
– Уходи, конал, – сипло сказал он. – Вас всех вырежут. Уже сейчас резать идут.
Всё это страшно утомляло.
– В твоих устах это не звучит как угроза. Скорее, как предупреждение – ради дальнейшего торга. Ты денег хочешь?
Свин промолчал.
– Ладно, Рен. Сломай ему для начала руку.
Бандит попытался вскочить на ноги. Но пятки его проскользнули по земле.
– Я серьёзно. Пытай, пока не скажет.
Адъютант выпрямился, демонстративно отёр руки друг об друга.
– Нам велели навести порядок, а не чинить расправу, командир, – отчеканил Рен.
Да какого ж ляда все так туги умом?!
– Слушай, – устало произнёс я. – Ясно же, что сказать он хочет. Но говорить не будет, потому что у них стукачей убивают самым жестоким образом. А под пытками сломаться вполне законно, это не ведёт к потере лица. Поэтому давай, не жалей, выкрути из него правду. Денег потом дадим, если что ценное скажет.
Прошло недолгое время.
– Ну что? Сказал?
– Сказал.
– Денег надо?
– Сначала надо проверить.
– И то верно. Иди поймай ещё кого-нибудь, кто глаза мозолит.
Что мы узнали.
Первое. Квартал зиждется на личной силе десятка с небольшим древних воинов. Их тут зовут “Первый отряд”.
Второе. Чёрная плеть всех их перебила. Точнее, одни говорят, что перебила, и они даже видели труп одного из них, Коровы (видимо, того, кто вышел первым; он действительно мёртв). Другие – что они не умирают, а те из них, которые умерли, не выходят с кладбища. И что скоро они вернутся. Склонен верить вторым.
Третье. То, что является причиной всех местных бедствий, Плетью также было укрощено, пусть и не убито. Оно лежит на Кладбище и то ли источает то, что они называют Мерзостью, то ли ею и является.
Ладно. Хоть что-то.
Я был, кстати, прав. Свин этот, когда оклемался, спокойно был принят своими назад.
II.
Начали мы тут, конечно, лихо. Для начала я повесил всех, кого мог повесить.
Мародёров, бунтовщиков, тех, кто отказывается повиноваться приказам, тех, кто отказывается покидать улицы, тех, кто лезет на оцепление…
Повесил я десятков семь народу. Очень много, если подумать. Такое ощущение, что обитатели Костей находят отдельную доблесть в том, чтобы нарушать приказы, какими бы они ни были.
Но после этого, как я и рассчитывал, местные пришли в чувство и хотя бы осознали, что слушать надо внимательно, ибо расправа неминуема.
Кстати, там проявился некоторый отголосок их странной проблемы. Примерно половина повешенных отказывалась умирать.
Я занял самое богатое здание. Не знаю, кто там жил, но его там больше нет.
И хотя лучше покоев здесь не было, спать было невозможно. Гнилостный дух поднимался от земли, выше веяли пеплы недавних пожаров. И ни ветерка.
Ко мне присылали убийц. Некоторые доходили до меня, защита своей жизни начала представлять проблему. Озверев от бессонницы, я объявил местным, что буду убивать по десять случайных человек за попытку. Два раза так сделал. Ручеёк убийц иссяк.
Дальше меня попытались подкупить.
Идиоты. Что заставило их предположить, что я, Рурк из дома Коннелла – потомок, заметим, не просто завоевателей, но и рачительных хозяев, – нуждаюсь в подаянии? К тому же, всё как обычно. То, что выводит меня из себя на раз-два: подкупить, чтобы я сделал… что? Увёл людей из Костей? Это невозможно. Смотрел сквозь пальцы на что-то? На что? Ах, мы не скажем, на что? И даже не намекнём? Нет, ну какой смысл предлагать золото и не говорить, за что?
Странная тут публика. Массовое помешательство.
Ко мне подослали женщин. Трёх в общей сложности.
Одну, как выяснилось потом, – какие-то клоуны, чтобы меня убить. Я её убил чуть раньше – как только заподозрил. Вторую от них уже не принял.
Другую – из местных медиков, лишившихся имени, – прислали, чтобы влиять на меня. Я бы её даже оставил, но она влияла плохо. Тогда я её прогнал. Обменял у бандитов на одного из наших.
