8. Безмолвие
Чернила — кровь голосов. Сперва я думал: пусть голоса замолчат. Я убил их, и кровь пролилась, но стало ещё хуже. Запятнанные страницы стали слышать и другие.
Слышите? Нет? Вы ничего не слышите. Погрязли в болтовне, шелесте листьев, криках птиц. Вы слышите жизнь. Иногда — смерть. А я… я слышу Безмолвие.
Оно подступает к горлу как тошнота, но никогда не разродится звучной рвотой.
Слова — это наша тюрьма, дом и последнее прибежище. Лепили мир как глину, давая форму бесформенному, очертания наназванному и имена ужасам, чтобы хоть как-то их укротить. Выставили границу между нами и небытием. Отгородились словом. За этим великим пределом, за границей, за которой нет чудовищ, потому как им туда нет хода, лежит оно — безо всяких границ.
Но Безмолвие пожрет слова и сотрет имена. От того, где мы есть — если это называть миром — не останется и пустой скорлупки, не останется даже пустоты, потому как есть слово “пустота”.
Однажды я пытался убить себя. Не преуспел — но это не так важно. Когда я терял сознание, а затем кратко пришел в себя, то понял впервые. Между мигом потери сознания и пробуждения не было сладкого сна, блаженного небытия, не было ничего — даже “ничего” не было.
Тогда я испугался. Не смерти. Другого. Этой сшитой раны во времени — без ниток, краев, раны. И без времени. Как же описать это словами? Если нет даже слов. Если нет даже “нет”.
Сперва слова потеряют свой смысл, речь разрыхлится и смешается, потом — растворится в забвении, потом — не появится слова, чтобы назвать увиденное, потом — оно.
Что будет после, и будет ли “после”, и будет ли “будет” и будет ли “что”? Движемся ли мы к единице или к нулю — я не знаю. Для этого нет цифры и знака.
Иллюзия! Все, что вы видите, все, во что верите — лишь наспех вытканная вуаль, наброшенная на его пасть.
Ему нужно лишь одно — чтобы вы замолчали.
Не молчите. Дайте хоть еще одну краткую отсрочку.
Ведь я не молчу.
Тихо! Становится все тише…
Пмогте…