3. Комментарий к тексту о мистической битве
Если бы в ту эпоху заря знания уже воссияла бы над этими тощими песками и озарила бы невольных невежд, что не знают жизни иной, кроме доения коз и возделывания потрескавшейся глины, они бы поняли, кто перед ними. Чего же проще?
Выросты каменных скал под ногами сменяются пространным плато, издающим под шагами гулкий барабанный стук. Ярое светило в небесах, – лазурное, голубое, бледно-жёлтое и ослепительно белое. Искры светила, падающие на землю, расплавляют ее, делая рыхлой, а затем облекаются коркой, подобно семенам, и обрастают сочной мясистой плотью плода. Плоды раскрываются клубками жирных червей и переплетающимися проростками ячменя или винограда. Расплавляются и, осененные вспышкой пламени, рассыпаются пеплом и они.
Так и суждено светилу и плато встречаться, ни один из них не одолевает другого, ибо равная сила дарована обоим – либо оттого что они не сближаются до конца. Лишь глубокий невежда и великий храбрец осмелится вмешаться в эту встречу, природа которой – в бесконечном повторении памяти без поражения и победы, и прикоснуться к ней. А каждый житель Метрополии, даже раб, достаточно мудр, чтобы просто отвернуться.
И случилось так, что тёмные зверолюди с великой реки оказались достаточно сильны, чтобы добраться до места, достаточно дерзки, чтобы стать свидетелями, и достаточно глупы, чтобы взять от плодов или семян, которые узрели.
Молва идёт, что эти дикари получили редкостное сокровище. Плод жизни, который они вкусили, сделал их истинно бессмертными – нет, не такими, как обычно в их стране, но живыми, полнотелыми, плодоносящими, мгновенно заживляющими свои раны и неподвластными старости. Много ли добра им это принесло?
РАССУЖДЕНИЯ ПЕРЕПИСЧИКА НА ПОЛЯХ
Если бы дряхлость не обучила меня смирению, я, пожалуй, поступил бы так же, как эти зверолюди. Да и то же смирение говорит мне, что не такие уж они и звери. Не их ли наука дала начало нашему знанию звёзд, ядов и лекарств? И если представить себе, насколько дурно они обучены и как дики, не чудо ли то, что они додумались до таких сложных вещей? Что бы ты сказал, о Идеал, если бы твоя кошка скатала и запалила тебе свечу? Разве считал бы ты её обычной кошкой?
Но вот обретенное благо, как оно описано у моего древнего предшественника, вызывает у меня ужас. И вы, Идеалы, потомки без телесных и духовных несовершенств, снизойдите до моего замечания и обдумайте его глубоко, с расстановкой. Я, например, по молодости сеял своё семя щедро – да не среди порн, которые казались мне гадкими и нечистыми, а среди свободных жён хорошего рода. И если бы каждое моё семя укоренялось, мои бесчисленные сыны и дочери стали бы неподъёмным бременем для моего хозяйства. В считанные годы я пришёл бы к разорению, а когда мои родные и товарищи устали бы поддерживать меня, был бы вынужден примерить на себя рабскую долю. И пребывал бы в ней до далёкого дня, когда западный ветер задует светило.
Кабы всякое моё повреждение тут же заживало, я не мог бы, как собираюсь ныне, прервать свою жизнь, бросившись со скалы. Я бы всякий раз оживал – и орошал бы землю слезами, понимая, что потерял власть над главным, что мне дано от рождения, – над моментом своей кончины.
Я обошёл бы своих наследников, которым от роду отписана доля в моём имуществе, и остался бы при своём золоте. Они бы, лишённые возможности дождаться моей кончины или споспешествовать ей посредством отравы или тайного клинка, разошлись бы и сгинули от голода, не умея возделывать землю или сажать виноград, либо очерствели бы, закалились и обособились, выстраивая свою судьбу с пустого места. И так, и так я потерял бы их расположение и жил бы свой бесконечный век, ненавидимый самым дорогим, что у нас есть, – семьёй.
А коли дети мои не получили бы с моим семенем того же благословения, что и я, что бы я сказал богатой родне матери? Что я богатею от их приданого, а сам не умею уберечь наших общих детей?
Если бы вера моя была крепка, а горний покровитель – очевиден, то я сожалел бы, что никакими средствами меня нельзя было бы принести в жертву богам. И как унизительно выглядела бы церемония! Кто бы из богов сказал, глядя на неуязвимую жертву, что перед ним – человек доброго рода, что ценит свою жизнь и свою смерть и умеет приносить богатые дары? Один сплошной позор имени и прозвищу!
Если же поймает меня дикий зверь, он сможет отгрызать от меня куски вечно, причиняя мне неописуемые страдания, но так и не умертвит меня. А если на его месте будет враг из людского рода? Он сам, его дети, возможно, внуки будут глумиться надо мной. А к правнукам меня просто забудут в колодце. И ни от голода, ни от жажды, ни от собственной руки я не погибну. Столетиями я буду питаться собственной плотью, волшебно восстанавливающейся всякий раз, но так и не увижу ни солнца, ни звёзд, ни ваших ликов, блистательные Идеалы.
Примите моё назидание, о совершенные, и не позволяйте себе в своей гордыне – оправданной, конечно, – думать, что то, что я примеряю на себя, с вами точно не произойдёт. С осторожностью отнеситесь к этому благословению и по возможности избегайте его.