Третью прислали люди некого погибшего Пчелы – не пойми зачем. Её я оставил: понравилась. Образованная, воспитанная, с виду скромница, но, как писал Бран про дерзких, “с полным карманом лишних зубов”. Смотришь – и понимаешь, что не струсит, не побоится ни ударить, ни подставить себя под удар, если считает, что права. Краса теллекурре: пушистые волосы, румянец, а сама вся такая нежная, будто подуешь на кожу – образуется ямка.
Род её занятий был мне не вполне понятен, но она сказала, что готова помочь с восстановлением архивов. Все бумаги Костей сгорели в пожаре. Поставил ей условие, что она может записывать всё, что ей вздумается, но пусть всегда делает для меня копию. Она согласилась.
Она пришла вскоре после того, как мой адъютант разболтал, зачем именно я велел пытать того человека.
Ясное дело, архивы были предлогом, и ей что-то было от меня нужно. Ну и ладно. Поглядим. Я воин и плохо разбираюсь в людях, зато хорошо – в убийцах. Она не из них.
Кстати, в постель ко мне она не лезла, что меня сильно удивило. Однажды я её прямо спросил: почему ты этого не делаешь, ведь это самый простой и понятный способ сближения? Она ответила самым неожиданным для меня образом. Попросила либо спросить об этом через пару месяцев, если ответ ещё будет нужен, либо уделить ей два часа сейчас, чтобы она успела ответить. Я хохотал, как умалишённый. Но, отсмеявшись, сказал, что этих часов у меня нет, и тогда отложим.
Что, скажите на милость, может девица говорить мужику два часа на тему того, почему она не лезет к нему в постель?!
Ожившие мертвецы после Плети встречались редко. Местные их не боялись, но внимательно послеживали, высматривая в них что-то, что может быть причиной тревоги. Я не знал, что это было, но со временем приучил себя не беспокоиться.
Да, я боюсь оживших мертвецов, что уж. Не боится мертвецов тот, кто их не видел. Есть в их неподвижности что-то зловещее, пророческое.
Впрочем, по большей части их уже и не было на улицах. Они стояли на кладбище – иногда бесцельно там бродили, но в основном просто стояли.
Я требовал провести меня на Кладбище.
Местные, надев масляные улыбки, неизменно соглашались. И приводили меня в ту или иную точку могильника – мол, в этот раз мы тебя поняли, твоя светлость, и приведём туда, куда надо. Но всегда это были склепы переднего ряда, куда прийти может каждый.
Я орал: ведите меня вглубь, туда, где сидят те, кто смотрит за этой вашей загробной системой защиты, я хочу с ними договориться! Нет. Так и не провели, скольких бы я ни убил.
Хорошо же, решил я.
Вы не даёте мне разобраться в вашей ситуации? Отлично. Тогда делаем так.
Вы сказали, что для усмирения Мерзости – которая в последнее время требует всё больше и больше, – нужно три десятка жертв. Замечательно. Жертвы – с вас. Буду говорить, с кого именно. Приоритет – дети. Кстати, мы прямо сейчас заберём детей всех крупных родов квартала Кости, пусть зреют под нашим присмотром и готовятся отправиться в Вечную Яму, дабы порадовать Мерзость.
Ох, как у них там забила жизнь!
Да какие же твари-то, а?
Почему я должен их принуждать, чтобы сделать им хорошо?
Привели детей. Половина – тихие. Половина – галдит за всех, кто молчит. Идея была плохая. Детишки знают, что они нужны живыми до поры до времени, потому те, кто поумнее, начинают формировать коалиции на будущее.
Ко моим угрозам отнеслись без внимания. И, когда туземцы стали позволять себе лишнее, я без колебаний отдал приказ убить детей.
Меня возненавидели ещё сильнее, если это было возможно. Но стали относиться серьёзно.
Наконец от них пошёл какой-то отклик.
– Я вот чего не понимаю, – говорил я этой моей девице (её звали Мисра, но, вроде бы, это было имя специально для меня). – Ваши же не знают, что делать. Ой, не нужно этих гримас, девочка. Если бы знали, давно бы сделали. Уже понятно, что держите вы здесь что-то очень дурное. Но почему вы не допускаете и мельчайшей вероятности того, что сихи могут решить вашу проблему?
– Могут, – отвечала она. – Насколько мне известно.
