6. 515 ПВ, Инвалиды поели Мерзости
Уже тогда, только увидев густую поросль коралла на этом мертвеце, мы могли бы заподозрить, что дело неладно. Но Саванты просили его похоронить так, как велит обычай, а мы что? Мы похоронили. Всё честь по чести, позвали Савантов да еще Лосей, про которых Саванты сказали, что это они порубали гамта, да в три отряда проводили даянь.
Наградой за тяжёлый день стали лица Лосей.
Саванты даянью не брезгуют, но у них заведено, что человеческое мясо может есть только их трехглавый бог, поэтому они нам это отводят, сами ни-ни. Не знаю уж, как к этому относятся, может, считают, что мы по наущению их бога это делаем. Вроде как наши рты проводники в его чрево, хе-хе.
Лоси же, бравые наемники, впервые такое сами увидали, зазеленели лицами, но оказались не дураками: их голова, Сохатый, сообразил, что надо вслед за Савантами попросить. Протянул Культе даянь, обернутую айлей, и вежливо попросил уважить, мол, пожалуйста, помогите! Пришлось, конечно, Культе уважить его, да и самому навернуть даяни за него. И все остальные Лоси тоже вмиг стали просить их уважить, поэтому мы за них все исполнили, как надо.
Если бы мы тогда знали, чем это обернётся, мы бы не посмеивались снисходительно над безвольными соседями.
Видимо, в мертвеце было слишком много содержания. Он кричал в наших желудках, в наших головах. Он ненавидел нас. Мне он кричал: “Как ты мог?! Кто это допустил?! Почему ты не остановил мать?! За что она так нас?!” Другому брату он пророчил гибель от такого же изуверского ритуала, как тот, что принёс гибель лебедям, что бы это ни было. Третьему трубил и орал в уши, пока тот не оглох и не помрачился. Что-то, что мы слышали, мы успели записать, но это лишь жалкая кроха того, что прошло в тот день сквозь нас из-за проклятого “близнечного коралла” (так называли эту штуку Саванты).
Записано позже со слов Инвалидов, участвовавших в этой даянь.
***
Страх и ужас, вот что я оттуда помню. И боль ужасную. Вроде, еще ярость
– но бессильную, как будто предали меня, отдали на поругание, и мне
ужасно стыдно. Все остальное смазано, скачет какими-то картинками
дикими, не хочу даже вспоминать, отвали.
Ладно, вот что помню: много людей вокруг, маски какие-то звериные, что
ли, или это чудится — потому что дело явно в лесу. Свет еще от костра
огромного. И дикая боль, больнее, чем когда я инвалидность свою получил.
А еще у меня сердце разрывается от боли, но не телесной, потому что я знаю, что все это одно огромное предательство.
***
Я тону. Тону так, что точно уже понятно, что мне не выплыть, вокруг ошметки корабельные, вой какой-то, и сил нету держаться. И тут мне все застит свет. Яркий свет, как будто вспыхнули десятки костров. И белый-белый, я, прямо, знаю, что это белый свет, это самый, вот, концентрат белого, как крепкий вываренный бульон. Я туда устремляюсь, к этому свету, и я знаю, что это маяк, и на него плыву.
И я тону в свете, и я выплываю в свет — будто бы одновременно и то и то, и у меня нет ничего дороже, чем этот белый свет.
Я всегда буду плыть к нему, вот что помню.
***
Я тоже, ну, типа, свет видел. Ну как свет. Пылание. Пожар. Огромный, сука, огромный как весь мир пожар!
Ты лучше меня чем-нибудь заткни или выруби. Я знаю, что я видел. Это Комета. Отец-Комета, Мать-Комета, Святая Комета, Животворящая Комета!.. И я хочу, чтобы она прямо прилетела ко мне и меня убила, и, прямо, такую радость от этого чувствую, как от…
Заткни меня прямо сейчас, скорее, иначе я тебе все расскажу, всю правду о том, что ВСЕ МЫ НИЧТО! ПУСТЬ ОНА ПРИДЕТ! СКОРЕЕ ПРИДЕТ!
(Вырубили мы его, потом долго лечили, в горячке мучался, чуть не издох. Потом как-то очнулся, постепенно прочухался. Кажется, если не напоминать про тот день, то и ничего).
***
Видела чужими глазами, думаю, что смотрела фрогахан или кто очень маленького росточка.
Там был большой зал с огроменным очагом по центру. В одной стороне несколько резных кресел, там сидят люди, я сперва на них не смотрела, потому что смотрела на очаг. Камни в очаге разные, встречались прямо огромные валуны, а были и небольшие, с пару кулаков. Рядом с очагом – вокруг него – лавки, тоже изукрашенные резьбой. Огонь ярко горит высоко, пылает. Очень жарко и еще душно, потому что народу тут тьма, ринк весь собрался. Кто-то сидит на лавках, но больше стоят за лавками, заполнили весь зал. Я из-за людей выглядываю, опасаюсь, что меня погонят.
