Лепестки розы
Мой род всегда был славен знанием легенд и песен.
Всякая история – это любящая жена или мать, которая от тебя не отвернется.
Слово – наш главный учитель.
Я с детства умел отличать кровь по слову. Теллекурре, ючителле говорят, а, тем более поют, по-разному, будто звучат голоса разных птиц.
Пришло бы вам в голову говорить, что дождь на звук как костёр?
Вот так и я не могу себе представить, что форсы знают человеческую речь как родную. Да и Келда, Она сама, после того, как в ней пробудилось Сияние, стала звучать иначе.
Но никто, кроме Гунгнира, не понимал меня. Тогда я принял, что не смогу объяснить свою мысль словами. И решил сыграть её на свирели. Тогда Шиповник меня понял. Шиповник спросил: “Почему же ты раньше мне этого не говорил? Это же всё меняет!”. С тех пор он исчез, а я знал, что больше мы его не увидим.
И тогда меня, как иглой, меня пронзила мысль: “Какой ты дурак, Лад! Неужели, если ты догадался, что это нельзя сказать словами, то ты первый, кто в этом преуспел!”.
И я начал охотиться за песней, выискивая самые старые, древние мотивы. Слово может обмануть, слово — понятно, слово — легко исправить.
Но если ты не понимаешь музыканта, сказителя творца, то тебе не будет под силу изменить то, что не сказано словами.
И я нашёл то, что поразило меня до глубины души, пронзило, словно мой верный Гунгнир пронзал сердца тех, на кого я его направлял.
Перед тем как отправиться на Аметистовую равнину, я сложил песню для каждого из нас Восемнадцати. Песню без единого слова. Ещё, будучи мальчишкой, я получил нагоняй от отца, когда плакал на похоронах матери. Но я не мог объяснить словами, что не утратил мужество, а слезы мои были не о ней, не о храброй Лели из рода Белки, которая умерла, сражаясь с врагом. Ею я гордился. Я плакал о том, что странствующий колдун Звездочёт сложил о ней прекрасную погребальную песню, которую она не услышит. Горечь от того, что человеку не дано узнать о плодах своих трудов, никак невозможно насладиться самой прекрасной посмертной музыкой, переросла в яркое, как пламя, чувство несправедливости. Потому для своих друзей и для себя я сыграл всё заранее. Мне так было гораздо спокойнее. Теперь нам было суждено уйти из мира, услышав свою музыку.
И снова я сбился с мысли… Прости меня, мой читатель, мне никогда не давалось слово. Я нашёл песни, которые играл Тополь. И их было два десятка вместе с ней. Я понял, что мы – это они. И я понял, почему опадают лепестки розы. Падают как слезы скорбящей о ком-то или как капли в клепсидре. Я не знаю, как ещё об этом сказать.
Затем я нашёл песни ещё старше. Их было столько, сколько дозволено из наибольшего числа в отряде, включая её саму. Но их я понял меньше, чем Тополя, потому что Тополь её любил, как я любил Келду. Мне снилось, что меня убьет кто-то похожий. Тот, кого тоже будет вести любовь к женщине. А это значит, что умирать не страшно.