– Как?
– Не моя тайна.
Снова здорово. Да сил нет!
– Послушай. Ты, вроде бы, вменяемая. Я талдычу вашим день за днём: скажите, как нужно делать, и я сделаю. Моя задача – решить проблему. Если вы не скажете, пеняйте на себя: я буду действовать на свой страх и риск, действовать буду размашисто, грубо, неопрятно, будут лишние жертвы. Я это уже не раз доказывал. И эти лишние жертвы – это чьи-то отцы, братья, дети, это не просто какие-то незнакомые люди! Вот, скажи на милость, что такого случится, какие небеса упадут на землю – какие ещё не упали, – если вы мне скажете, как надежно запереть Мерзость внутри ваших Костей?
– Этого тебе никто не скажет.
– Её нельзя запереть надёжно?
Мисра покачала головой.
Так. Интересно, знает ли она, о чём говорит?
От неё была некоторая польза. Она рассказала мне о законах.
Законы их строжайшим образом запрещают рабовладение и доносительство. Точнее, доносительство поощряется, но доносить нужно только определённым людям и определённые вещи. Это хотя бы объясняет, почему они молчат.
Она ходит за мной и выжидает. То, что она видит, она записывает, будто мой личный хронист.
У меня там был отряд наемников, которому всё казалось, что “делай то, что Рурк О’Коннелл приказал” и “делай то, что, как тебе померещилось, он имел в виду” — это одно и то же. Я ругался, я исходил желчью, я тыкал им в нос контрактом, я торговался, как внебрачный сын ростовщика за наследство, я буквально изглодал этот контракт, измусолил, но доказал, что они мне должны всё, как отцу родному.
Девица все это время смотрела на меня как-то ошалело, самому стало не по себе.
Потом к ней подошёл.
– Слушай, ты из какого-то культа и считаешь меня богоизбранным?
– Нет.
Она попросила посмотреть контракт. Я почему-то дал. Внимательно прочитала, вернула.
– Нет, я не жрица.
III.
– Тебя прислали, чтобы ты была переговорщиком?
– Нет. Мне нужно тебя оценить.
– Оценить? – с сомнением спросил я. – И если ты меня оценишь хорошо, то что тогда?
– Я тебе предложу работу.
– Мне? Работу?
– На всю жизнь. Если ты таков, ты захочешь её выполнить.
– Мисра, я богат, и меня трудно прельстить деньгами. У тебя просто столько нет.
– Я знаю. Это хорошо. Но если ты таков, ты получишь то, чего тебе больше всего не хватает, и будешь доволен этим.
– Больше всего мне не хватает сна.
– Нет.
Тут уже я сильно заинтересовался и решил наконец выяснить, чем она занимается. Потому что мне стало тревожно. Она точно относилась ко мне – именно ко мне лично, не к нам в целом, – совсем не так, как большинство обитателей этого проклятого квартала, и мне казалось, что то, что я делаю, совпадает с какими-то её ожиданиями и даже, не побоюсь этого слова, надеждами. Но что бы я ни делал, оно точно не подходило под очертания того, на что может надеяться нормальный человек.
У неё были сообщники. Несколько человек. Даже, пожалуй, пара десятков. Она не сильно скрывалась, поэтому понять, что она делает, было несложно.
Двое её сообщников, мужчины, пытались возродить некие “Жала”. Как я понял, это – те люди, которые занимались безопасностью квартала и которых в полном составе положила Плеть. В свою очередь, эти “Жала” подчинялись тому самому Пчеле из Первого отряда, который каким-то образом действительно умер, как и Корова, но не из-за Плети, а вступив в поединок с Мерзостью.
Пчела отдавал приказ, а “Жала” исполняли.
При этом “Жала” могли заменить некую Крокодилицу, судьба которой неизвестна, но которой не было там, где она должна была бы, по убеждению Мисры, быть.
Мне эта деятельность сильно не нравилась, потому что надо быть круглым дураком, чтобы одобрять создание туземных вооружённых отрядов. Я мягко намекнул девице, что им бы эту деятельность свернуть. Мисра мгновенно поняла намёк – но удивилась, почему меня это беспокоит. На моё “я сюда пришёл не булки печь, кисонька” она сказала, что их слишком мало, чтобы представлять собой угрозу режиму, что они лишь нашли утраченную летопись “Жал”, и больше им пока ничего не нужно.