На одном из камней стоит эмон, красивая, дорогая одежка на ней, вся узорами заткана. Явно вот только-только что-то сказали – люди чего-то ждали, была тишина, а потом все повскакивали с лавок и толпа в зале заколыхалась, заорала: «Достойна! Достойна! Слава! Славься, танист!» и всякое такое.
Я чувствую страшный холод, дису полную, понимаю, что это холод чьего-то взгляда… Что-то дурное происходит, но что?.. Смотрю же я на женщину в одном из кресел. Она очень красива, она улыбается и тоже что-то, наверное, кричит. Но мне страшно. Очень, очень, очень страшно, до усрачки. Надо мной расправляет крылья огромная птица, и я падаю в черноту. О черноте ты меня даже не спрашивай, я если начну вспоминать, то блевать снова примусь.
***
Я будто бы стою на вершине всего. И мне видно отсюда все-все-все, всю землю, наверное. И мне тааааак жаль! Так жаль, что сил нет, как мне жаль всех, кто вокруг. И сраную травинку жаль, и муравьишку, и человечков, что у ног моих.
И я только и думаю: спасу. Спасу. Исправлю. Калечно это все, будто плод, выкинутый из чрева, будто дитя в кувшине треснутом, из которого вылилось все, не собрать.
И я думаю, что я знаю, как кувшин починить.
Бред полный, сука, полный бред. Кувшины долбанные с тех пор мне везде мерещатся. Хочется разбить и посмотреть, как обратно соберется. Не-не, ты чего, не буду я посуду бить. Я ж не маг, чтоб беситься в безумии, просто иногда вот такое находит.
***
Я видел маленького щуплого пацанчика, ну вот фрогахан, как он есть. Богато одетый, но какой-то нескладный и дохленький, что ли. Лет пяти-шести. Смотрит он на меня, улыбается. А я смотрю на него и думаю с жалостью: ну какой слабачок, щенок неказистый… Что с ним сделать-то? Хоть бы за мамкину юбку, что ли, не цеплялся, может, толк и выйдет. Думаю еще: надо, что ли, к нему какого человека приставить пощедрее душой. Тяжело приходится ему тут.
***
А я видела вокруг зной сплошной. Зной, жарко, все в какой-то траве высокой, явно река большая рядом, парит влажно. Я иду и думаю: ну, это задачка так задачка. Интересная, сложная. И кисерат уместен. Одним словом, нам подходит.
***
У меня был лес. Ну, такой нормальный лес, с холмами. Оборванцы какие-то вокруг. Что тут скажешь, мне понятно, что это я видел: рабы это были. Их куда-то тащили через лес, вроде, вот такой же, как у нас тут вокруг.
А я… Нет, помереть я не хотела. Жить я хотела. Вот только как теперь такой жить — не понятно. Но во мне этой вот жизни было столько, что я точно-точно знала: никому больше не позволю себя сковать, дай только срок.
***
Вот, у меня тоже было про никогда больше не позволю! Жар ужасный вокруг, нестерпимый, я запертый в этом жаре, вокруг еще какие-то люди, что ли. И я думаю: ну все, все. Никогда больше. И такое со мной случается! Я думаю, что не со мной. Но я такой ярости преисполнился, что весь этот жар рухнул куда-то.
И все вокруг рухнули на колени.
А я просто всех тех, кто был на коленях, убил. Ну… может, не всех… Или убил, а потом снова не убил? Слушай, нет, не могу, это все меня сводит с ума, никогда больше!
***
Я возле ларя какого-то огромного. Ларь этот изукрашенный, камни там, всякие, дорогущие. Вокруг что-то чадит, много этого, что чадит. Вижу свои руки, которыми зачерпываю что-то по-настоящему неописуемое. Вот нет у меня слов, чтобы про это сказать. Оно… Ну.. Как скажешь-то, если я знаю только одно: нет этого, нет нигде, здесь только вот есть, да и то, вроде как не совсем есть… Ну как тут объяснить?..
Вот про руки могу сказать. Руки у меня – ну, не у меня, у него – руки большие, мужские. Обугленные, что ли, но зарастают от этой обугленности быстро. Но на них волоски такие… как сказать… такие светлые, выгоревшие, такие… как пушок, и мне, честно говоря, вот сейчас хочется… ну, хочется, чтобы эти руки меня, что ли.. ну, гладили?..
Харе ржать. Ты попросил, а рассказываю, не рачу, честно речь веду! Не скажу больше, раз так.