– Семь вооружённых врагов за спиной – более чем достаточно, – буркнул я.
– Они не собираются бить тебе в спину.
– Поклянись, что они не создадут неприятностей.
– Всё будет зависеть только от тебя, Рурк из Коннеллов.
– Вот этого не надо – подавать всё так, будто я их спровоцирую, а они лишь дадут ответ!
Мы поругались и разошлись совершенно не довольные друг другом.
В следующий раз она появилась как ни в чём не бывало.
– Я говорила тебе, что здесь не для переговоров, – улыбнулась она. – А оказалось, это неправда.
– Изумительно. И что ты хочешь мне предложить?
– Обмен. Ты рассказываешь мне про Плеть. Я договариваюсь, и тебя проводят на Кладбище.
– Что ты хочешь знать про Плеть?
– Как это было сделано.
– Дорого заплачено.
– Кому?
– Скорее, чем. Плодами граната и букетом лаванды. И, разумеется, скреплено печатью Гортензии, но это всегда необходимо.
– Я не понимаю. Какова природа этого наказания? Это магия?
– Знаю, но тебе не открою.
– Хорошо. Тогда можешь ли ты открыть, сколько ещё времени они все пролежат?
– Кто? Мерзость? Первый отряд?
– Да.
– Не знаю, — я хорошо помнил, что мы в этот раз с перепугу перезаложились и, считай, вывернули карманы, так что мощь удара оказалась, пожалуй, даже чрезмерной. – Для этого я слишком плохо понимаю природу их неуязвимости. Но предположу, что ещё несколько месяцев, а то и год, может, годы, у вас есть.
– Спасибо.
– Твой черёд, красавица. Кто проведёт меня на Кладбище?
Кладбище было красным до сих пор, хотя после Мерзости прошёл год. Мои проводники – кстати, люди, которых я ни разу не видел на улицах, и где это они сидели? – вели меня по тонким тропкам. Иногда приходилось обходить нежить – гамтов, так их называли. Осторожно, не касаясь, мы обходили вокруг них и возвращались на тропинку.
Видел большой кувшин, который эти гамты облепили. Видел строения, поглощённые кладбищем, – на одном из них даже сохранилась вывеска.
Мы пришли.
– Что это? – с благоговением и некоторым страхом спросил я.
Это была покрытая бинтами и одуряюще пахнущая смолой человеческая фигура.
– Это Бен, – сказала Мисра. – Мёртвый человек. Приложи к нему руку. У него у самого руки заняты.
Действительно, в руках у него были какие-то странные регалии, которые сплавлялись с оградой, или она была продета в них, или ещё как-то соединена.
– Ты хотел знать, – добавила она, – на чём строится защита. На нём.
– И что это значит?
– Спроси у него сам.
Я его тронул, и меня так проняло! Не знаю, как описать. Вам когда-нибудь хотелось забрать себе мумию?
На ощупь мумия была сухой и гладкой от лака. Но то, что это не пустая оболочка, было очевидно ещё на подступах к ней, а уж в прямой близости…
Он был настолько благостным и хорошим…
– Это колдовство?
– Что?
– Что от него не хочется уходить. Так бы сидел и сидел.
– Вряд ли. Он при жизни был хорошим, святым человеком. После смерти — тоже.
Я хмыкнул.
– Тут не ровен час уверуешь.
– Он запретил.
– Он что-то чувствует?
Неожиданно ответил мне один из сопровождавших, в маске ворона:
– Конечно. Он же живой мертвый. Чувствует то же, что и живые живые, но очень немногое может изменить.
Потом я спросил её:
– Ты не боишься мне его показывать? Ведь теперь я знаю, чем вам угрожать. Скажу, что разрушу стену.
Это был сущий бред. Конечно, когда я сильно отдалился от Бен, я мог кое-как заставить себя сказать, что смогу поднять на него руку. На самом деле, не смогу.
– Нет. Он может за себя постоять.
– И что ты поняла?
Она удивлённо подняла пушистые ресницы.
– Не изображай неведение. Это не ты показывала его мне – ты показывала ему меня. Я видел, как ты посмотрела на… на Стража, а потом на меня. А он еле заметно покачал головой. Что это значит?
– Это значит, что в тебе нет безупречности.
Я расхохотался.
– И это может сказать только почтенная мумия? Девочка, за меня говорят мои дела, ты слепая, что ли?
И тогда впервые я подумал, что, может, не так уж отчаянно она мне и нравится. Не люблю безумных. Ну никак.
IV.
Еще меньше я люблю терзаться догадками.
– Скажи прямо, чего ты хочешь от меня?
– Хочу, чтобы ты избавил нас от Мерзости. Навсегда.
– Каким образом?
– Есть способ, который изобрёл один человек, но не преуспел. И нет, я не знаю, получится или нет, потому что он погиб, и никто не видел, как. Знаем лишь, что от рук Мерзости.
– Это Пчела, твой бывший командир?
– Да.
– Зачем вам я?
– Ты показал нужные качества.
– Какие?
– Почти все. Шесть из семи.
– Что за качества?
– Могу рассказать, но тебе будет непросто понять.
– Уж постарайся.
– Среди них есть пять обязательных и два высочайших. Так учил Пчела, и такое признаёт Первый отряд. Обязательные, попробую перевести: ясность рассудка и памяти, физическая мощь, готовность к расправе, внимание к деталям и покорность случаю. Высочайшие – личная безупречность и обострённое чувство меры.
Меня терзали сомнения.
– А почему не сами?
– Мне, помимо высших добродетелей, не хватает физической силы. Меня никто слушать не будет. Мискант мал годами — да и мы все слишком юны, чтобы иметь авторитет.
Она и впрямь была чересчур нежной. Неприспособленной. Как будто ничего тяжелее пера в руках не держала.
– У Серпа нет ясности ума, он повредился во время пожара. А у тебя все есть. Шесть из семи, как у Пчелы. Ты зрелый, сильный, обуздавший свой страх муж. И хорошо знаешь меру.
– Какова моя выгода?
– Любая, кроме нашей свободы.
– Объясни мне вот что. Если я вам так нужен, почему вы не скажете своим, чтобы они перестали пытаться меня убить? Это же неразумно.
– Мы сказали.
– И вашим приказом пренебрегли? Тогда возникает вопрос, вправе ли ты делать мне то предложение, что уже сделала.
Она нахмурилась, глаза сверкнули.
– Совершенно вправе. И я бы на твоём месте задумалась, не принёс ли ты с собой проблемы, вместо того, чтобы оспаривать моё право.
Такая она была милая, что я захотел её обнять. Но она серьёзно сказала “рано” и что, мол, сама придёт.
О том, кто такой Пчела, я узнал довольно быстро: он принадлежал к Первому отряду и был для него справедливым и суровым судьёй. Был из северян, рослым, крепким, ничего не боялся и верил в то, что закон его хранит. А вот что с ним случилось, я не узнал. Мисра тоже, как следует из нашего разговора, не знала.
С другой стороны, подумал я, я-то могу всё узнать. Оно и хорошо, что местным то, что нужно, в руки не дают, иначе лежать мне в пруду с камнями в карманах. Но мне-то это дают. По праву рода и положения. Должно же это, в конце концов, когда-то приносить пользу!
Отправил я человека, как говорится, в лес по васильки. И он принес.
Когда упала Плеть, первыми она уничтожила тех, чей долг – защищать квартал с оружием в руках. Отряд Льва, “Уважители”, были убиты в полном составе, и даже летописи не осталось, отряд Крокодилицы, “Жала”, также был повержен.
Мерзости было так много, что она заглушала звуки. Пузыри, плёнки, кости, громоздились до неба, шевелились, хватали людей, прилепляя их к себе.
На возвышенность, сформированную вывороченной землёй, влез человек. Это был муж огромного роста – конечно, на фоне Мерзости он казался крошечным, но рядом с воинами “Жала”, которые охраняли порядок в квартале и сейчас столпились вокруг него, было видно, как он высок.
Хотя звуки разносились плохо, сильный голос гиганта был слышен великолепно.
– Остановись, Сокол Хассара!
Стало тихо.
– С тобой говорит Пчела, встань в рост и повинуйся.
Огромная, подпирающая небо гора мяса замерла.
– Как и все мы, ты согласился принять наш суд, ты признал меня судьёй, ты признал за мной это право. Теперь стой и слушай.
Мерзость действительно остановилась. Она покачивалась, внутри у неё происходили какие-то процессы, она кого-то переваривала, но стояла, нависая над Пчелой. А тот был окутан такой прочной аурой собственной непогрешимости, что казалось, что Мерзость не сможет до него дотронуться.
– Ты лишил своих братьев свободы. Амат, я видел собственными глазами, амат. Когда мой левшем забрали, с тобой оставались Шакал и Корова, я видел их, как они были тобой. Стыд тебе и смерть! Амат, ты шлефгер, амат!
Масса задрожала. И с рёвом в тысячу пастей выплеснула такую ярость, что в ней потонули последние слова гиганта, назвавшего себя “Пчела”. До того, как Пчела успел договорить, всё было кончено.
Я спросил: в чём была его ошибка.
Печать ответила мне: ошибки не было, вся она была лишь в том, что справедливое обвинение взбесило тварь до беспамятства. И она убила судью раньше, чем он успел произнести приговор.
– Что такое “шлефгер”, девочка?
– Ругательство. Довольно злое. За такое принято призывать к ответу. Кто тебя так назвал?
– Никто. Я купил известия о том, что произошло с вашим Пчелой. И увидел.
Она извернулась как сова и изумлённо уставилась на меня.
– Продай мне это, пожалуйста!
– Только в обмен на объяснение. И представь меня остальным заговорщиками.
В итоге говорили мы уже вдвадцатером. Сплошь молодые оборванцы – и я, капитан оккупантов. Выжившие ученики Пчелы, дети Кошки, которых выручило то, что многие из них – действительно дети. Дети Шакала – те, кто находился на кладбище и кого защитили живые мёртвые. Немного других. Ни одного из этих людей я не помню среди нападавших на меня, а у меня очень хорошая память на лица.
История наконец сложилась. Расскажу её, понятным образом упростив.
Мерзость бессмертна и неуязвима. Как её убить? Только так, как она сама согласится умереть. Она не согласится.
Но, полагал Пчела, она обязана. Человек, которым она была когда-то, принял законы отряда, принял право Пчелы судить, а Крокодилицы – казнить по его приговору любого, кто совершил смертельный проступок. Пчела счёл, что пришло время суда, провёл дознание и постановил, что Сокол нарушил закон и достоин смерти. Но до конца приговор не произнёс.
Чем дальше я слушал, тем больше убеждался, что то, что они предлагают, имеет шанс на успех. И даже риск невелик: пока Мерзость укрощена плетью, вряд ли повторится то, что произошло с Пчелой.
Есть, конечно, опасность того, что Сокол больше не может быть приведен к суду братьев, поскольку перерос отряд.
На это Мисра говорила, что других идей все равно нет, кроме как прицельно ударить Плетью, но в Плети они не разбирались (а я не так хорошо понимал природу мерзости, чтобы рассчитать). К тому же, говорила она, за год ничего сильно не изменилось, Пчела был уверен в действенности этого способа, и менее действенным он, скорее всего, не стал.
V.
Я понял, о чём говорила Мисра. Меня переполняло воодушевление и ощущение правильности хода событий. Я понял, что Пчела был прав, и суд должен завершиться. И тварь послушается и испустит дух.
Так было до того, как я осознал одно обстоятельство, и оно изменило всё.
– Я не смогу вам помочь.
– Но почему? – изумилась Мисра, которая безоговорочно верила в меня.
– Для того, чтобы это сделать, я должен вступить в ваши ряды.
– Да, но мы готовы сделать тебя главным и даже будем рады такому решению.
– Не в этом дело. Я должен буду присягнуть Хассару.
– Да.
– Я не буду этого делать. Моя верность принадлежит городу Розы. Двух быть не может и не должно.
– Но… Но это же позволит тебе исполнить твой контракт! Если всё получится, у Роз никогда не будет этой проблемы! Утвердится порядок, тысячи людей останутся живы!
– Контракт можно исполнить и по-другому.
Я видел, как надежда исчезает из её глаз. Это просто невыносимо. Как будто сквозь окно смотришь, как человек разворачивается и уходит. Но она была всё ещё здесь.
– Помни, девочка, я не один. Со мной мои люди. Я несу ответственность и за них. И не буду распоряжаться их верностью.
Мне хотелось попросить прощения. Но было не за что, поэтому я не стал.
Она пришла ко мне, когда я совсем её не ждал.
Сказала, что всё понимает и больше ни о чём не просит.
На все мои попытки заговорить об этой истории она вежливо, но твёрдо отвечала отказом. Я чувствовал себя злодеем.
А она меня поцеловала. Я перестал что бы то ни было понимать.
Интересно, какого она рода? Жив ли её отец? К кому, собственно, идти с выкупом? Мысль о том, что можно на ней не жениться, даже не приходила мне в голову.
Даже в её нежных руках мне снились кошмары. Всё же совесть была неспокойна. Или так меня задевала потеря единственной в своём роде возможности?
VI.
Я взялся за расчёты. Я сделаю то, что она хочет. Пусть медленно и дорого. Если я правильно понимаю, решение по-прежнему лежит в области лаванды, гортензии и граната. И, возможно, пригодятся чёрные розы, если оно соображает. Да. Нужно только количество и соотношение. Откуда я возьму эти богатства – дело второе. Сейчас нужно понять, сколько. И как должна выглядеть провокация, чтобы обусловить форму документа.
В целом, у меня есть то, что можно обратить в нужные ценности. Главное – сохранять осторожность. Многие, в том числе и мои собственные родичи, неизбежно всполошатся, когда увидят, что именно я собираю. Тогда нужно действовать чужими руками. К сожалению, полностью надёжных рук нет, а надеяться, что кто-то за пределами этой клоаки разделит мой мотив, не приходится. Значит, для начала я куплю союзников. В целом, неплохим планом выглядит сгустить краски и сообщить Совету, что решение проблемы Мерзости требует гораздо больших ресурсов, и пусть Кости потом изойдут на неустойку, но уничтожить Мерзость нужно ресурсами города, не полагаясь на местных.
Выйдет ли она за меня?
Ненавижу терзаться догадками.
– Ты выйдешь за меня замуж?
– Нет.
– Почему?
– Ты ставишь присягу выше чувств. Нет, это не страшно – такие вещи страшны, когда о них не знаешь. Но раз так, ты не должен оставаться здесь: тебе следует отправиться туда, где сможешь с честью нести службу. А я не могу покинуть Кости. Во всяком случае, пока. Если смогу – конечно, выйду за тебя.
Надежды в её глазах, впрочем, больше не было.
VII.
Всё случилось настолько внезапно, что я, человек, прошедший несколько десятков битв, не успел даже пошевелиться. Потом я понял, что отвык ожидать нападения именно в такой форме: местным строго-настрого запрещено копать, а значит, подрыв исключён. Впрочем, не знаю, что было бы, будь я готов.
Нас там было около пятнадцати человек. Я, семеро моих людей и столько же местных. Разбирали завалы. Из-за того, что после пожара обрушением был повреждён водовод, а местные не копали колодцы, проблема с пресной водой в сухой сезон неизменно вызывала волнения черни. Пора было устранить проблему.
Я исправно выезжал на работы каждый день. Отгонял от инженеров туземных жрецов, кричавших, что копать нельзя, а от жрецов – своих людей, которых это изрядно раздражало. Мисра сопровождала меня, и я чувствовал себя, как у источника с той самой пресной водой, как счастливец, дорвавшийся до воды среди потрескавшейся пустыни.
Что-то произошло. Землю качнуло, звуки исчезли. Я упал.
Когда я поднялся, на мне не было ни царапинки. А её обнаружили под плитой. Раздавленную насмерть.
Я никому не рассказал, что видел.
Я бы сам не поверил, если бы не видел собственными глазами, как это нежное существо, этот комок пуха, с усилием поднимавший даже яблоко, отрывает каменную плиту от земли, будто она бумажная, и встаёт на пути обломков, давая мне время откатиться. Как за миг до этого она смотрит с отчаянием, и на лице её можно прочитать “я сейчас умру, и никто не продолжит моё дело”, “но что же ещё делать”, “какая всё это беда”. А потом истерика прошла, силы оставили её, и плита убила мою девочку, обрушившись сверху. А ещё говорила, что ей не хватает сил…
“Ша рассказывал, что его бог покровительствует рыжим, и им везёт”, – говорила она, перебирая пальцами мои волосы…
“Мне везёт”, – улыбался я.